— Сволочи вы все! Сволочи! — не унималась рыдающая девчонка.
Ее слова и слезы окончательно вывели пьяного Люберецкого из себя. Схватив девицу в охапку, он выволок ее на морозный балкон и, держа за щиколотку правой ноги, свесил вниз головой. Несчастная девушка отчаянно пыталась за что-нибудь зацепиться.
Второй этаж — не девятый, но и его вполне достаточно, чтобы жертве крепко разбиться об заледенелый асфальт. Все остальные остолбенело наблюдали за происходящим.
От Жоры, обладавшего недюжинной силой и не в меру набравшегося спиртным, можно было ожидать чего угодно. От напряжения и виски его мотало. Ситуация становилась критической.
Несмотря на расслабленное состояние, Герман молниеносно, одним прыжком перенес свое натренированное тело через стол. Еще мгновение — и он вырвал трепыхающееся голое тело из рук пьяного Жоры и впихнул девушку в комнату.
От ее строптивости не осталось и следа, она жалобно всхлипывала и дрожала больше от страха, чем от холода. Шустрый Колек и Гена Боров тем временем увели к столу обозленного Жору. С разными шутками-прибаутками налили ему стаканчик водки. Случаем спасенная по-прежнему дрожала и всхлипывала.
Плеча Германа ласково коснулась подошедшая к нему шатенка с очаровательными завлекающими глазами и прошептала ему на ухо:
— Спасибо, милый. Ты такой великодушный. Она еще совсем дура. Ты позволь, я уведу ее в ванную. Успокою, приведу в порядок.
— 0'кей, я не против. Уведи ее, — ответил Герман.
Он не то чтобы осуждал Жору, прекрасно понимая, почему в этой жестокой жизни люди становятся такими озлобленными. Просто остаться безучастным в данной ситуации было выше его сил. Хотя не раз и не два сделав людям добро, он получал в ответ в лучшем случае неблагодарность.
Глядя вслед уводящей все еще всхлипывающую подругу шатенке, на ее стройные ноги и соблазнительную круглую попку, на ее гибкую спину, на ниспадающие на плечи пышные волосы, он понял, что в очередной раз не ошибся, выделив опытным глазом именно ее среди остальных.
Вечер набирал обороты. Жора, вверивший бразды правления и режиссуру вездесущему Николаю, постукивал рюмкой в такт музыке и наблюдал за спектаклем. Колек же, дорвавшись до власти, извращался вовсю. Сначала он заставил пятерых оставшихся девушек танцевать попарно, меняясь друг с другом, включая в свой танец элементы лесбийской любви. Потом его больная, извращенная фантазия начала рисовать ему различные композиции, и он стал расставлять девушек в самых замысловатых и бесстыдных позах, демонстрируя сидящим за столом зрителям их самые откровенные места.
— С твоими режиссерскими способностями только в Голливуде порнофильмы снимать, — похотливо заметил ошалевший от увиденного «воротила финансового бизнеса» Константин Семенович, уже изрядно охмелевший и потирающий вспотевшие ладони.
Люберецкий хмыкал и выкрикивал пошлые советы, подбадривая Колька и его «актрис».
Феликс безучастно, даже слегка скучая, взирал на происходящее, то и дело потягивая из бокала спиртное. Герману и вовсе надоело это извращение, но остальным присутствующим спектакль нравился.
Вдохновленный пьяными Жориными репликами и комплиментами завеселевшего банкира, Коля откровенно вошел в раж. Он все более затейливо и эротично сплетал женские тела. «Ночные бабочки», по требованию новоиспеченного режиссера, предавались оральному сексу, лаская друг другу груди, ягодицы, проникая языками и пальцами глубоко в промежности. Клубок обнаженных тел колыхался и постанывал в такт музыки. Казалось, девочки почувствовали своего рода интерес к предложенной им игре и их собственные фантазии уже возникали помимо режиссуры сексуально озабоченного Колька.
— Стоп, козочки, — антракт. А то ишь как увлеклись…— провозгласил Жора. — Маленький перерыв перед решающим боем. Пропустите по рюмашке. Мы все же не звери какие-нибудь. Даже лошадям дают отдых, а вы замечательные лошадки.
Девушки не заставили себя долго ждать, быстренько сползли со сцены и подсели к столу. К удивлению, на их раскрасневшихся лицах не было заметно и следа недовольства по поводу унизительного спектакля.
Удивительное свойство человеческой адаптации к любым условиям…
— Ну что, браток, — обратился Феликс к Герману. — Я вижу, ты не входишь в число ярых поклонников подобных извращений.
— Да, старик. В этой вакханалии есть что-то от случки животных. Какая-то грязная жестокость.
