Ознакомительная версия.
— Это может быть и не убийство?
Вскрытие покажет, — повторил врач. — По крайней мере, покойный был здоровым молодым мужчиной без каких-либо существенных недугов. Вот так. Версии о причине смерти. Едва ли речь может идти об инфаркте или инсульте, а также яде растительного происхождения. Для всего этого наличествуют свои симптомы. Их-то как раз не обнаружено.
— Для меня ясно одно, — сказала я, — кому-то было очень важно забрать отсюда тело Кудрявцева. Так важно, что мелкие фигуры типа охранников жертвовались не глядя. Кроме того, у него были очень важные причины поехать сюда на ночь глядя.
«К тому же он был в нетрезвом состоянии, — подумала я про себя, — и ему кто-то звонил на мобильный, вызывал в этот злополучный „Суффикс“.
Мобильный! Если ему звонили на мобильный, то должен был определиться номер того, кто ему звонил! Ну конечно! Должен определяться номер!
Я с живостью повернулась к Ане:
— Какой у него был мобильный?
— У кого?
— У Коли!
— Ах, ну да. Так… это самое, он же его в пруду утопил, — растерянно отозвалась она. — То есть Штык утопил. А на какой уж ему звонили, а потом я звонила — я не знаю. Как он может выглядеть, и вообще…
— Какой номер у твоего мобильного? — живо спросила я.
Аня назвала.
— Отлично!
Я вошла в инвентарную, откуда получасом ранее бандиты выносили тело Коли Кудрявцева, и принялась обшаривать помещение. Я прошерстила каждый квадратный сантиметр, и, когда один из сержантов в довольно наглой форме попытался указать мне на дверь, я сослалась на капитана Савичева и мое нынешнее знакомство с ним. Сержант умолк. Но, как выяснилось минутой позже, его широкий жест — напомним, что он в прямом и в переносном смысле указал мне на дверь, — имел решающее значение в поисках мобильного телефона, сыгравшего в судьбе Коли Кудрявцева такую роковую роль.
…Телефон лежал возле двери, по закону подлости, на самом видном месте. Только здесь, где его мог увидеть любой болван, его может не заметить возомнивший о себе детектив. Ну, вроде меня. Я схватила его и просмотрела определившиеся номера входящих звонков. Да, это был тот самый телефон, потому что последней на него звонила как раз Аня. Номер соответствовал тому, что был назван ею. А вот перед тем, как звонила Аня, без пятнадцати одиннадцать, был зафиксирован звонок с номера, который я тотчас же перенесла в свою память и накрепко там зафиксировала, а для верности еще и переписала в книжечку. Я успела спрятать и телефон, и записную книжку в сумочку, звериным чутьем поймав тот момент, когда за моей спиной оказался капитан Савичев и с любопытством заглянул мне через плечо.
— Вы что-то обнаружили?
Я вспомнила слова Ани об ангажированности местных ментов человеком, кому принадлежал офис, и проглотила фразу, которая уже готова была соскользнуть с языка.
— Нет, — сказала я. — Ничего.
Назад в лагерь мы не поехали. Во-первых, не на чем было, во-вторых, незачем. Мы освободились только часа в три ночи, когда были выполнены все формальности по составлению протокола и прочей неизбежной бумажной волокиты. Мы направились на ту квартиру, где только накануне — а казалось, столько времени уже прошло! — встречали меня Саша Ракушкин и Коля Кудрявцев. Оказалось, что эту квартиру снимали на всю братию круглогодично, на случай, если кому из компании вздумается приехать в Нарецк в неурочное время… Эх, ребята, ребята! Я знала их без году неделя, точнее, вообще несколько часов, а и то не могла перебороть чувства глубокой утраты и сожаления о том, что произойдет с ними, когда узнают еще и это… По-. думалось: а ведь никто из веселых «археологов» еще и не подозревает о том, что душа компании, Коля Кудрявцев, убит, таинственно убит в офисе некоего Злова, затесавшегося в это дело еще в контексте исчезновения моего босса.
Ледяная тоска сдавила грудь. Захотелось плакать. Мы шли пешком, земля плыла под ногами, воздух был свеж и одуряюще чист после недавнего дождя. Шли молча, да и о чем говорить. Каждая осталась наедине с тягостными мыслями. Черные деревья как будто расступались, отдергивали ветви при нашем приближении, уплывали в бархатную тишину украинской ночи. Ни огонька, ни звука, лишь где-то отдаленный вой собаки да тусклые лепестки редких фонарей, выскакивающих из черных дворов. Асфальт кончился, тихий дворик погладил лицо еще более оглушающей тишиной, и мы вошли в подъезд. Аня захлопнула за спиной дверь квартиры, не разуваясь, прошла на кухню и вынула из холодильника бутылку водки.
