— Жмот!
— Бизнесмен, — поправляет Рацкий, но я не вижу принципиальной разницы.
За спиной директора «Быстрокредита» большой сейф, вдоль стены от пола до потолка стеллажи с папками. В каждой чья-то проблема, измеренная в денежных знаках.
Сколько ж бабла он наваривает на чужом горе и глупых амбициях. Кто-то лезет в долги из-за безвыходной ситуации, а кто-то тешит себя новым гаджетом, лишь бы не отставать от подруг. Сжечь бы здесь всё или минометом накрыть. На освобожденных территориях новая жизнь без старых кредитов начинается. Покончим с врагами в Донбассе, займемся внутренними кровопийцами.
Олег Рацкий находит мой кредитный договор, щелкает на калькуляторе, бубнит под нос:
— Сегодняшний день тоже в расчет. Итого… — Жмот-бизнесмен поворачивает ко мне дисплей с итоговыми цифрами: — Это проценты. Божеские.
— А обычно дьявольские? — Я добавляю деньги. — Давай расписку.
Рацкий звонит жене, которая за стенкой обрабатывает очередную просительницу:
— Ольга, наш вип-клиент кредит погасил. Распечатай ему приходник. — Ольга не понимает, о ком речь. Рацкий шипит в трубку, с опаской поглядывая на меня: — Кто-кто, Контуженый.
Заходит Ольга с документами. Высокие каблуки, черная юбка-карандаш, белая блузка, зеленый галстук-платок, алая помада, зализанные волосы, а из-под стильных очков взгляд таков, что если бы им можно было порезать, на моем лице не осталось бы живого места. Она сует мне приходный ордер, а мужу договор на подпись.
Мне ни слова, а мужу нашептывает:
— Как раз сто пятьдесят тысяч надо выдать, тройной тариф. Я возьму из прихода.
Рацкий просматривает новый договор, проценты его устраивают.
— А залог?
Ольга успокаивает мужа:
— Это кассирша из «Магнита». Стабильный заработок. Прижмем — украдет с кассы.
Рацкий одобрительно кивает, подписывает кредитный договор и ставит печать.
Я вижу имя на первой странице — Мария Соболева. Так это же Маша! Она что-то говорила про «Быстрокредит», знала их расписание. Зачем ей занимать под грабительские проценты?
Я выхватываю договор и выбегаю в клиентскую зону.
— Маша, ты здесь?
Из-за матовой перегородки у окошка кассы появляется Маша. Я разъярен:
— Какого черта ты здесь делаешь?
Маша смущена. Мямлит:
— Безвыходная ситуация.
— Вот выход! — Я разрываю договор швыряю клочки в лицо Рацкому. Хватаю Машу за руку: — Идем со мной.
Рацкий вопит в спину:
— Достал ты меня, Контуженый. Сгинь на войне, не мешай бизнесу!
Я знаю, что ответить:
— И до тебя, жмот, доберемся. Покончим с врагами там и дома наведем порядок!
— Иди-иди, — уже не так уверенно огрызается ростовщик.
Я в нервном возбуждении тащу Машу в наш двор. Напротив магазина «Магнит» она вырывает руку из моей ладони:
— Погоди, Никита! У меня проблема, недостача в магазине. Требуют с меня.
— Сколько?
— Много. Двести тысяч. Пятьдесят я уже отдала, остальное хотела занять.
— Нашла у кого. У меня бы спросила.
Я отсчитываю ей сто пятьдесят тысяч. На Машины глаза набегает влага. Она сдавлено благодарит:
— Спа…сибо. Я от…дам.
Мне тоже жутко неловко. Меняю тему:
— Давно у Златы пассажир объявился?
— Какой еще пассажир?
— Новый хахаль. Командировочный, с кем она смылась.
— Не думаю, что новый.
Меня будоражит озноб предчувствия. Впиваюсь взглядом:
— Ты его видела?
— Нет. Злата одна да одна. Только с кем-то в чатах переписывалась. Как вы отправились воевать, так она и строчила.
— Кому?
— Я думала, тебе.
В моей голове, как тесто на дрожжах, растет болотная муть. Злата мне не писала. И брату редко отвечала. Шмелю? Он строил планы на будущее, был сосредоточен, чтобы выжить, и не отвлекался на романтическую ерунду.
Меня пошатывает, перед глазами плавают пурпурные круги. Маша хватает меня под руку, пытается помочь:
— Где твои таблетки! Таблетки у тебя есть?
Я дергаю рюкзак и роняю его. Она копается в рюкзаке, находит таблетки.
