– Да ты сдвинулся, так тебя, – говорю я, но протягиваю руку.
– Э, нет, – говорит он и затягивается еще раз.
– А вот теперь бери, мой мальчик, – говорит он.
– И, конечно, – говорю я, – курить тебя научили на войне, мой ветеран?
– Разумеется, – кивает он.
– Не говори ничего Жене, – просит он.
– Какого дьявола мне ей говорить? – удивляюсь я.
– Какого дьявола ей до какого-то легавого? – поражаюсь я.
– Да плевать ей на тебя, – говорю я.
– И держись от нее подальше, понял, ты?! – с яростью тычу окурком в пепельницу я.
– Я просто попросил, – грустно говорит он.
– Хорошо, – холодно отвечаю я.
– Я ничего не скажу Жене о травке, которую ты курил, – говорю я.
– Просто скажу, что мы отвезли одного жмурика в печь, но о траве ни слова, – смеюсь я.
Он хохочет, и мы оттаиваем.
– Почему мы стоим? – спрашиваю я.
– Мы стоим целую вечность, – спохватываюсь я.
– Чувствуешь запах дьявола? – спрашивает он.
– Ты обкурен до чертиков, – внезапно озаряет меня.
– Ну, да, – мямлит он.
– Мать твою, ты курил до того, как припереться в церковь? – спрашиваю я.
– Не отвечай! – прошу я.
– Потому что ты курил! – рычу я.
– Мать твою! – запрокидываю я его голову и смотрю в зрачки.
Белков у него нет. Это можно назвать разве что «красками». Я ругаюсь и открываю дверцу.
– Меняемся, – запоздало предлагает он.
– У меня нет прав, – сажусь я на его место. – Но лучше так, чем с тобой за рулем.
– Иди ты, – хихикает он.
– Береги Женю, – просит он.
– Это достойная женщина, – говорит он.
– Излишне достойная для такого извращенца, как ты, – хихикает он.
– Пардон, – глупо прижимает палец к губам он и прикрывает глаза, борясь со смехом.
Я, матерясь, вспоминаю, где там газ, где тормоз, и с четвертой попытки завожу машину. Если нас тормознет любой дорожный полицейский, нам конец. Ни один судья этого мира не отпустит двух накурившихся марихуаны придурков, которые едут без прав на машине, в багажнике которой валяется труп священника. Я вспоминаю, что мы даже стул от него не отвязали, и стону сквозь зубы. Внезапно до меня доходит. В городе пусто. Абсолютно. Такой пустой город я только в фильме видел, «Адвокат дьявола» называется. Людей, мать их, нет! Ветер кружит по пустым улицам.
– А как же, милый, – невнятно говорит легавый, усилием воли поднявший подбородок с груди.
– День вина, – говорит легавый.
– Весь город в поле у аэропорта, жрет вино и танцует национальные танцы, – мычит легавый.
– Трогай! – хохочет он.
Меня прошибает мерзкий пот. Машина с двумя уже описанными мной придурками, и две телки в розовых прикидах поодаль. Нужно трогать, иначе они обратят внимание на машину. А может, они решили, что мы их склеить хотим? Я таращусь в потолок, и легавый совершенно трезвым голосом говорит:
– Может, телки решили, что мы их склеить хотим?
– О нет, – говорю я.
– О да, – говорит он.
– Трогаем, – говорю я.
– Тормозни около них, – говорит он.
– Хватит! – прошу я.
– У меня шевелится, – смеется он.
– У меня член шевелится, – уточняет он.
– Прошу тебя, не уточняй, – прошу я.
– Я сейчас излечусь, – говорит он.
– Остановись, – говорю я. – Хватит.
– Хватит ныть, – говорит он.
– Хватит ханжу из себя строить, – подмигивает он.
– Дай руль, – просит он.
– Иди на хер, – вырываю я руль у него из рук.
– Он, бля, с утра до вечера только и делает, что жрет свое пиво, – говорит она.
– Они все такие, – говорит подружка.
– Мы их трахнем, – смеется легавый.
– Лишь бы трахаться, – говорит подружка.
– Да если бы трахал! – жалуется она.
– По очереди, на капоте, – подмигивает он.
– Прошу тебя, – говорю я.
– Прошу тебя, – говорит она.
– Прошу тебя, уедем, – говорю я.
– Прошу тебя, говорю я ему, хватит пить, начни что-то делать! – говорит она подружке.
