Он похлопал ее по плечу и показал на противоположный склон ущелья.
Она подавила глубокий вздох и кивнула.
Стараясь производить как можно меньше шума, они осторожно ступали по страшному настилу, покрывавшему землю. Кости ломались с сухим треском. Потревоженные крысы выскакивали из-под ног и бросались прочь. Те секунды, которые занял переход по чудовищному склепу, показались им вечностью.
Наконец они достигли противоположного склона и снова начали подъем. Он не испытывал облегчения, когда ущелье осталось позади. Его мучили недобрые предчувствия. Не потому, что приближался лагерь, а вместе с ним приближалась опасность встречи с врагом. Другая мысль не давала ему покоя: на дне расселины он не почувствовал смрада гниющей плоти. Значит, останки пролежали там очень долго. По словам Коу, два месяца тому назад в лагере уже никого не было.
Вероятно, он пуст и теперь. Скорее всего, пленных он там не обнаружит.
Они взобрались на следующую вершину, и едва Рэмбо успел наклониться и нырнуть в заросли кустарника, как девушка схватила его за руку, испуганно глядя вперед.
Он понял. Сердце его сжалось.
Рэмбо припал к земле, вдыхая полной грудью дурманящий аромат прелых листьев, и пополз. Раздвинул ветки подлеска.
И увидел лагерь, затерявшийся во мраке горного ущелья, длинного и широкого.
Ему не приходилось раньше смотреть на лагерь с высоты, но он сразу узнал его. Полгода, проведенные здесь, запомнятся ему навсегда. Ночные кошмары, которые возвращали его в этот ад на земле, погружали страшные воспоминания еще глубже в его подсознание. Зловонная выгребная яма, дыба, на которой его пытали, бамбуковые клетки, столь маленькие и тесные, что в них невозможно было не только стоять, но даже сидеть.
Он вновь ощутил невыносимую боль в постоянно согнутых, поджатых под себя коленях, прострел в шее от того, что был вынужден сидеть, скорчившись, с прижатым к груди подбородком.
Когда ему казалось, что безумие вот-вот охватит его, он повторял: «Ты доджен выжить. Сломаться? Лишиться рассудка и с воплями, звериным воем впасть в беспамятство? Нет! Ты выдержишь все до конца. Сейчас возьмешь себя в руки только на одну короткую секунду. Так. И еще на одну секунду. Вспомни, как проводил выходные в лесу. Дома, в Аризоне. Вспомни каждую мелочь. Как ставил палатку. И как разводил костер. И как готовил походный ужин. Открывал банку мясных консервов. Наполнял котелок ее содержимым, с наслаждением пробуя пряную жирную подливку. Теперь вспомни, как подбрасывало твой старенький „форд“ на ухабистых лесных дорогах, когда ты выжимал сто десять. Облако дорожной пыли оседало позади, а ты кричал во весь голос, что жизнь хороша!».
Потом его осенило: как ни играй сам с собой в прятки, это ничего не меняло. Ты по-прежнему корчился в клетке или мучился на дыбе. Руки связаны над головой, плечи вывернуты, адская боль разрывает тело.
Вот когда помогал тот вьетнамец, что спас тебе жизнь в самом первом бою. Ты возвращался к его словам и понимал, что не стоит думать об Аризоне. И о «форде» в лесу. Прошлое ничего не значило.
Настоящее ничего не значило.
Все лишено смысла.
Все, кроме пути дзэн.
Ибо этот мир не реален.
И эта клетка. И яма. И дыба. Не реальны.
Их нет. Они иллюзия.
Боли нет. Потому что у него нет тела.
Один лишь мозг реален. И глядя на шишковатые стебли бамбука (которых все равно не существовало) и москита на стебле (москита тоже не было), на крылышки москита (раз не было москита, не было и крылышек), он представлял себя соринкой в глазу Бога. Бог был реальностью.
Так он выжил.
И теперь, глядя издалека на этот лагерь, он вспомнил все и содрогнулся. Если рассуждать логически, то следуя пути дзэн, он должен до конца воспринимать жизнь, как заблуждение. Он должен убедить себя, что лагерь тоже не существует. Но это было свыше его сил. Потому, наверное, что учение дзэн воспринималось им не как философия, а как руководство к действию, как защита от ужасов войны. Если нет лагеря, то нет и пленных. Нет американских парней, которых истязают в лагере. Все его существо воспротивилось подобной мысли.
Думай, не думай, а Коу права: лагерь, погруженный в кромешную тьму, выглядел покинутым.
