В райцентр Юрий пришел довольно рано и сразу отправился на почту. Купив три самых больших посылочных мешка, уложил в них архив и присел за столик писать письмо в Москву, знакомой журналистке Зине Зубатовой. Несмотря на то что она работала на «желтую» прессу, девушка была любознательна. Написал он всего несколько строк: «Зина, сохрани это. Или, лучше, используй. Это архив бывшей политзаключенной Ядвиги Ольшевской» Журналистка сама поймет, что с ним делать, пусть даже и задумается, от кого пришла посылка. Вложил письмо в один из ящиков, заколотил их, надписал адрес и подписал уведомление именем Юрия Ольшевского.
... Последний раз Филатов слышал о друзьях ранней юности – ленинградских хиппи – год назад, когда ехал на джипе тогдашнего босса Константина Васнецова по питерской трассе. Увидев голосовавших на обочине парня и девчонку в потертых джинсах, с расшитыми бисером ксивниками на груди и хайратниками, удерживавшими длинные волосы, он остановился. Конечно, Спейса, или, как его еще звали, Диспетчера, те знали и поделились последними новостями из жизни «системы» – как оказалось, Спейс «окопался», «завел связи», начал как-то зарабатывать деньги и стал, таким образом, социально полезным членом общества. Хиппи, как правило, обладают превосходной памятью на лица, места, имена (клички), номера телефонов – но не на даты. Живут они как бы вне времени; его течение сливается в их восприятии больше с мельканием столбов на трассе, чем с движением стрелок часов. Лось и Гера – так звали парня и девушку – дали Филатову новый номер питерского телефона Спейса, который он запомнил, – номер был совсем простым.
В «ежовской» юности и у Филатова была хиповская кличка. Его окрестили Люлей после того, как, надравшись дешевого вина на «флэте» с заезжими хипушками, он так и заснул на груди одной из них, причмокивая во сне, как младенец. Младенец в люльке – люлька – люля... Нравы у хиппи были свободными... Кто же знал, что Люля позже станет крутым десантником и пройдет едва ли не все горячие точки страны...
Подойдя к телефону-автомату и вставив в щель купленную в киоске карточку, Юрий набрал номер. Когда на том конце провода взяли трубку, спросил:
– Добрый вечер, могу я Сашу услышать?
– Добрый вечер, можете...
Женский голос в трубке сменился мужским:
– К вашим услугам...
– Диспетчер? Здоров, здоров!
– Здоров... А ты что за рыба?
– Я не рыба, я мясо. Филатов это, который Люля.
– Дык елы-палы!! Браток! Братишка!!!
– Воистину дык. А чего это ты под «митька» косишь?
– А я только от митьков. Портвешка накушались – м-м-м... А ты где, пропащая душа?
– Тут я, в Северной столице. На вокзале...
– Сей момент тебе прописку сделаем. К себе не зову, у меня Ленка на сносях. Вот-вот очередной наследник появится. Короче, ты Гатчину знаешь? Километров тридцать пять от Питера. Но ехать долго, пробки в центре.
– Знаю, а как же!
– Пиши адрес... – он продиктовал улицу и номер дома. – Там зеленый забор, а на калитке аквариум нарисован и в нем «дао» плавает. Как Ленку в роддом заберут, я туда сам приеду, с пиплами будем ждать моего размножения. А ты вообще надолго к нам?
– Это посмотрим. Ты мне скажи, тот флэт менты не пасут?
– Да не наблюдалось пока. Я там хипов подкармливаю, так что, если все не пропили, поесть найдешь.
– Спасибо, братишка. Буду тебя ждать, разговор есть серьезный...
– Жди. Судя по всему, я там скоро появлюсь.
– Ну, баюшки. Я поехал.
– Давай.
Спейс отключился. Юра же приостановился, закурил, не заметив, что за ним пристально наблюдает плюгавый милиционер...
... Младший сержант милиции Андрей Назаров в службе отличался невезением. Попросту говоря, был он редкостным раздолбаем, всегда попадал на глаза начальству в самый неподходящий момент и, соответственно, страшно завидовал тем, кто пришел в органы одновременно с ним, но уже успел стать старшим сержантом, а то и старшиной. Да что тут – в собственный день рождения, о котором никто в отделении не догадывался, Назарова назначили в наряд на привокзальную площадь. Конечно, если бы вор у него из-под носа унес вокзальные часы, Андрей бы этого не заметил, а если бы и заметил, то вора упустил. Но лицо, хоть и обросшее густой щетиной, но похожее на объявленного в розыск Филатова Юрия Алексеевича, что называется, усек. И решил, что его звездный час пробил.
Пожалев, что не дали рацию (пистолет, впрочем, ему тоже давали неохотно – еще посеет где-нибудь), Назаров пошел за подозрительной личностью. Основательно стемнело, но видно было еще хорошо, что облегчало слежку. Подозреваемый отправился в сторону моста, свернул налево и углубился в зеленые насаждения. «Уйдет!» – пронеслось в голове милиционера, и он, забыв о свистке, но выхватив пистолет, побежал за ним. Спина, затянутая в джинсовую ткань, мелькала в пятидесяти метрах впереди.
