– Десять… Двадцать… Тридцать…
– О-о-о! – оживилась Гертруда Армаисовна, и глаза ее засверкали алчным блеском. Она взяла пачку, которая оказалась ближе всего к ней, и взвесила ее на ладони. – Какая прелесть! Но разве здесь будет десять тысяч?
– Должно быть, – уверенно ответил Юдин. – Но можно пересчитать.
– А почему они не в банковской упаковке? Ведь вы изъяли у банка запаянные в полиэтилен пачки!
Какое милое словечко она подобрала: изъяли! Юдин не стал спорить. Бессмысленно. Зачем? Все уже определено, все решено.
– Тебе не все ли равно, запаяны они в полиэтилен или нет? – спросил он.
– Да, вы правы! – охотно согласилась Гертруда Армаисовна. – Доллары – они и в пачке, и без пачки, и в кошельке, и в лифчике… Они везде доллары… Правда, директор банка будет ворчать…
Она сорвала с пачки резинку и стала пересчитывать. Юдин смотрел на ее тоненькие коричневые пальчики, сморщенные на суставах, словно руки женщины были в перчатках из крашеной страусовой кожи. Почему-то он представил, как эти пальчики судорожно сожмут пачку, сминая купюры, а потом медленно расслабятся и смятые деньги выпадут на пол…
– Может, кофе? – предложил он, стараясь произнести эту фразу с тем скучным безразличием, когда спрашиваешь ради того, чтобы заполнить тишину да изобразить гостеприимство.
– С удовольствием! Я просто мечтаю о большой чашке крепкого кофе!
– Хорошо. Сейчас приготовлю…
Главное, не торопиться, не выдать своего напряженного угодничества. «А вам смазать веревку мылом? А каким предпочитаете – детским или хвойным? Детское нежнее…»
Он вышел на кухню и спокойными, осмысленными движениями наполнил медную турку фильтрованной водой, поставил ее на плиту. Потом выложил на разделочный стол мешок для мусора. Все должно быть под рукой, чтобы потом не суетиться, не искать… Еще нужна веревка. Можно срезать кусок бельевой, что натянута на балконе… Остается самое главное…
Юдин опустился на корточки перед ящиками с кухонной утварью. Вот здесь ножи – любого размера и предназначения. И у всех лезвие выходит за пределы ладони. Выбирай с закрытыми глазами – не ошибешься. А вот тут – топорик для рубки мяса. Рукоятка удобная, с рельефными выступами для пальцев. А здесь – рулончик с полиэтиленовыми пакетиками. Тоже очень удобно. Отмотал сколько нужно, и – вперед. Полная герметичность, не пропускает ни воду, ни воздух. Гигиенично!
Юдин выпрямился и глянул на мешок для мусора. Вниз спускаться, конечно, будет намного легче. Даже если не пользоваться лифтом. Вот только живая женщина на руках – это одно. А черный мешок продолговатой формы – совсем другое.
Чем больше он воображал, тем больше возникало вопросов. Вода в турке закипала. Юдин открыл верхний шкафчик и достал оттуда пластмассовую коробку. Здесь Мила хранила лекарства. Он открыл крышку, и сразу запахло больницей. Какой гадкий запах! Вроде бы он должен ассоциироваться с выздоровлением, с жизнью… Где-то здесь была коробочка с маленькой баночкой цвета плотной мочи. Мила еще обратила на нее внимание Юдина и предупредила, чтобы он нечаянно не спутал содержимое этой баночки с фесталом, слабиленом и просратином, которые Юдин регулярно принимал, дабы помочь продвижению больших пищевых масс от желудка до унитаза. Омнопол – вот как называется то сильнодействующее снотворное! Юдин тотчас нашел желтую коробочку, на которой Мила нарисовала череп с костями, сунул ее в карман, а аптечку вернул на место. Коробочка тяжелая, в ней погремушкой шуршат таблеточки. Какая прелесть! Мила иногда принимала по полтаблетки, чтобы уснуть после тяжелых семейных скандалов. И спала всю ночь, а потом еще полдня.
Юдин покосился на дверь. Его немного лихорадило от противного чувства, словно за ним подглядывают. Гертруда Армаисовна ничего не должна заподозрить. Она увлечена пересчетом денег. А это занятие притягивает внимание похлеще, чем самый интригующий детектив, чем замочная скважина с чужими тайнами, чем сенсационная сплетня…
Он быстро вынул коробочку из кармана, выудил из нее баночку, открыл крышку. Сверху – ватный тампон. Юдин заметил, что у него трясутся руки. Ватку скрутил влажными пальцами и выкинул в мусор. Вытряхнул из баночки в чашку не меньше двух десятков маленьких оранжевых таблеток и сразу же присыпал их ложкой растворимого кофе. Залил кипятком. По кухне разлетелся терпкий запах. Сахара надо побольше, чтобы забить вкус таблеток. А есть ли у них вкус? Если они горькие, то Гертруда Армаисовна не станет пить и наверняка заподозрит неладное… Юдин стал вспоминать, морщилась ли Мила, когда принимала омнопол. Да как тут вспомнишь, если в последние годы на ее лице бессменно присутствовало покорно-омерзительное выражение, словно она носила зубные протезы, доставшиеся ей по наследству от покойной тетушки.
Юдин тщательно размешивал таблетки и сахар в чашке. Старался делать это так, чтобы не звенело. Потом открыл окно и кинул в разные стороны пустую баночку и коробочку от лекарства. Когда улики уже были в полете, он подумал, что надо было коробочку порвать и смыть в унитазе, а баночку раскрошить молотком и выкинуть в мусоропровод… Опыта нет! Первый раз в жизни он делает это… Если, конечно, не считать банк. Но там он играл. Можно сказать, репетировал. Входил в роль. И вот наконец вошел.
Он смотрел на черную поверхность адского напитка, где кружилась в хороводе радужная пенка. Осторожно поднес к носу, понюхал. Пахнет только кофе, больше ничем… Он вдруг испугался – вдруг не донесет, споткнется и выплеснет бесценную жидкость на ковер. Только через эту бездонную черноту в чашке лежал его путь к прежней свободе.
Он зашел в спальню. Гертруда Армаисовна продолжала пересчитывать купюры. Она уже обложилась ими со всех сторон, и можно было подумать, что посреди кровати сидит женщина в юбке, по-цыгански широкой, серо-зеленого цвета… Юдину вдруг стало страшно. Он на мгновение представил, как Гертруда Армаисовна будет лежать на купюрах, прижимаясь к ним щекой, неподвижная и бездыханная, а из ее рта на портрет президента будет вытекать тягучая черная слюна…
– Что это вы бледный такой? – спросила она.
У него перехватило дыхание, и он смог лишь молча протянуть ей чашку. Взгляд Гертруды Армаисовны прожигал его кумулятивной струей.
– Сколько ложек сахара? – спросила она, с подозрением глядя на кофе.
– Две… – с трудом произнес Юдин, тотчас закашлялся и поправил: – То есть три…
– Вы что?! – звонко возмутилась Гертруда Армаисовна. – Я же сладкое не употребляю! У меня же фигура!
Кажется, Юдин испытал облегчение. Он ожидал, что Гертруда Армаисовна сейчас вернет ему чашку. Но она вдруг отхлебнула, посмаковала и буркнула: «Сойдет!»
Он едва держался на ногах. Его корежило, выгибало, как червя на рыболовном крючке.
– У вас такой вид, – сказала Гертруда Армаисовна, делая еще глоток, – словно вы подсыпали мне яду.
Юдин по-идиотски захихикал. Его лицо полыхало, он явственно ощущал нестерпимый жар, который шел от его щек и лба; тепло разливалось по груди, обжигало руки. Он понял, что еще мгновение – и он упадет. Из последних сил он схватился за ручку двери, которая, как ему показалось, была намылена.
Гертруда Армаисовна медленно выпила кофе, с любопытством посмотрела на дно чашки, почему-то покачала головой и вытерла ладонью коричневые «усики».
– Спасибо, – сказала она, протягивая Юдину чашку. – Но мне кажется… М-м-м… Это «Арабика»? Или…
– «Императорский», – мертвыми губами ответил Юдин, с ужасом всматриваясь в глаза женщины. Ему уже виделась в них матовая пелена, он различал мутнеющий хрусталик и угадывал леденящее угасание. Гертруда Армаисовна прислушивалась к своим чувствам. Она замерла, нахмурила лоб, приложила ладонь к груди, словно пыталась отогнать дурные мысли.
– Здесь тридцать тысяч, – сказала она рассеянно, словно вдруг забыла, для чего она считала эти деньги и какой смысл имеет их количество. Кое-как сгребла их в кучку, несколько купюр, кружась, как осенние листья, упали на пол. – Спать хочу, умираю, – добавила она и виновато взглянула на Юдина. – Ваш кофе на меня совсем не действует.
Она зевнула… Еще было не поздно схватить ее в охапку, отнести в ванную, заставить выпить трехлитровую банку воды, а потом сунуть ей два пальца в рот, надавить на корень языка… Еще не поздно… Юдину казалось, что он сам выпил кофе с лошадиной дозой снотворного. Его тело затвердело, словно парафин на холоде. На несгибающихся ногах он вышел из спальни, тихо прикрыл за собой дверь и кинулся в ванную. Ему казалось, что он сам отравлен и теперь умирает… Какой ужас! Что он сделал!
Тугая холодная струя ударила ему в затылок, просочилась сквозь волосы, нитевидными струями полилась по щекам, лбу и шее. Юдину казалось, что голова его шипит и испускает пар… Почему? – думал он. Почему так страшно? Ведь он уже убивал, он уже перешагнул через этот Рубикон, и суть его поступков в банке и здесь была одна. К тому же там, в банке, все было намного ужаснее, он хладнокровно расстреливал людей в упор. А здесь он всего лишь приготовил кофе и добавил туда лекарство. И Гертруда Армаисовна просто засыпает… Его колотил крупный озноб. Кое-как вытерев голову полотенцем, он на цыпочках прошелся по квартире и замер перед дверью в спальню… Наверное, все уже свершилось.
