Ознакомительная версия.
— Да вроде срабатывает, — согласился Турецкий. — Добавь к этому слова эксперта о росте человека, который стрелял в Канунникову. Он был не ниже метра восьмидесяти, а Каматозов…
— А Каматозов едва дотягивал до метра семидесяти, — закончил за него Грязнов. — Давай-ка, Саня, пропустим еще по рюмашке, а то у меня от всей этой канители в горле пересохло.
Вячеслав Иванович взял со стола бутылку и разлил коньяк по приземистым, пузатым бокалам. Возле столика, за которым сидели сыщики, нарисовался официант и спросил вежливым до подобострастия голосом:
— Что-нибудь еще?
Грязнов вопросительно посмотрел на Турецкого, тот покачал головой.
— Давайте-ка нам еще один лимончик, — сказал официанту Вячеслав Иванович. — Ну и немного мясной нарезочки.
Официант кивнул и растворился в воздухе. Грязнов взял свой бокал, слегка взболтнул его, внимательно посмотрел на переливающуюся коричневую жидкость, втянул носом ее аромат, улыбнулся и сказал:
— Давай, Саня, за то, чтоб мерзости на свете было поменьше.
— Хорошо бы, — отозвался Турецкий, поднимая свой бокал.
К тому времени, когда официант поставил на стол блюдце с тонкими пластиками лимона и тарелку с мясной нарезкой, друзья успели разлить еще по одной, а также обсудить некоторые процедурные вопросы, касающиеся дела Канунниковой.
— Так на чем я остановился? — спросил Грязнов, взбалтывая по привычке коньяк и наслаждаясь его терпким ароматом.
— На том, что тут налицо умышленное убийство, — напомнил ему Турецкий.
— Вот именно, — сказал Грязнов, отпил коньяк и блаженно улыбнулся. — Статья сто пятая, часть вторая, пункты «а», «б», «ж» и «н», — сказал он, поглядывая на Турецкого из-под полуопущенных ресниц. — Лишение свободы на срок от восьми до двадцати лет либо смертная казнь. Ну или пожизненное лишение свободы. Вот такое дело мы с тобой закрутили, «важняк».
Турецкий сидел с задумчивым видом и вертел в пальцах бокал, держа его перед лицом и поглядывая сквозь коньяк на тусклую лампу.
— Думаю, еще несколько дней, и доказательственная база будет собрана, — раздумчиво ответил Турецкий. — А там и постановления о привлечении составим. Тянуть здесь нельзя. Дело получается громкое, многие замараются.
— Это точно, — кивнул Грязнов. — Сдается мне, что здесь замешаны большие деньги, а большие деньги делают чудеса.
— Думаешь, попытаются подкупить? — усмехнулся Турецкий.
— Может быть. Ты у нас мужик въедливый, любишь доводить дела до конца, и многие об этом знают. Как говорится: слухами земля полнится. А раз так, то твое участие в этом деле ни к чему. Так что купи себе кошелек повместительней или нож поострее. Кстати насчет ножа… Как там Дашкевич? Так и не объявился?
Александр Борисович покачал головой:
— У-у. Исчез. Откуда только прыть взялась?
— А что по этому… как его… Халимону?
— Числился сотрудником департамента безопасности при фонде «Миллениум». Само собой, никто из «коллег» Халимона ничего о его смерти не знает. Все в один голос утверждают, что Дашкевич и Халимон были лучшими друзьями. В общем, обычная бодяга. Скользкие ребята. Прижать их будет трудно.
— Да уж! — Грязнов яростно усмехнулся. — После смерти Штырева многие агенты отказались от сотрудничества. Твердят, как попугаи: «Ничего не видели, ничего не слышали, ничего не знаем».
— Их можно понять, — пожал плечами Александр Борисович. — Кстати, я тут «прощупал» связи Отарова. У него в друзьях ходят очень и очень большие люди.
— Ну так! — хмыкнул Вячеслав Иванович.
— Один из его ближайших коллег — некто Роман Петров, — продолжил Александр Борисович. — Слыхал небось?
Вячеслав Иванович приподнял рыжеватые брови:
— Уж не тот ли это Петров, который замешан в литовском скандале?
Турецкий кивнул:
— Тот самый.
— Гм. — Вячеслав Иванович улыбнулся улыбкой охотника, которому объявили, что в здешних лесах водится крупная дичь. — Птичка высокого полета, — заметил он. — В новостях передавали, что президент Литвы Василяускас пришел к власти благодаря деньгам Романа Петрова. Вроде бы он спонсировал избирательную кампанию Василяускаса. Это так?
— Я тоже об этом слышал, — кивнул Турецкий. — Но правда или нет — не знаю. В любом случае было бы неплохо навести справки об этом Петрове, раз уж он так тесно связан с Юрием Отаровым.