— Эти? — Сует мне в рот. — Глотай.
Воды нет. Слюны тоже. Я давлюсь таблеткой и выхаркиваю ее.
Маша решительно тащит меня к себе. Усаживает на диван, дает воду для таблетки, заваривает настой на травах и сушеных ягодах. Когда я прихожу в себя, кормит сытным омлетом. Мне лучше.
— Отлежись у меня, — говорит она. — Раздевайся и спи.
Я подчиняюсь. Стаскиваю одежду, проваливаюсь в сон. Легкие шаги будят.
Перед кроватью Маша в ночной сорочке. Она ловит мой взгляд и словно спрашивает. Я зачарованно смотрю на нее. Мы оба молчим.
Маша как-то ловко сталкивает сорочку с плеч, ткань мягким обручем падает вокруг ее ног. Поднятая рука распускает волосы. Мягкие струи срываются с лопаток, подчеркивая изгиб в пояснице. Раздетая Маша совсем не похожа на замотанную продавщицу с конским хвостиком в безразмерной жилетке.
Она ложится справа, льнет к моему здоровому плечу. Я обнимаю трепетное тело. По ее коже озноб. Маша пахнет фруктовым гелем. Я пытаюсь понять каким именно фруктом и исследую ее тело на вкус и запах. Губы пробуют грудь, живот, ямку пупка и спускаются ниже. В пушистой ложбинке женская влага усиливает аромат. Я вот-вот его узнаю. Маша вздрагивает, изгибается, и ее вкус меняется.
Это уже не фруктовый запах. Так пахнет женское и мужское тело в тесном соприкосновении.
Из-за сломанных ребер резкие движения мне противопоказаны. Я овладеваю женщиной нежно, двигаюсь плавно. Томительная нежность набухает сладкой бомбой, горит изнутри, накаляется и взрывается. Я опустошен и проваливаюсь в мягкое забытье. Долгое время, пока не срослись ребра, я мог спать только на спине, а сейчас на боку обнимаю Машу. Наша поза «ложечка к ложечке» убаюкивает обоих. Вечный бой, вцепившийся в мое подсознание, наконец, отпускает.
Я просыпаюсь на рассвете. В голове скребутся прежние вопросы. Где Злата? Почему она украла деньги? С кем она?
Лежащая рядом Маша разлепляет веки. Сонная поволока сменяется искорками в глазах, губы растягиваются в мягкой улыбке, выпростанная из-под одеяла рука наполовину обнажает теплое тело.
Она кладет ладошку мне на грудь, видит озабоченность на лице и спрашивает:
— Тебе больно? Принести таблетки?
Меня волнует только одно:
— Поспрашивай про Злату. Ты в магазине видишь многих.
Маша рывком садится в постели, прикрывается одеялом и смотрит на меня сверху осуждающим взглядом:
— Ты здесь из-за нее? Она твоя таблетка?
— Мне нужно с ней поговорить.
— Злата тебя не любит!
Я не хочу об этом думать. Еще больше не хочу этого слышать. Особенно, если это правда. Возразить я не могу, а оскорбить, пожалуйста!
— А ты? По любви со мной голой попой терлась или расплатилась за помощь?
— Дурак! — Маша вскакивает с постели. — Слепой придурок!
— Конечно, я ведь Контуженый.
— Жаль, что я не чокнутая.
Я свешиваю ноги с кровати и требую:
— Верни мой пистолет. Я уезжаю.
— На войну? — Маша встревожена: — Тебе нельзя! Ты даже шум не переносишь!
Я одеваюсь. Голая Маша включает телевизор, увеличивает громкость до максимума, дразнит меня пультом. На экране новости. Про Донбасс, про войну, про жестокие обстрелы мирных улиц.
В голове тяжелеет, в глазах мутнеет — терпеть шум невыносимо. Я выдергиваю телевизор из розетки. Мы молча смотрим друг на друга.
Маша отбрасывает пульт на кровать, одевает сорочку. Приносит пистолет, мои деньги и вязанные носки. Тоже швыряет их в постель.
— Забирай и проваливай!
Я посмеиваюсь над носками:
— Помощь фронту? Бомжам на помойку отнеси!
— Ты сам там скоро окажешься!
— Посмотрим, как быстро подберут.
Я брезгливо отталкиваю деньги, сую в рюкзак носки, а пистолет уважительно взвешиваю в ладони.
— Для войны Контуженый может и дефектный. Зато в разборках бешенство помогает.
— Придурок! — в сердцах обзывается Маша.
Когда я спускаюсь во двор, она высовывается из открытого окна и кричит, словно умоляет:
