Кровь заливала мне глаза, но все же я увидел, как он, вскинув «узи» над головой, опускает под углом ствол, сейчас же пыхнувший длинным белым пламенем. Цепочка пуль, идущая прямо мне в лоб, зазвенела по цементу, но вдруг остановилась в белом облаке цементной пыли. На мостовую полетел пустой магазин, и, прежде чем он успел коснуться земли, его место занял снаряженный. Киллер передернул затвор. В эту минуту я выбрался из-под Дженны и выстрелил.
«Магнум» грохнул отрывисто и резко, и нападавшего подкинуло в воздух, словно сбоку на него налетел грузовик. Потом, задергавшись, он рухнул наземь, выпустив из рук автомат. Я перевалил назад безжизненное тело Дженны, вытер со лба ее кровь, заливавшую мне глаза, и увидел, что убийца, судорожно извиваясь, пытается дотянуться до «узи». Автомат отлетел метра на два с лишним, и одолеть это расстояние было непросто, если учесть, что его левая нога ниже колена превратилась в какую-то кровавую кашу.
Подойдя, я с размаха пнул его ногой в лицо. Он глухо вскрикнул, и я ударил еще раз. Тогда он затих.
Я вернулся к Дженне, опустился на мостовую, прямо в разливающуюся все шире лужу ее крови. Потом приподнял убитую. Грудной клетки со всем содержимым у нее больше не было, как не было и самой Дженны. Никаких тебе последних слов – просто труп, сломанной куклой валяющийся у станции «Бостон Коммон» в самом начале нового дня. Теперь, когда стихла стрельба, уже стали подтягиваться зеваки.
Я вытянул ее ноги – подогнутые, с расставленными в разные стороны ступнями – и положил их поровней. Поглядел ей в лицо. Оно ничего мне не сказало. Еще одна смерть. Чем чаще я с ней встречаюсь, тем меньше понимаю.
Дженна Анджелайн больше никому была не нужна.
Глава 11
Так же как в свое время Герой, я появился на первых полосах обеих городских газет. В толпе оказался фотограф, и, когда все было кончено, он вернулся на место происшествия – не успел, наверно, даже штаны просушить.
Этот малый щелкнул меня в ту минуту, когда я, подняв с земли и перекинув через плечо «узи», склонился над Синей Бейсболкой. Я даже и не видел фотографа. На одном снимке я оказался на фоне Капитолия – голова опущена, в руке «магнум». На переднем плане, в крайнем нижнем углу еле-еле можно различить тело Дженны – оно не в фокусе.
«Трибьюн» поместила фотографию внизу слева на первой странице, зато «Ньюс» размахнулась на всю первую полосу да еще дала ликующий заголовок, пришедшийся как раз на Капитолий: «ЧАСТНЫЙ ДЕТЕКТИВ ВЫХОДИТ ПОБЕДИТЕЛЕМ В ПЕРЕСТРЕЛКЕ, РАЗГОРЕВШЕЙСЯ СЕГОДНЯ УТРОМ». Как можно было употреблять слово «победитель», если здесь же распростерта убитая женщина, остается за пределами моего разумения. Впрочем, и журналистов можно понять: шапка «В ПЕРЕСТРЕЛКЕ, РАЗГОРЕВШЕЙСЯ СЕГОДНЯ УТРОМ, ЧАСТНЫЙ ДЕТЕКТИВ ПРОИГРАЛ ВЧИСТУЮ» смотрелась бы не так эффектно.
Примерно в это же время появилась на поле битвы полиция. Фотографа прогнали за торопливо натянутое оцепление, у меня забрали «узи» и мой пистолет, дали мне кофе, и мы начали разбираться. Начали, но не кончили.
Через час я оказался в управлении полиции штата на Беркли-стрит, где начальство решало, сажать меня до выяснения обстоятельств или нет. Пока оно думало, мне по-английски и по-испански зачитывали мои права.
Среди полицейских у меня знакомых не много, и никто из них вроде бы не принимал участия в этом расследовании. Тех двоих, кто занимался мной, я мысленно окрестил «Саймон и Гарфанкел для бедных». Одного звали детектив Гейл-стон: он был маленький и разряженный как попугай – вишневые брючки в складку, голубенькая рубашечка «оксфорд», кремовые подтяжки крест-накрест, темно-красный галстук в тонкую синюю полоску. У него, наверно, имелись жена, дети и кое-какие сбережения в банке. Это был добрый следователь.