Грязнов прищурился:
— Значит, ты считаешь, что убийство Канунниковой может быть связано с литовскими событиями?
Александр Борисович пожал плечами:
— Слав, я не знаю. У меня даже версий никаких на этот счет нет. Я просто думаю, что мы должны хвататься за любую ниточку. Даже если эта ниточка ведет нас черт-те куда за бугор. Мы должны все проверить.
— Что ж, проверяй, — кивнул Грязнов. — Я разве ж спорю? Только имей в виду: головную боль, которую ты себе наживешь на этом деле, никаким аспирином не вылечить. Влез в политику — готовься к драке и неприятностям. Эти волки не только зубами щелкать умеют, они еще и кусаются. Притом очень больно.
— Нам это не впервой, — спокойно сказал Турецкий и медленно, смакуя тонкий вкус, допил свой коньяк.
8Александр Борисович ясно представлял, с кем и с чем он имеет дело. Еще за несколько часов до беседы с Меркуловым он сумел-таки встретиться с президентом фонда «Миллениум» господином Отаровым. Именно «сумел», поскольку добиться аудиенции у столь значимой особы, как Юрий Георгиевич Отаров, даже для старшего следователя Генпрокуратуры было делом нелегким. Приближенные Отарова боялись только самого Отарова и в грош не ставили всех прочих двуногих, включая представителей закона.
Юрий Георгиевич Отаров встретил Турецкого у себя в кабинете, в здании фонда. Кабинет был небольшим, но очень уютным. Мебель из карельской березы больше напоминала домашнюю, чем офисную. Большой аквариум с яркими и медлительными экзотическими рыбками, удобные кожаные диванчики и кресла — все располагало не к работе, но к отдыху.
Сам Юрий Георгиевич Отаров полностью соответствовал интерьеру кабинета. Он выглядел как добрый начальник большого и слаженного коллектива. Невысокий, полный, с седоватой и лысоватой головой, голубыми, как июньское небо, глазами и приятной улыбкой, в которой было все — и мягкость, и сердечность, и забота о своих подчиненных, и приветливость по отношению к гостям.
Едва Турецкий переступил порог кабинета, как Отаров поднялся ему навстречу.
— А, здрасте-здрасте!
Он подошел к Турецкому и крепко пожал ему руку своей пухлой, мягкой ладонью. Затем гостеприимным жестом указал на кожаное кресло возле стола:
— Присаживайтесь, пожалуйста! Да-да, вот сюда!
Турецкий сел в кожаное кресло. Оно было таким мягким, словно сделано из облака, и в то же время прекрасно держало форму.
— Вам удобно? — с улыбкой осведомился Отаров.
— Вполне, — ответил Александр Борисович. — Спасибо.
Отаров обошел вокруг большого и очень красивого письменного стола и опустился в свое кресло — поскромнее и поменьше, чем то, на котором сидел Турецкий. Сложил руки в замочек, положил их на стол, посмотрел на Турецкого и сказал:
— Ну-с, дорогой товарищ следователь, что же вас ко мне привело?
— А вы не догадываетесь? — ответил Турецкий вопросом на вопрос.
Отаров прищурил один глаз и сказал:
— Я не люблю играть в отгадки. Это не в моих привычках. Да, и кстати, намеков — даже самых прозрачных — я тоже не люблю. Поэтому уж будьте так любезны: говорите со мной прямо и, по возможности, коротко. Мое время очень дорого стоит.
Закончив эту тираду, Отаров вновь приветливо улыбнулся и ожидающе посмотрел на Александра Борисовича.
— Что ж, — сказал Турецкий, — коротко так коротко. Это и в моих интересах тоже. — Заметив на столе пепельницу, Турецкий спросил: — Курить-то у вас можно?
— Пожалуйста, — ответил Отаров. — Сам я не курю, но другим не запрещаю. Мне нравится запах табака.
Александр Борисович закурил сигарету, Отаров пододвинул к нему пепельницу. Турецкий кивнул, затянулся сигаретой, неспешно выпустил дым и заговорил:
— Вопрос у меня к вам, господин Отаров, такой: какие отношения связывают вас с Эдуардом Васильевичем Дубининым?
Отаров усмехнулся тонкой, почти неуловимой усмешкой.
— Забавно, — сказал он. — Нет, честное слово, очень забавно.
— Что именно вас забавляет? — осведомился Александр Борисович.
— Забавно, как вы, сыщики, любите задавать вопросы, на которые знаете ответ. Ведь вы же наверняка знаете про наши «отношения» с Дубининым все. Так к чему эта риторика?
Турецкий сдержанно усмехнулся:
— Моя работа на пятьдесят процентов состоит из риторических вопросов, на которые я, вопреки всякой логике, желаю услышать ответ. Ничего не поделаешь.
Ознакомительная версия.