Подходы к лагерю охраняли сторожевые вышки. Собственно, вышками назвать эти сооружения было трудно, потому что наблюдательные пункты часовых находились на верхушках деревьев, окружавших лагерь. Пышные зеленые кроны делали часовых невидимыми для постороннего взгляда. Строители этого лагеря умело использовали природные особенности местности. На ближних подступах путь к лагерю преграждали деревянные будки часовых. Между ними тянулись два ряда колючей проволоки.
Вход в лагерь был как раз под тем утесом, на вершине которого залег Рэмбо. Входом служили высокие деревянные ворота рядом с будкой охранника. И здесь тоже инженерная мысль устроителей лагеря шла по пути наименьшего сопротивления: вместо задней стены будку прикрывал могучий ствол дерева. Пыльная дорога вела от входа к трем деревянным баракам, расположенным буквой V. Рэмбо находился сейчас ближе к основанию V-образной фигуры, противоположный конец которой упирался в глубокую выбоину в отвесной скале.
Этот лагерь смерти не имел ничего общего с представлением американцев о концентрационных лагерях. Видимо, из опыта Второй мировой войны американцы представляли себе концлагерь как голое, открытое, ярко освещенное пространство.
Этот лагерь, зажатый в теснине, даже в солнечный день утопал во мраке.
Рэмбо знал по себе, что память выкидывает с человеком разные шутки. Например, бывает, что, возвратясь после долгого отсутствия, ты с трудом узнаешь место, о котором вспоминал в мечтах. Не потому, что оно так изменилось. Просто образ, созданный твоей памятью, не соответствует действительности. Это уже было с Рэмбо, когда он вернулся из Вьетнама домой, в Боуви, в Аризону. Воспоминания о родном городе, о доме поддерживали его дух в лагере. Он расцвечивал эти картины яркими красками своей фантазии, всматривался в них, пока мельчайшие детали не вырастали до гигантских размеров. А, возвратившись, с удивлением заметил, как неказист и невзрачен его родной город. Ему, такому, каким он стал теперь, не было места в этом городе. Нигде ему не было места.
А лагерь, открывшийся его взгляду, был в точности таким же, каким он видел его в последний раз. Все в этом мире меняется. Только ад остается прежним. Его постоянный кошмар теперь был перед ним наяву. И он оставался таким же, как всегда.
Рэмбо встрепенулся. Жажда действия переполняла его.
Коу, растянувшись в траве позади него, прошептала:
— Я же говорила вам, никого тут нет.
Он перевел изучающий взгляд с одной вышки на другую. Часовых не видно.
— Подползем поближе? — предложила она и рванулась вперед.
Рэмбо удержал ее и в ответ на ее вопросительный взгляд указал на растянутую перед ними паутину проволоки, покрытую искрящимися капельками влаги. Он повернул голову влево, и только тогда она заметила мину, прикрепленную к дереву. Если бы она по неосторожности задела проволоку, от них в одну секунду ничего бы не осталось.
Она отпрянула назад.
А Рэмбо не сводил с лагеря напряженного взгляда. В будке часового у ворот на мгновение вспыхнула искорка и тут же исчезла в темноте. Сигарета!
Инстинктом солдата он ощущал опасность, исходившую от этой будки.
Коу тоже заметила вспышку и обернулась к нему, изумленно приоткрыв рот, словно хотела что-то сказать.
Он приложил палец к ее губам.
Ибо в это время ночную тишину нарушило громкое фырчание двигателя. Во мраке зарослей мелькнул свет фар. Рэмбо впился взглядом в светящуюся точку.
К входу подъехал мотороллер, на котором сидела молодая женщина в яркой одежде. У пропускного пункта мотороллер резко затормозил, фыркнул еще раз и остановился.
Гулкое лесное эхо многократно усиливало звуки, доносившиеся снизу. Женский голос звучал игриво, с вызовом. Мужской — раздраженно и сердито.
Коу пояснила:
— Эта девушка — проститутка из деревни. Говорит, там дела у нее не идут.
Здесь, на вершине горы, они могли обменяться несколькими словами, не опасаясь быть услышанными. Но Рэмбо снова знаком приказал ей молчать. Ему не требовались объяснения. Даже, если бы он разобрал не каждое слово, произнесенное внизу, того, что он понял, было достаточно.
Часовому предлагали сделку. Весьма выгодную сделку.
Солдат разговаривал нехотя, своим тоном давая понять, что еще подумает, соглашаться ему или нет.
Наконец солдат открыл ворота и пропустил женщину с мотороллером.
— Смотри мне, — сказал он. — Через полчаса.
И он грубо объяснил, что именно намеревается проделать с ней через полчаса.
А мотороллер уже ехал в направлении бараков.
