Адреналин поднял глаза к ночному небу, в котором по-прежнему висела полная луна, теперь уже не красная и даже не золотая, а яркая серебряная, и негромко сказал:
– Спасибо, я понял.
Потом он опустил голову, подошел к пустому темному киоску и уже совсем тихо добавил к сказанному кое-что еще.
– Я тебя убью, сволочь, – сказал он пустой застекленной будке. – Столько лет!.. Я тебя обязательно убью. Готовься.
И пошел прочь легкой походкой раба, только что засунувшего свои цепи в глотку хозяину.
Та девка, из-за которой Адреналин учинил погром в чужой квартире, сбежала, даже не сказав ему "спасибо". Адреналин ее не искал – за каким дьяволом она ему сдалась после того, как поверила в... В общем, ну ее к черту, без нее веселее.
И это действительно было весело. Сначала было весело одному Адреналину, потом стало весело его другу Зимину, а потом еще многим, многим другим.
Так появился Клуб.
На крыльце Юрий более или менее привел в порядок свой туалет. Пальто, к счастью, висело в гардеробе и нисколько не пострадало во время боевых действий, разве что чуточку помялось – в камере Юрий клал его под голову вместо подушки. Шарф тоже уцелел, не потерялся, и, когда Юрий плотно обернул его вокруг шеи и доверху застегнул пальто, получилось очень даже недурно. Жеваный пиджак с наполовину оторванным рукавом и предательски торчащим из бокового кармана языком галстука, а также забрызганная чьей-то кровью несвежая сорочка теперь были надежно скрыты от посторонних взглядов, и вид у Юрия опять сделался вполне респектабельный, хотя и несколько помятый. На крылечке отделения милиции стоял неброско, но со вкусом одетый джентльмен, возвращающийся домой после бурно проведенной ночи, о которой свидетельствовали лишь слегка всклокоченные волосы, бледноватое лицо да проступившая на подбородке щетина. Ранним утром первого января такой вид был обычным явлением и вряд ли мог привлечь чье-нибудь внимание. Да и некому, по правде говоря, было обращать на Юрия внимание – подавляющее большинство москвичей и гостей столицы в эти минуты спали каменным нездоровым сном, густо выдыхая алкогольный перегар и отвратные миазмы наполовину переваренной пищи, которой были набиты их несчастные желудки.
Было около восьми утра, и по улицам уже крался бледненький зимний рассвет – гасил фонари, заглядывал в окна, будил бомжей и прогонял с помоек в теплые сухие подвалы продрогших облезлых кошек. На углу, через дорогу и немного наискосок от ментовки, мигала забытой гирляндой елка, увешанная надувными игрушками. Вид у елки был какой-то сиротский, заброшенный, вокруг нее в изобилии валялся мусор – пустые хлопушки, раздавленные пластмассовые стаканчики, пестрые пакетики из-под разнообразных продуктов, затоптанные конфетти, пустые бутылки, пробки от шампанского и даже два использованных презерватива, неизвестно как туда попавшие. На нижней разлапистой ветке, заметно оттягивая ее книзу, висел одинокий мужской ботинок – кожаный, дорогой, почти новый, подбитый изнутри овчиной. В течение некоторого времени Юрий смотрел на этот ботинок, задумчиво почесывая старый шрам над левой бровью и гадая, при каких обстоятельствах мог ботинок попасть на новогоднюю елку, но ничего путного не придумал и стал натягивать перчатки – пора было отправляться домой.
Позади него хлопнула дверь отделения. Юрий повернул голову, через плечо посмотрел на вышедшего из милицейского плена Мирона и сразу же отвернулся. Говорить с Мироном ему не хотелось, и смотреть на него тоже не хотелось. Вид у главного редактора газеты "Московский полдень" был самый что ни на есть предосудительный – такой, что с первого же взгляда на него становилось ясно, чем господин главный редактор занимался от заката до рассвета.
Мирон был расхлюстан и небрит, короткие вороные волосы на голове вяло топорщились в разные стороны, заплывшие глаза отливали розовым, как у лабораторной крысы. Сквозь черную густую щетину на тяжелой нижней челюсти предательски проглядывал здоровенный синяк, еще один синяк откровенно и вызывающе багровел под глазом, а на лбу виднелась свежая, едва начавшая подсыхать царапина. Кулаки у Мирона были ободраны, а правый еще и распух, как наполненная водой резиновая перчатка. В руках главный редактор держал возвращенное дежурным лейтенантом личное имущество и сейчас на ходу озабоченно распихивал его по карманам.
– А, ты еще не ушел, – бодро сказал Мирон, увидев стоявшего спиной к нему Юрия. – Это хорошо. Это, Юрий ты мой Алексеевич, очень кстати.
– Не о чем нам с тобой говорить, – не оборачиваясь, ответил Юрий.