— Я так и знала, — ровным голосом сказала она, — у этих красавцев всегда есть заначка. Ну что, Машка… будешь?
Я пожала плечами и села за стол…
После второй рюмки Аню прорвало. Она говорила долго и беспредметно, срывалась на бессвязные воспоминания, говорила о Коле Кудрявцеве и о том, как она его нашла. Затронула и Родиона. Она рассказала о своей семье.
Мать развелась с отцом, когда ей самой было четыре, и с тех пор отец стал для нее навсегда чужим человеком. Самое страшное случилось потом. Она не росла на глазах отца, он ее не воспитывал, она не прошла через годы под его взглядом, а возникла случайно, спустя много времени, после того, как она прожила шестнадцать лет с матерью. Накануне того момента, как Ане исполнилось двадцать лет, отец пришел к ним в гости, выпил, говорил разные благоглупости, а потом заявил, что не может сдержать себя, потому что видит в Ане не дочь, а только лишь одну оформившуюся, свежую, хорошо развившуюся самку. Мамы не было дома, и отец едва не…
Словом, Аня выпрыгнула с балкона третьего этажа и сломала ногу. В больнице она познакомилась с Николаем, который, как оказалось, учился с ней на одном курсе на истфаке Киевского университета. Они стали дружить. По выписке пошли в кафе, выпили, потом пошли к Николаю, который, сам будучи родом из Николаева, снимал в Киеве квартиру, жил один. Между ними произошла близость.
Потом выпили еще вина, и Аня рассказала Николаю, как она попала в больницу. Николай ничего не сказал. Он вообще был скрытным человеком, конечно, не таким, как Родион, который на момент знакомства Ани с Николаем был влюблен в нее и даже предлагал руку и сердце.
На следующий день, когда Аня и Николай встретились, она увидела, что его рука покоится на перевязи в бинтах, лицо разукрашено синяками, а сам он прихрамывает. Он долго не хотел говорить, пока Аня сама не узнала от третьих лиц, что Николай ходил к ее отцу, сказал два слова и с силой ударил того по лицу. Николаю было тогда чуть больше двадцати, и рядом с Аниным отцом, зрелым, крупным мужчиной, он казался щенком. Впрочем, ярость придала ему сил, и он сопротивлялся до тех пор, пока отец не скрутил его и не вышвырнул из квартиры. Спустил по лестнице. Коля сломал руку, сильно ушиб ногу, получил внушительную гематому на лбу.
Аня сказала, что после этого случая Коля стал для нее больше, чем парень, с которым она близка. А когда они через год поженились, Коля смог дать ей все то, что она недополучила от отца. Он был ей за двоих, и потому, сказала Аня, сегодня ночью она потеряла не только мужа, но и отца.
После этого она заснула с сухими глазами и ртом, полуоткрытым в конвульсии недосказанных слов.
— Спокойной ночи, Маша, — сказала она перед тем, как заснуть.
Не слышала никогда ничего фальшивее этих слов.
Конечно, ночь не была спокойной. Я сидела на диване с полуприкрытыми глазами и смотрела, как тускло тлеет абажур, разбрасывая сквозь узкие прорези полосы света: одна косо легла мне на колени, словно большая светлая кошка, вторая застыла на стене, третья врезалась в темные складки портьер, как ключ в черную яму замочной скважины. Откровенно говоря, я не самый пугливый человек, и смешно было бы это предположить при моей-то работе, но тем не менее что-то, как вот этот абажур, тлело в самой глубине сознания, косыми полосами света разбрасывая неотчетливые, до конца не оформившиеся мысли — обо всем об этом…
Потом с раздумий о сегодняшних ночных событиях, о смерти Коли Кудрявцева я соскользнула в иное: почему-то вспомнился отец.
Настоящего своего отца я совершенно не помню, хотя говорили, что, возможно, он погиб в самые первые годы афганской войны. Двадцать с лишним лет назад. Хотя, наверно, это позднейшие интерпретации, и мой отец, то есть тот, кто дал мне родиться на свет, еще до сих пор жив и не подозревает, что у него есть дочь. Наверно, все это лезло в голову по простой причине: слишком уж много раз за последние часы было произнесено слово «семья», слишком густая аура того, что принято называть семейным очагом, была распространена в воздухе этой квартиры, где я сейчас находилась. Пусть здесь не жил постоянно никто, но люди, которые появлялись в этих стенах, всякий раз приезжали веселые, счастливые, с сердцем, не отягощенным безвылазным горем. Старая-престарая нарецкая квартира, отремонтированная на новый лад, впервые за многие годы узнала, что такое боль и горе. И это горе принесли с собой мы с Аней Кудрявцевой.
Ознакомительная версия.