Роль злого отвели тому, кого я про себя прозвал Гарфанкел, а все прочие называли «детектив Ферри». Долговязый, сухопарый, в плотном коричневом костюме; брюки и рукава явно коротковаты. Под пиджаком – неглаженая белая сорочка и темно-коричневый дешевенький галстучек. Одним словом, воплощенная элегантность. У него были соломенно-желтые волосы – говорю «были», потому что теперь на голове сияла плешь и лишь по бокам что-то еще кустилось.
На месте происшествия оба вели себя довольно дружелюбно – протягивали мне стаканчики с кофе, советовали не торопиться, опомниться, но по мере того, как на каждый новый вопрос я отвечал неизменным: «Не знаю», Ферри начал раздражаться все сильней. Когда же я отказался сообщить, кто меня нанял и чем именно мы с Дженной были заняты непосредственно перед тем, как началась стрельба, он просто взбесился. Я понимал, что произойдет в том случае, если я сдамся, – начнется допрос по всем правилам, под протокол, всплывут некоторые сомнительные подробности из личной жизни сенатора Полсона. А может быть, и ничего не произойдет. Но совершенно определенно – и в том и в другом случаях не будет ни арестов, ни правосудия, и гибель чернокожей уборщицы, которая всего лишь хотела быть нужной, не получит огласки.
Частному детективу с полицейскими ссориться – себе дороже. Время от времени они оказывают услуги ему, а он – им, и так вот устанавливаются полезные контакты, и бизнес его не хиреет и не чахнет. Но я плохо переношу враждебный тон, особенно когда моя одежда пропитана кровью застреленной женщины, а сам я сутки не ел и не спал. Ферри, упершись ногой в перекладину стула, на котором я сидел, нависал надо мной и рассказывал, что произойдет с моей лицензией в том случае, если я не перестану «валять дурака».
– Вечно одно и то же, ребята. Ей-богу, надоело, – сказал я. – Придумали бы что-нибудь новенькое. Ну, кто из вас сейчас крикнет: «Эй, кто там?! В камеру его!»?
В тридцатый раз за сегодняшнее утро Ферри глубоко втянул воздух ноздрями и спросил:
– Что вы делали вместе с Дженной Анджелайн?
В пятидесятый раз за сегодняшнее утро я сообщил ему, что ответа не будет. В эту минуту дверь отворилась и в комнату для допросов вошел Чезвик Хартман.
Чезвик воплощает в себе все, чего вы вправе ждать от своего адвоката. Он ошеломительно хорош собой, у него пышная каштановая шевелюра, откинутая со лба, он заказывает себе у Луи костюмы по тысяче восемьсот долларов и редко надевает один и тот же дважды. Голос его густ и бархатист, как виски двенадцатилетней выдержки, а перед тем как погрести оппонента под ворохом латинских фраз и лавиной безупречной риторики, взгляд становится скучающим. Помимо всего этого, у Чезвика громкое имя в юридическом мире.
В обычных обстоятельствах, чтобы залучить такую звезду к себе в адвокаты, я должен был бы крупно выиграть в лотерею. Помог случай: несколько лет назад, в то самое время, когда он должен был стать одним из совладельцев фирмы, где работал, его сестра Элиза – студентка-второкурсница Йэльского университета – влипла в историю. Поначалу она, что называется, баловалась кокаином, а когда это баловство разрослось до восьми доз в день, девица ухнула на него свое годовое содержание, да еще и осталась должна несколько тысяч разным лицам в Коннектикуте. Вместо того чтобы все рассказать брату, который распоряжался ее деньгами, и навлечь на себя его гнев, Элиза предпочла договориться с этими самыми коннектикутскими лицами. Были сделаны кое-какие снимочки.
И в один прекрасный день Чезвику звонят по телефону, подробно описывают сцены, запечатленные на этих фотографиях, и говорят, что если он не выложит нечто пятизначное к концу текущей недели, то в начале следующей, а точнее – в понедельник, снимки лягут на стол старшего партнера фирмы. Чезвик был в панике. Дело было даже не в деньгах – он обладал крупным состоянием, – а в том, как искусно вымогатели воспользовались и пагубным пристрастием Элизы, и его любовью к ней. Чезвик был до такой степени поглощен судьбой сестры, что во время нашей первой встречи я ни разу не почувствовал – он тревожится за свою профессиональную репутацию. И меня это не могло не восхищать.
Встретившись со мной через посредство одного малого, которому он оказывал юридическое содействие, Чезвик вручил мне деньги на расходы и сформулировал задачу – изъять все фотографии вместе с негативами и получить абсолютную гарантию того, что шантаж прекратится немедленно и навсегда. Мне было поручено передать вымогателям, что долг Элизы выплачен полностью.
