– Добренькие все какие, – заворчал старшина. – Му-усеньки… пу-усеньки… Вы еще под хвостом погладьте у них. Может, им легче станет… Да они сами просят их пристрелить… Смотрите…
И действительно, ишаки протянули слезящиеся морды и заревели слабыми голосами: «И-а-а-а…» Словно просили о последней милости. И старшина уже снял с плеча автомат. Железно лязгнула скоба предохранителя, и дульный срез поднял свой жестокий зрачок, как вдруг наперерез автоматному стволу бросился щуплый Осенев.
– Стойте, – закричал он, – не надо так! Мы же лю-юди! Не на-адо!.. Они же живые еще! Они поднимутся… Вот увидите!..
И он припал к шее одного животного и что-то стал горячо шептать в опущенные лопушки ушей. И рука Осенева легла под живот ишака. А другая рука затормошила лохматую челку.
– Вставай, бедненький, ну-у-у… Вставай…
И удивительное дело: не знавший русской речи ишак будто понял горячие причитания Осенева. Будто почувствовал живительный ток ласковых слов и задергался, закачался, задрыгал худыми ляжками, вытянул шею, подобрал передние ноги под себя и рывком встал, наконец, на свои шаткие копытца. И второй ишак тоже задергался, вспучивая бугры мышц, и ра-аз… выбросил коленца вперед и тоже закачался на шатких ногах.
– Ура-а-а, – закричали все вокруг. – Поднялись на все четыре… Пополнение прибыло… Заменщики в наших рядах… Теперь Осенев может на дембель ехать… Двое будут вместо него служить…
А старшина крякнул, озадаченно почесал затылок, и лямка автомата вернулась на плечо, а черный зрачок дульного среза уставился в снег. Прапорщик Булочка носил автомат, как и многие в роте Орлова, дулом вниз, придерживая спусковую скобу пальцами так, чтобы в любую секунду вывернуть ствол в нужную сторону.
– Как он их поднял? – с удивлением крякнул Булочка. – Они же убитые были совсем. Не понимаю.
– Наверное, Осенев слово заветное знает, – улыбнулся Матиевский. – Эй, Осень, если я так окочурюсь, пошепчи надо мной, лады?
– И надо мной тоже, – засмеялся кто-то.
– Только вот что, – решительно сказал старшина, – нам жрать уже нечего, а тут целых два рта. Да еще каких! Провалиться в них можно. Кто будет кормить этих оглоедов? Пушкин? Я лично отказываюсь…
– При чем здесь Пушкин, – засмеялся Богунов, – когда они пасутся сами. Они же колючку едят. Чего хочешь пережуют, смотрите…
Он сорвал пучок прошлогодней травы и сунул к мягким распаренным губам. И ослиные губы накрыли солому на протянутой ладони и покрыли ее вязкой слюной.
– Тьфу-у, – плюнул Богунов, – лижутся как…
И всем ужасно захотелось испытать, как лижутся благодарные ишаки, и полетели под самые ноздри сухая солома, тонкие пучки свежей травы из-под тающего снега, колючки на веточках.
– Жри-ите, жри-ите, поросята ушастые…
– Набивайте матрасы лохматые…
– Мы вас прокормим…
И опять почесал голову старшина и махнул рукой.
– Ну, если без пищевого довольствия и обмундирования не надо никакого, то пожалуйста… Я в таком случае не против. Жаль только, они в ногу ходить не умеют…
– Научим, – заголосили вокруг старшины.
– И в ногу ходить, и песни петь…
– И панаму носить…
А довольные ишаки лизали подставленные ладони и терлись ноздрями о грязные бронежилеты.
Первое время ишаков придерживали с двух сторон. И даже сзади находилось кому подтолкнуть. И хотя мотало зверей из стороны в сторону, коленки ишачьи часто подгибались, и головы порой склонялись до самой тропы, но только верное плечо русского солдата не давало упасть. И животные поняли, что их больше не бросят, не оставят подыхать на снегу, не придавят вонючим от ружейной смазки железом, и к вечеру вислоухие ребята совсем воспряли силами. Они уже семенили коротеньким шажком все бодрей и бодрей, стригли ушами оживленно, частенько вздергивали худенькими шеями и радостно вскрикивали: «Иа-а-а…»
Так, что от этих криков поднималось эхо по всему ущелью, и следом за ишачьим воплем раздавалось солдатское ржанье:
– Иа-а-а, – вторил Матиевский с надрывом, – иа-а-а… Почему я не осел?.. Почему не умею жрать солому? Очень кушать хочется.
Действительно, от выданного в полку сухого пайка остались крохи. Запасы сухого пайка должны были сбросить на вертолетах, но постоянный контакт с духами мешал приблизиться тонким серебристым «стрекозам», избегающим губительного огня ревущего среди скал оружия.
