Дверь в восьмое отделение была заперта, от моего удара замазанные известкой стеклышки задребезжали, как тарелки в посудном лотке. Я ударил еще раз, и хлипкий замок выскочил вместе с шурупами из двери. Вперед, в пропахший лекарствами, мрачный коридор, в котором люди ходят медленно, вдоль стеночки, бесшумно, напоминая призраки…
– Вы куда?! Остановитесь!! Молодой человек!!
Я не знал, куда я. Наверное, к ней, к Ирине, к той жизни, которая была только-только, к необыкновенной счастливой жизни с веселой и милой Ириной, со смешными покушениями на меня, со смешной стрельбой, со смешными, как мягкие игрушки, преступниками… К ней! Только к ней, убегающей от меня, ибо не было у меня другой жизни…
Кто-то крепко схватил меня за руку, ударил в грудь и толкнул на стену. Я увидел перед собой толстого, как борец сумо, врача в халате и шапочке бирюзового цвета.
– Возьмите себя в руки! – тяжким голосом, насыщенным одышкой, произнес врач. – Вы же мужчина!
– Она умерла? – спросил я.
– Да, – ответил врач равнодушно. – Умерла. Один раз это случится с каждым.
Он представлялся мне священником, только одетым как-то странно, для некоего особого, закрытого для простых смертных ритуала. И тут силы оставили меня. Я безнадежно отстал от той жизни. Она умчалась, поднимая придорожную пыль, увлекая опавшие листья, разбрызгивая лужи, с шумом, жаром, энергией, унося с собой музыку лета, запахи моря и нас с Ириной – глупых, самоуверенных, полагающих, что жизнь слишком длинна и всегда успеешь сделать самое главное…
Врач завел меня в кабинет.
– Спирта выпьешь?.. Только закусить нечем… Погоди, я воды тебе налью… Нет? Ну, как хочешь… Мы еще не получили окончательные результаты из лаборатории, но никакого сомнения нет, что пицца была обработана каким-то цианидом. Это соединение никогда не применяется в кулинарии, разве что при добыче золота или серебра. Так что технологическая ошибка или небрежность поваров исключается… Мы уже сообщили об этом в милицию…
Он взял из моих рук пустую мензурку, поставил ее в раковину.
– Я могу ее увидеть? – спросил я.
Врач помолчал, зачем-то сполоснул руки под краном, потом долго вытирал их вафельным полотенцем. Мы спустились по лестнице на первый этаж, безлюдный, глухой и темный. Врач шел впереди, широко размахивая руками, и полы бирюзового халата развевались, словно языки газового пламени. Остановился у двери с мутным стеклом, подождал меня, распахнул, но входить не стал, лишь посторонился, пропуская меня вперед. Я смотрел себе под ноги, когда переступал потертый, замутненный металлический порожек. «Это не она… Это будет не она!» – повторял я мысленно, оставляя себе последний шанс… нет, даже не шанс, а способность верить в криминальный абсурд, светопреставление, чудо, которыми так изобилуют детективные фильмы и книги…
Я увидел резиновое колесо каталки, медленно поднял взгляд. Кто-то накрыт простыней. Простыня несвежая, с желтыми пятнами. Ирина такая чистюля, она не выносит каких-либо пятен! Значит, не она! Нет, нет, нет… Я тронул край простыни, приподнял…
Сердце мое остановилось. Не получилось чуда. Это Ирина. Ирина. Не похожая на мертвую, хоть и лицо белое, и губы обескровлены. Но какое спокойствие, какое расслабление в каждой ее черточке! Наверное, когда она спит, выглядит так же. Но я никогда не видел ее спящей. Любящей – да. Испуганной – да. Веселой – да. Я даже видел, как она умирала, когда мы с ней задыхались в трюме затопленной яхты, и вода поднималась к нашим губам, и счет нашей жизни уже шел на секунды…
Я не сдержался. Есть слезы, которые физически невозможно удержать, будь ты хоть трижды мужчиной. И это даже не слезы, а обесцвеченное кровотечение из насквозь пробитой души.
– Ее убили, – пробормотал я, выходя в коридор.
Врач захлопнул за мной дверь.
– Может, не стоит делать такие скоропалительные выводы, – сказал он, прикуривая на ходу.
– Ее убили, – повторил я, и судорога ненависти перекосила мне рот. Кулаки сжались с такой силой, что онемели кончики пальцев. Мне казалось, что моя челюсть наливается свинцом, тяжелеет, превращается в металлический щиток, и стремительно черствеет грудь, будто вылеплена из бетона, и он застывает, мутнеет, обретая крепость. И вся кожа перерождается, становится подобной стальным рыцарским доспехам…
Врач поравнялся со мной, со скрытой тревогой глянул на мое лицо.
– Тебе сейчас водочки накатить и поспать, – сказал он. – Ее уже не вернешь, а все, что ты сейчас собираешься сделать, потом окажется жестокой ошибкой. Загаси эмоции, парень!
– А зачем? – спросил я.
Меня удивляла спокойная последовательность и осмысленность своих движений. Создавалось впечатление, что я переродился; прежний Вацура в муках и слезах умер, унеся с собой прежний солнечный мир, с шумом волн, с криком чаек и горячей галькой на спине, выложенной в магическое слово. Вместо него осталась биологическая оболочка, сохранившая в себе лишь несколько примитивных, но конкретных команд и одну важнейшую программу. Все остальное ушло в песок.
Я разулся в прихожей и сразу позвонил в справочную службу.
– Домашний адрес Константина Григорьевича Батуркина. Искать на всей планете. Срочно.
Пока диспетчеры справочной разыскивали в информационных банках этого человека, я надел джинсовый костюм, ботинки на толстой подошве для горного туризма, кинул в маленький штурмовой рюкзак пачку денег, титановый туристский топорик в кожаном чехле, стальную фляжку с коньяком и запасной аккумулятор для мобильного телефона. Не забыл сунуть в накладной карман рюкзака изрядно помятую фотографию Макса с заезжей актрисой. Только я собрался, как позвонили из справочной. Мне предложили на выбор семерых Батуркиных, но ни один из них не был Константином Григорьевичем.
Все ясно. Человек, который представился мне по телефону Батуркиным, таковым не являлся. Было бы странно, если бы человек, занимающийся сомнительным шоу-бизнесом, назвался своим настоящим именем. Что ж, есть другой путь к этому Батуркину. Я подошел к афише, которую несколько дней назад Ирина повесила рядом с картиной Караваджо, подавил в себе нахлынувшее удушье жалости и прочитал мелкий текст типографских выходных данных. Потом отыскал обрывок афиши самозванца, которую мы увидели в Севастополе. Обе афиши были отпечатаны в одной и той же типографии – в городском печатном комбинате № 2, и под одним и тем же номером заказа, как если бы они были совершенно одинаковыми.
Закинув лямку рюкзака на плечо, я вышел из квартиры с тупым убеждением, что больше мне не придется ковыряться в замочной скважине, принюхиваться и прислушиваться, и я вернусь сюда только после того, как отомщу за Ирину.
Уже вечерело, когда я добрался до типографии. Но я знал, что подобные предприятия работают круглосуточно, отматывая на своих станках километры и тонны рекламной продукции. Чтобы не задерживаться на проходной и не поднимать шум, я перелез через бетонный забор и направился в печатный цех. На крыльце стоял чумазый, словно шахтер, печатник и методично подносил ко рту замызганный, в серых пятнах, окурок. Я спросил у него, кто может быстро и недорого напечатать театральную афишу.
– К мастеру обратитесь, – посоветовал печатник и кивнул на дверь. – В синем халате, правильный такой. Только не говорите ему, что я вас направил. Вообще-то у нас положено через плановый отдел…
Я зашел в цех, провонявший бензином и типографской краской. Посреди стоял агрегат, похожий на комбайн. Громко лязгая, крутились барабаны, бумажная лента бежала из одной стороны в другую, исчезала в мясорубке валиков, и наружу выползало уже нескончаемое газетное полотно. Мастера я увидел сразу. Он стоял на приемке, куда по конвейеру стекались сфальцованные газеты, и вынимал из пачки то один, то другой экземпляр, разворачивал и придирчиво проверял качество.
– Я хочу напечатать афишу! – крикнул я, потому как по-другому разговаривать при таком грохоте было невозможно.
Мастер постучал пальцем по своему уху, взял меня под руку и отвел в комнатушку с хлипкой дверью. Сев за стол, заваленный заказами, он нацепил очки с толстыми линзами.
– Что вы хотите отпечатать? – уточнил он.
Я положил перед ним обрывок. Мастер взял его, повертел, поднес к глазам.
– Нет. Это не наша продукция.
Я видел, что он лжет.
– Но здесь адрес вашей типографии!
– Правда? – Мастер нацепил очки и поднес обрывок к глазам. – В самом деле. Печатали у нас. И что вы хотите?
Я достал бумажник, раскрыл его, положил перед мастером две купюры.
– Я хочу узнать, кто заказал эту афишу, – сказал я, склонившись над присыпанной перхотью головой мастера, пахнущей то ли дешевым одеколоном, то ли ядреным мылом.
– Нет проблем, – ответил мастер, показывая себя аккуратным работником, у которого все записано и учтено. Он придвинул к себе пухлый журнал с разбухшими и потрепанными уголками, причем сделал это так, что купюры каким-то волшебным способом оказались между его страниц. Он провел по строчкам огрубевшим, деформированным от молотков и тисков пальцем и остановился на фамилии Макса.