За эту ночь Мирон ему так опостылел. Вел себя господин главный редактор так, как будто выпил не сколько-то там рюмок водки, а ведро гнуснейшего самогона, приправленного смесью дихлофоса и стирального порошка. Всю ночь он кидался на дверь камеры и пьяным похабным голосом орал революционные песни, которых, как выяснилось, знал великое множество. Прерывался он только затем, чтобы перевести дыхание, в паузах между вокальными номерами обзывал ментов палачами и сатрапами и звал их на честный бой. Эти дикие вопли и завывания так и не дали Юрию уснуть до самого утра, и он непременно заткнул бы Мирону пасть его же собственными зубами, если бы не одно печальное обстоятельство: ночевали они в разных камерах, и добраться до распоясавшегося журналюги у Юрия не было никакой возможности. Угомонился Мирон только под утро – не то устал, не то почуял, что близится время выпускать задержанных на волю, и решил, что называется, не усугублять. По правде говоря, Юрий ожидал, что этого пламенного певца революции оставят в камере еще, как минимум, на сутки, и только поэтому задержался на крыльце. Если бы он знал, что Мирона выпустят сразу же вслед за ним, ноги его не было бы на этом крыльце. А теперь вот, пожалуйста – поговорить ему надо!
– Так уж и не о чем? – весело спросил Мирон, защелкивая на запястье стальной браслет часов.
Голос у него заметно сел – еще бы, всю ночь орал! – но звучал бодро и дружелюбно. Мирон вообще был человек легкий – легко говорил, легко жил, легко сходился с людьми и так же непринужденно с ними расходился. Кидал и подставлял своих хороших знакомых он тоже легко, весело, с улыбкой – се ля ви, как говорят французы. В бизнесе друзей не бывает, а с волками жить – по-волчьи выть.
– Прежде всего я, как человек воспитанный, должен тебя поблагодарить, – заявил Мирон.
– Воспитанный? – с подчеркнутым удивлением переспросил Юрий. – Поблагодарить? Ну, считай, что поблагодарил. На здоровье. Не за что.
– В общем, действительно не за что, – неожиданно заявил Мирон. – Я бы и сам справился. Чего ты в драку-то полез? Это у тебя хобби, что ли, такое – журналистов спасать? Сколько тебя знаю, только этим и занимаешься.
– Тебя не спасать, а давить надо, – проворчал Юрий, начиная понемногу отходить. Чертов Мирон обладал великим даром убалтывать людей. Обаятельная, в общем, была сволочь, даже зависть иногда брала. – Журналист... Сволочь ты, а не королевич!
– Мои личные качества мы обсудим потом, – пообещал Мирон и, взяв Юрия за рукав, потащил его с крыльца. – Пошли, пошли, нечего тут торчать, а то еще передумают и впаяют нам с тобой суток по десять административного ареста.
– Куда пошли? – выдирая из цепких Мироновых пальцев свой рукав, сердито спросил Юрий. – Никуда я с тобой не пойду.
– Такси ловить пошли, – пояснил Мирон. – Чего ты дергаешься, как сорокалетняя девственница в лапах сексуального маньяка? Что тебе не нравится?
– Ты мне не нравишься, понял? – откровенно сказал Юрий. – Отвалил бы ты от меня, а?
– Отвалю непременно, – снова пообещал Мирон, – но сначала ответь на мой вопрос. Хотя бы просто из вежливости, а?
– Ладно, – неохотно согласился Юрий. – Все равно ведь не отвяжешься. Спрашивай.
– А я уже спросил, – сказал Мирон. – Но могу повторить. Так вот вопрос: зачем ты полез в драку, если я тебе так не нравлюсь?
Юрий привычно почесал шрам и пожал плечами. Действительно – зачем?
– А черт его знает, – честно признался он. – Рефлекс, наверное, сработал. Ну, пятеро на одного и все такое...
– Шестеро, – поправил Мирон. – Шестеро их было... Кстати, чтоб ты знал, все это затеял я. Те придурки говорили ментам чистую правду, но им, конечно, не поверили. Кто же это в здравом уме в одиночку полезет драться против шестерых здоровых ребят?
– А ты в здравом уме? – неприязненно спросил Юрий, стараясь не показать, что удивлен. – На кой черт тебе это понадобилось?
– Сейчас вопросы задаю я, – заявил Мирон.
– Черта с два, – возразил Юрий. – Мы договаривались об одном-единственном вопросе, и ты его задал.
– Но не получил удовлетворительного ответа, – быстро отреагировал Мирон. – Рефлекс – это не ответ. Рефлексы – они, знаешь, у собачек, крыс, жучков-паучков разных... А мы с тобой люди. Человеки. Гомо, понимаешь ли, сапиенсы.