– Начни что-то делать, – прошу я. – Нам нужно сваливать отсюда.
– Зачем?! – смеется он.
– Зачем ему?! – поддакивает подружка. – У него же есть пиво и дружки.
– Мы же друзья, – говорит он. – Настоящие.
– Да, – говорю я, – мы друзья. Как друг, прошу тебя…
– Ты же подружка, разве у меня есть кто ближе? – жалуется она.
– По идее, должен быть муж, – усмехается она.
– Муж и друг, – усмехается он. – Вот они, мои ипостаси.
– С меня довольно! – говорит она.
– С меня довольно, – говорю я.
– Давай перейдем дорогу, а то эти пьяные мудаки встали и треплются там о чем-то, – говорит подружка.
– Давай поедем, а то мы выглядим как пьяные мудаки, которые встали и треплются там о чем-то, – говорю я.
– Пошли, – говорит подружка.
– Поехали, – говорю я.
– Дай руку, – просит она.
– Дай руку, – просит меня легавый.
– Ох, будь ты мужчиной, – улыбается подружка.
– Будь мужчиной, – просит меня легавый.
– Ну, идем, – говорит она.
– Поехали! – жму на газ я.
– Стой, – говорит подружка.
– Стой! – хватает меня за руку легавый.
– Пусть проедут! – говорит она. – Меня словно толкнуло.
– Меня словно током ударило! – говорит легавый.
– Будто бы голос какой-то сказал – подождем, а то если мы пойдем сейчас, нас эта машина собьет, – говорит она.
– Ты решишь, что я псих, но внутренний голос сказал мне, что мы должны сбить этих телок, – говорит он.
– И так спасем себя. Ну, типа, выкупим, – объясняет он.
– Давай подождем, – говорит она.
– Ладно, – соглашается подружка.
– Даже если мы не захотим их сбить, мы их собьем, – говорит легавый, и глаза у него пустые, так выглядят глаза человека, который говорит то, что ему приказано.
– Ты сбрендил, – шиплю я.
Дожидаюсь, пока розовые пятна не уберутся на тротуар, и начинаю ехать. Мы разгоняемся – у него отличная машина – и проносимся мимо них, и метров через двадцать я торможу.
– Ну, как? – спрашиваю я.
– Должны сбить?! – спрашиваю я.
– Придурок, – шиплю я.
– Да ты и правда маньяк, – брызжу я слюной.
– Рано или поздно ты, бля, этим и кончишь! – ору я.
– Ты меня утомил, мать твою, – визжу я.
– Поехали, мать твою так! – кричу я.
– Ладно, – виновато говорит он.
Мы проезжаем по центральному проспекту Рышкановки – город пуст, совершенно пуст, меня это начинает нервировать, – и лишь через несколько минут нас оглушает. Это салют и фейерверк. На другом конце нашего города вспыхивают салюты, расцветают красные розы, зеленые хризантемы, звездочки, похожие на брызги огненного шампанского, и я удивленно понимаю, что уже темнеет. Салюты рвутся все чаще, кажется, что небо сейчас загорится и начнется великий огненный Потоп, я прибавляю газу и думаю о том, что надо бы сдать на права. Мужик же! А что, пора начинать… Получится ли у нас выбраться из дерьма? Я улыбаюсь себе, газую еще и на полном ходу сворачиваю к парку, за которым, как объяснил мне мирно посапывающий легавый, находится та самая школа. С печью и племянником – учителем труда. Поворот получается вполне себе лихо, хоть и аккуратно, если бы не одно «но» – легавый перестает посапывать и с диким криком, символизирующим, очевидно, веселье, толкает меня в плечо. Так сильно, что машину бросает в сторону.
Краем глаза я успеваю увидеть два розовых пятна, со стуком отлетающих от нашего автомобиля. Это девушки.
Решили срезать путь.
К счастью, легавый не забыл ключи. Он всегда их носит с собой, сказал он мне, на что я сказал ему, чтобы он заткнулся, что он меня утомил. После чего пристроил его в кабинете труда, задернул в нем шторы – слава богу, что для уроков труда здесь отдельная пристройка! – проверил, крепко ли спит сторож, и вернулся к машине.
– Ну что ж, – говорю я.
– А может, это испытание? – спрашиваю я.
– После которого я стану настоящим мужиком, – открываю я багажник.