Еще раньше кончился паек у афганских «сорбозов». Рота Орлова разделила свой сухпай и честно отдала половину афганцам. Тыловая служба, которой было поручено обеспечение продовольствием всех рот, передала трехдневный паек для Орлова соседней роте, вышедшей на безопасную вертолетную площадку. Но эта соседняя рота шла теперь по другим хребтам. Они были разделены горами, километрами гор, душманскими заслонами и стеной кровопролитного огня. Им суждено было встретиться только на шестой день операции, когда от сухпая орловской роты остались в чужих вещмешках только бесполезные подмоченные пакетики чая.
И зубы орловских ребят, молодые крепкие зубы, перекусывавшие медную проволоку, к этому времени у многих висели на ниточках. И когда солдаты хрипло кричали что-нибудь друг другу, эти желтые источенные лопаточки пошатывались в разные стороны.
– Ну, как они эту солому жрут? Скажите на милость? – терзался Матиевский. – Как это им удается? Это же колючая смерть! – Он выплюнул кусок изжеванной соломы. – Нет! Не хочу быть ишаком. Не хочу жрать солому. Хочу маленький шашлык из баранины. Во-от такой маленький… – Матиевский широко разбросил руки. – О-о-о, дайте мне пожрать…
– Заткнись, – рявкнул сержант Богунов. – Приказываю! О жратве ни слова. Кто только заикнется о харчах, тому наряд вне очереди…
Но только мысли у всех были единственно о еде. И она представлялась всем в разнообразных салатах и намасленных блинах горкой, густыми щами и наваристым борщом, кулебяками и расстегаями, русскими пирогами с рыбой и прочим, от чего сосало под ложечкой и слабели ноги.
– Подлость какая, – ворчал Матиевский, – даже помечтать не дадут… – И мутный взгляд его ласкал худые бока ишаков. – Интересно, из ишаков шашлык делают? Оч-чень интересно…
И даже ишакам становилось не по себе от его волчьего взгляда. Они быстрее семенили худыми ножками.
– Не смотри так, Сережка, – качал пальцем Осенев. – Нечего так смотреть. Нехорошо…
– А подыхать с голоду хорошо?
– А может, правда попробуем ослятинки? А-а, ребята?..
– А что?.. Конину едят… Собак едят… Даже змей жрут и не давятся…
– Вы сначала мною подавитесь, – огрызался Осенев. – Это же полезное животное.
– Вот именно, полезное… Для желудка…
– Ага, для пищеварения…
И уже Шульгин хотел прекратить прения, как вдруг один из ишаков, испуганный жадными взорами, соскользнул с натоптанной тропы и провалился в глубокий снег. Он сел в снег по самое брюхо, забарахтался в нем, словно в снежной каше. Тщетно били под животом худые копытца. И все вспомнили, что это был всего-навсего загнанный зверь, измученный на войне почти до смерти.
– Вот дурашка, – заворчал Матиевский и первым бросился в снег.
За ним бросились другие солдаты, и все они протянули руки под мокрым брюхом.
– И-и-и раз, – заревел Матиевский, – и-и-и два-а…
И солдаты рывками выдернули ишака из снежной ямы и вытолкнули его на твердый наст. Ишак лег на живот, завалился на бок, с облегчением вытягивая тощие ноги.
– Не боись, – зашумел Матиевский, – не съедим. Мы шутим. Мы ослов не жрем. Мы их только слушаем. У нас на родине очень любят слушать ослов. И-и-а-а-а…
– Иа-а-а, – подхватил ишак и довольно затряс грязной челкой.
– Понимает, хоть и на четырех ногах, – засмеялся Матиевский. – Живи, живи, колбасный фарш. Живи, окорок…
Санитарный пакет, приколотый к бронежилету солдата булавкой, неожиданно прыгнул лягушкой и свалился на снег. Матиевский подхватил санпакет и с сожалением посмотрел на сломанный крючок. Только и осталась от лопнувшей булавки острая спица.
– Во-от до чего доводит доброта, – махнул Матиевский сломанной булавкой и вдруг стремительно выгнул руку и уколол ишака в мокрый, покрытый снежным крошевом зад. Просто так. Для куража. Смеха ради…
От неожиданности животное нелепо подпрыгнуло, подобрало коленца под тощие ребра, лягнуло копытцами воздух и вдруг понеслось вперед по тропе, напрягая последние силы.
– Стой, дурное, куда?! – завопил Матиевский.
Но всполошившийся ишак только прибавил прыти. Он несся по утоптанной дорожке, мотая вислоухой головой, взбрыкивая, и хвост у него яростно хлестал по снегу.
– Вот же, осел, – кричали позади хлесткие голоса, – куда ж ты пре-есся?..
Но ишака уже вынесло впереди всех. Изредка он оборачивался, скаля желтые зубы, и даже холка у него встала дыбом.
Матиевский выбрался из снежной западни и едва припал на одно колено от смеха, как вдруг блеснуло впереди режущим светом. Оглушающе лопнул воздух. Посыпались вокруг комья грязного снега, каменный град мелких осколков.