– Стой! – заорал Назаров. – Стрелять буду!
Спина на мгновение застыла, потом метнулась в сторону и исчезла из виду. Назаров рванулся следом, стараясь разглядеть что-нибудь в сумерках. Впереди был тупик. И вдруг в его голове что-то взорвалось. Милиционер тихо осел на землю, фуражка еще несколько секунд катилась, потом успокоилась и она.
«Видал мудаков, но такого...» – подумал Филатов, оттаскивая помятого мента в тень деревьев. После того как он красиво залепил ему камешком между глаз, уважение его к органам внутренних дел упало до нуля. «И чего он ко мне прицепился? Узнал? Возможно... Служака хренов... А меня-то чего в эти кусты потянуло?»
Теперь предстояло думать, что делать с поверженным стражем порядка, точнее, его пистолетом, – бросать просто так не хотелось. Не без оснований посчитав, что два пистолета слишком много, Юрий осторожно подобрал оружие, выпавшее из руки милиционера, засунул его менту в штаны, пощупал пульс – жить будет! – и, вынув ручку, написал печатными буквами записку, состоящую из одного слова: «Тормоз». А поскольку бумагу искать было в облом, записка была написана прямо на милицейском лбу. Вытащив из сумки бутылку, Юра налил в милицейский рот водки, проследив, чтобы его владелец не задохнулся. Через несколько минут Филатовым на месте преступления и не пахло. За свою безопасность он мог уже не беспокоиться.
Таксист, который подвозил Филатова до Гатчины, от такой радости заломил сотню долларов.
Через полтора часа они были на месте, и, довольно быстро разыскав улицу Чапаева, которую, видно, из-за уважения к анекдотам про народного героя решили не переименовывать, около полуночи Филатов созерцал аквариум, где плавал древний знак единства начал мира, о котором сильно пьющий преподаватель философии их военного училища как-то раз выразился: «Дао – это тоже один из символов марксистской диалектики».
Да, калитка была настоящим произведением искусства. Но под эту категорию никак не подходила группа коротко стриженных молодых людей, покуривавших и поплевывавших себе под ноги метрах в пятидесяти. На Филатова они особого внимания не обратили, зато, когда в круге света тусклого уличного фонаря появился длинноволосый пацан – классический хип, – парни вразвалочку отправились навстречу.
– Что, пидор, в парикмахерскую пришел? – сострил один из них и схватил пацана за волосы. – Сейчас мы тебя...
Он не успел досказать до конца свою угрозу и тем более ее выполнить. Он просто завопил, когда брошенный с близкого расстояния камень расплющил ему нос. «Черт, хоть ты с собой телегу щебенки вози», – с досадой подумал Юрий, «гася» таким же способом еще двоих ничего не успевших сообразить «скинхедов». Хип, по определению уже готовый «подставить другую щеку», обалдело смотрел на своего спасителя.
– Иди в дом, – строго сказал ему Филатов.
Пацан подчинился.
Десантник подошел к поскуливавшему мерзавцу, который, пошатываясь, размазывал по лицу кровавые сопли, и с брезгливостью отвесил ему жестокую пощечину. Силуэты его напарников виднелись уже в конце улицы.
– Понял, животное? – со злостью спросил Юрий.
– По... по... понял...
– Вали, еще раз увижу – убью.
Полумертвый от страха «борец за чистоту расы», каких расплодилось множество в последние годы в Питере и окрестностях, заковылял вслед за собратьями по «высокоинтеллектуальным» развлечениям. На крыльцо дома высыпало с полдюжины хипов и хипушек.
Филатов подхватил сумку и пошел к настороженно глядящим на него ребятам и девчонкам.
– Привет от Спейса, народ!
«Народ» заулыбался, загомонил, а худенькая, как тростинка, девчонка в джинсах и майке с Джоном Ленноном обхватила Филатова за шею и поцеловала в бороду.
– Я покраснел, – заявил он, возвратив поцелуй. – Правда, под бородой не видно. Пошли, братишки-сестренки.
Ночь на «флэте» с питерскими хиппи помнилась Филатову долго. «Пацанва» – главной, кстати, оказалась та самая девчонка, по прозванию Хома, – была не старше семнадцати лет от роду. Хоме было почти восемнадцать, о чем она с гордостью сообщила Юрию. Ему, почти сорокалетнему «старику», все просто в рот смотрели, и он буквально растаял рядом с этими умными ребятами, кое-кто из которых читал в оригинале Аполлинера и слушал не только Бориса Гребенщикова, но и национальную музыку народов Балкан и Памира. Им-то он в подробностях и рассказал историю Ядвиги Ольшевской – к слову пришлось. Когда закончил, упомянув и про дневники, и про стихи, один из хиппи, Гомер, сказал:
