– Кто там?
– Тоже свои. Мои ребята, я у них главный.
– Главный? – подозрительно спросила продрогшая девушка. – Это ваши машины загружают?
– Мои.
– Все, я пропала.
– Ты о водке спрашивала, так пошли. Девушка еще колебалась, но она обессилела до такой степени, что ей уже было все равно, поймают ее, убьют или станут мучить, лишь бы согреться перед этим и прийти в себя.
Смирнов провел девушку в свою комнату так, что никто не заметил их появления. Сразу же задернул шторы, закрыл дверь на ключ.
– Вот тебе водка, – он вытащил из холодильника бутылку, – учти, она холодная.
Девушка застучала зубами, озябшие пальцы не слушались, она не могла отвернуть пробку.
– Сейчас сделаю.
– В стакан лить не надо, я из горлышка.
– Тебе бы чаю выпить, я к ребятам схожу.
– Не надо, – девушка, завладев бутылкой, принялась жадно глотать из горлышка.
Смирнов отобрал бутылку, когда в ней поубавилось граммов на двести.
– Хватит с тебя!
– Сигарета есть?
– Сперва переоденься, – Смирнов вытащил из сумки запасную одежду – спортивные штаны с лампасами, майку и свитер. Бросил их на кровать. – Надевай, – и отвернулся.
Он слышал, как, чертыхаясь, стягивает с себя одежду его гостья. Он смотрел на ее силуэт, отраженный в полированной дверце шкафа.
– Готово, – дрожа, сказала девушка. Она сидела на кровати, укутавшись в одеяло, высунув из-под него только мокрую голову. – Сволочи! Думали, что им легко будет меня ухлопать! Спрячь меня, увези отсюда.
– Я не знаю, кто ты, не знаю, что натворила, не знаю, почему за тобой гонятся. Может, ты убила кого-нибудь?
– Я бы с удовольствием прикончила кого-нибудь из них, а еще лучше – всех скопом.
Смирнов брезгливо отодвинул ногой мокрую одежду гостьи и присел на кровать.
– Как тебя зовут?
– Маша Пирогова, – словно вспоминая собственное имя, медленно проговорила девушка.
– Меня – Семен Семенович. Откуда ты взялась ночью в ледяной воде?
– Я уже здесь полгода. Я из Смоленска.
– За что тебя ищут?
– Они меня вернуть хотят.
– Кто – они?
– Все. Рыбчинский у них главный.
– Зачем ты им, украла что-нибудь?
– Они меня украли. Документы забрали, я уже два месяца дневного света не видела.
Маша немного согрелась, сбросила одеяло и трясущимися руками принялась приглаживать давно не мытые волосы.
«На проститутку не похожа, – решил Смирнов, разглядывая гостью, – у баб, промышляющих сексом, взгляд не такой». Глянул на руки девушки – ногти короткие, неухоженные, пальцы исцарапаны. Взял Машу за руку, та не стала сопротивляться, посмотрел на локтевой изгиб, следов уколов не нашел.
– Я не ширяюсь, если ты, Семен Семенович, на предмет наркоты меня проверяешь. Я и курю-то редко.
– Здоровье бережешь? Девушка криво усмехнулась:
– Нам не давали сигарет. Хорошо еще, если покормят вовремя.
Только сейчас Смирнов обратил внимание на ее худобу.
– Вас шить заставляют?
– Нет, – Маша Пирогова – захихикала. – Можно подумать, ты не знаешь! Ты же один из них.
– Был бы одним из них – знал бы. Я же Рыбчинскому сейчас не звоню, не сообщаю, что тебя поймал.
Маша задумалась. Постепенно к ней возвращалась ясность мысли.
– Я убежала оттуда, случайно выбралась. Меня внизу держали, – сказала она и тут же спросила:
– Сколько до Варшавы?
– Далеко, девочка, пешком не дойдешь.
– Где мы?
– Под Белостоком. Ты в самом деле не знаешь или придуриваешься? Маша присвистнула:
– Я думала, мы по ту сторону от Варшавы. В будке везли, как скот.
Маша жадно курила, а Смирнов прикидывал, пытаясь понять, что же происходит по ту сторону водохранилища, ведь его машины пошли туда. Самые хреновые подозрения начинали оправдываться. С одной стороны, это радовало, ведь перед отъездом он все-таки решился подойти к Потапчуку, а с другой – пугало.
«Я еще ничего не успел сделать, я лишь оказался втянутым в нехорошее дело, у меня есть шанс достойно выйти из игры».
– Что там происходит?
– Не прикидывайся, ты все знаешь.
– К сожалению, ничего не знаю, – Смирнов понял, что ему надо рассказать девушке правду, тогда и она, возможно, поделится своими секретами. – Я служу в охране, но не у Рыбчинского, охраняю машины, которые приезжают забрать мясо, и отвожу его в Москву.
И тут Маша беззвучно расхохоталась:
– Мясо возишь?
– Да, а что? – пожал плечами Смирнов.
– Наверное, тебе хорошо за это платят.
– Не жалуюсь.
– Мне тоже обещали хорошо платить, когда я пришла в фирму в Смоленске. Говорили, буду в кафе работать официанткой. Я, дура, поверила, даже польский язык учить начала. Но мне он не нужен, там все наши работают, все по-русски говорят. Привезли в Люблин, поселили в каком-то общежитии, документы забрали, сказали, для регистрации в полиции, будто у них там свои люди. Назавтра, мы не успели очухаться, ночью машину подогнали и всех, кто там был, загнали в будку, повезли куда-то. Выгрузили в ангаре, даже окон там не было, стеклоблоки – то ли танки там раньше стояли, то ли ракеты, – надписи на стенах по-русски, от советской армии остались. Потом под землю опустили, мы там и жили. Ни помыться, ни свежим воздухом подышать, если что не так, били. Видишь? – девушка задрала майку и продемонстрировала Смирнову спину – всю в черных синяках.
– Что вы там делаете?
– Отгадай с трех раз.
Смирнов помнил, что Рыбчинский как-то говорил, будто он в подземных хранилищах, оставшихся в военной части, выращивает шампиньоны. Самих шампиньонов он не видел.
– Грибы выращиваете?
– Ты вольтанулся, Семен Семенович, – и Маша, приставив посиневший указательный палец к виску, бешено им завращала, словно хотела просверлить себе череп. – Там лаборатория, наркотики делают. Но нас в нее не пускали, там спецы работают. А мы на подхвате – взвесить, фасовать, разложить по пакетам.
– Что за наркотики?
– Таблетки. Откуда я знаю? Синтетика.
– Страшная вещь.
– Я видела тех, кто к ней уже пристрастился. Достать их в подвале – не проблема, иногда таблетки крошатся, ломаются, Рыбчинский смотрит на это сквозь пальцы. Производство у него дешевое, через полгода человек, глотающий синтетическую дрянь, – считай, уже никто. Мозги отключаются, он становится зомби, ему нужна только доза. Таких из подвала забирает охрана, когда они уже работать не могут.
– Куда?
– Откуда я знаю? Никто оттуда не возвращался, никто не рассказывал. Моя подруга (мы с ней вместе из Смоленска приехали), загнулась вчера вечером. Ее перед этим так избили, что места живого на ней не осталось. Я когда ее мертвой увидела… Мы с ней раньше подолгу говорили, придумывали, как оттуда выбраться, но ничего придумать не могли. Пробовали и с охраной заигрывать, и ходы искали, но там все наглухо заварено решетками. Увидела я ее мертвую и позавидовала, подумала, наверх попадет, свет увидит, свежим воздухом подышит. А тут охранники пришли и заставили меня ее в мешок затолкать, а потом ушли. Я еще услышала, как один другому сказал, что машины пришли за мясом. Я даже думать не стала, вытащила Людку, под нары затолкала, тряпьем забросала, а сама – в мешок, на ее место. Дырку в полиэтилене проковыряла, чтобы дышать можно было Лежу и слушаю, молю Бога, чтобы мешок не открыли. Целый час пролежала, чуть не задохнулась, уже сознание терять начала. Слышу, идут. Я затаилась, чуть дышу, одеревенела. Один подошел, дернул молнию, а ее заело. Он только и увидел, что мои волосы, кровью перепачканные. А волосы у нас с Людкой, как у родных сестер: и цвет одинаковый, и стрижка такая же. Даже застегивать до конца не стали, сбросили на пол, поволокли по лестнице. А потом на тележку, в лифт закатили и наверх подняли. Бросили на рампе и ушли, куда-то их позвали. Я вылезла и бежать, дура, даже мешок не спрятала. А куда бежать, не знаю. Если бы мешок спрятала, то подумали бы, что кто-то тело вместе с мешком увез. А раз мешок расстегнут, значит, живая я, значит, убежала. Побежала. Темно было, территории не знаю, колючку перелезла, ободралась вся. Вижу, сзади прожектора включили, собаки лают, фонарики мелькают. Я бегом к реке…
– Это не река.
– Как так не река?
– Водохранилище. Внизу стоит плотина. Послышалось урчание двигателя, по шторам прошелся свет фар. Маша сжалась в комок, и ее глаза, полные ужаса, смотрели на Смирнова, моля о помощи.
Хлопнула входная дверь, в коридоре раздались шаги. Маша даже не успела ничего сказать, как Смирнов схватил ее в охапку и затолкал под кровать, туда же сунул ее мокрую, грязную одежду. Подтянул коврик, закрыл мокрое пятно и успел нырнуть под одеяло, взяв в руки журнал. В дверь постучали.
– Кто там? Петраков, ты, что ли?
– Рыбчинский. Извини, Семен Семенович.
– Сейчас открою, я не сплю, – Смирнов сбросил кроссовки и джинсы, открыл дверь.
Рыбчинский заглянул в комнату через плечо.