— О, брат, это еще что. Это еще милая безобидная шалость по сравнению с тем, какие действа я видел на своем веку. Как-то раз заехал я в сауну в гости к одной достаточно отмороженной группировке. А у них там гудеж в полном разгаре. Субботник в полный рост. Что есть субботник, ты, конечно, знаешь.
Запихав на Тверской несколько проституток в джипы, они их привезли в свою блатсауну. А там еще дюжина их пацанов. Пьяных. Обкуренных. Вот там-то, я скажу, было глумление так глумление. Жесточайшее презрение и унижение человеческой личности. Даже мне, видавшему виды бродяге, пиво пить расхотелось. Противно. Но что с них взять — звери, они и есть звери.
Одну кралю положили голой лицом вниз и ну на ней в карты резаться. Двоих под этот же стол загнали и игру затеяли: кто их пнет сильнее, тому и минет делают. Да так, чтобы случаем не прикусить. А то кранты. Челюсть враз свернут.
Одну подле стола поставили. Рядом. Как цаплю. На одной ноге. Пепельницу ей в руки всучили, при этом сказали, что если шелохнется или ногу опустит, бычки об ее задницу тушить будут. Обещание свое они сдержали.
Потом стало еще хуже. Одну девку из-под стола за космы вытащили да к деревянной двери лицом поставили и привязали. Стали вокруг ее обнаженного тела ножи метать. Да поскольку они были нехило обкуренные, один гусь финку ей сдуру в ягодицу вонзил. Она верещит, разрывается, кровь из раны хлещет. А эти — хоть бы хны. Поржали, поскалились. Залепили рану лейкопластырем и еще по печени настучали. Чтоб не верещала. И продолжили свои развлечения.
До чертиков обрыдла мне эта садистская блудня. Но в чужом монастыре права качать я не вправе. Да и по понятиям из-за блядей в падлу вписываться. Но живодерам этим я пару слов все же высказал. На что они мне возразили сразу двумя аргументами.
Во-первых, только за день до вышеописанного бедлама, точно такие же, по их словам, твари продажные, проститутки с Тверской, на их кентов мусоров навели. Сдали их с потрохами, в их же собственной квартире. Пацаны же в бегах были, теперь им нехилый срок чалиться. А во-вторых, говорят: «Бляди — они и в Африке бляди». Проститутки есть продажные дешевки. Вписаться якобы за них по всем понятиям в падлу.
Не стал я им ничего доказывать. Уехал просто. Ну вот что я тебе скажу, братишка. В сауне звери были, конечно, беспредельные, конченые. Жертвы же их во мне тоже вызывают мало симпатии и жалости. Они же сами допустили, что их, словно на базаре, как коров и свиней, покупают.
И еще я вот что тебе скажу, и это самое главное: если шлюхам будет жизнь малиной казаться, то каким примером это послужит честным, порядочным женщинам? Для наших жен, сестер, дочерей? Это мое личное мнение. Ты можешь с ним не соглашаться.
— А как тебе, старик, Мария Магдалина? — поинтересовался Герман. — Помнишь, как Христос сказал горожанам, желающим забить падшую женщину камнями, что пусть в нее кинет камень тот, кто сам без греха?
— Я вижу, мы спорим о разном. Ты что, оправдываешь продажную любовь?
— Да нет, что ты. Просто ты уж слишком резко их осуждаешь.
— А я вообще урка резкий, — засмеялся Феликс. — Люблю жесткие позиции: или грудь в орденах, или жопа в шрамах, третьего не дано. И кстати, та женщина, за которую заступился Мессия, не была проституткой, она просто изменила своему мужу…
— Просто изменила мужу? А это, по-твоему, нормально?
— Ну, братан, мы с тобой сейчас совсем в дебрях морали заплутаем.
В это время Люберецкий, уставший от застолья, провозгласил:
— Братва! Банкет продолжается!
Колян прибавил звук музыки. Девушки выпили по последней рюмке и проследовали к сдвинутым столам.
Пресловутая сцена ждала их. Новоиспеченный режиссер вновь начал осуществлять свои сексуально-порнографические фантазии.
Ох уж этот Колек! Холуй холуем. Шестерка. Своей подобострастной услужливостью смог приблизиться к довольно узкому кругу воротил теневого бизнеса. Но место свое он знал.
Шоу достигло кульминации. Весьма опьяневшие «актрисы», разгоряченные спиртным и сексом, по собственной воле предавались бесстыдным импровизациям. В буйстве этой вакханалии трудно было различить, где чьи ноги, руки, попы, груди. Доставив удовольствие зрителям и себе этой феерией пьяных лесбийских чувств, Колян решил приблизить естественный финал. Он поставил девочек в ряд каждую в позицию «партер» на четвереньки так, что их обнаженные попки были направлены в сторону зрителей.
