– Белыми мальчиками и белыми девочками, – огрызнулся Роланд.
Энджи швырнула на землю пакет с покупками.
– Роланд, – сказала она, – все это мы уже слышали. Белый... Да о белых мы знаем побольше тебя. У белых – власть, а у черных ее нет. Но мы знаем, что это за власть, и лично нам она не нравится. И вот наконец-то перед нами явился черный. Не исключено, что ты знаешь, как изменить мир к лучшему. Если есть какие соображения, то давай поговорим. Но разговаривать, боюсь, будет не о чем. Мало того, что ты, Роланд, торгуешь наркотой, ты еще и убийца. Так что брось корчить из себя борца за права черных американцев.
Он улыбнулся Энджи. Не скажу, что это была самая сердечная улыбка из всех, что я видел, – тепла в Роланде было не больше, чем на Северном полюсе, – но и холодной назвать ее тоже было нельзя.
– Кто знает, кто знает... – сказал он и здоровой рукой почесал гипс.
– Вы вот что... в газетах напечатали фотографию, где меня не совсем видно... ну, вы сами понимаете... Так, может, вы считаете, что я перед вами в долгу? – Он посмотрел на нас. – Так вот, ни хрена я вам не должен. И никому я ничего не должен, потому что ни у кого ничего не просил. Никогда. – Он потер рукой заплывший глаз. – Но и убивать вас теперь особого смысла нет, так что живите спокойно.
Пришлось вспомнить, что передо мной стоит подросток шестнадцати лет, можно сказать, ребенок.
– Роланд, – сказал я, – один вопрос.
Он нахмурился и как-то вдруг поскучнел:
– Давай.
– Человек ты обиженный и озлобленный. Но когда ты узнал о гибели отца, может, тебе стало хоть чуток полегче?
Он пнул подвернувшийся под ногу шлакоблок и пожал плечами:
– Не-а. Вот если бы я сам спустил курок, тогда, может быть, что-нибудь во мне и изменилось бы.
Я покачал головой".
– Нет. Так не бывает.
Он поддал ногой обломок кирпича:
– Нет, это уж точно. – Он посмотрел на поле, поросшее сорняками, на ветхие строения, стоящие на его краю, на валявшиеся тут и там бетонные блоки с торчавшей арматурой, которая походила на флагштоки – вот только флагов было не видно.
Его империя.
– А теперь ступайте домой, – сказал он. – И забудем, что мы когда-то встречались.
– Договорились, – сказал я, но у меня было сильное чувство, что Роланда я буду помнить всю свою жизнь, даже после того, как прочту извещение о его смерти.
Он кивнул куда-то в сторону и пошел своей дорогой. Он поднялся на поросшую травой груду битого кирпича, щебенки и прочего строительного мусора, остановился и, не оборачиваясь, сказал:
– А вот мать у меня была что надо. Порядочная была женщина.
Я взял Энджи за руку.
– Была, – сказал я. – Но оказалась никому не нужной.
Он передернул плечами – то ли вздрогнул, то ли еще почему.
– Насчет этого я другого мнения, – сказал Роланд и зашагал дальше. Он шел через пустырь, и фигура его становилась все меньше и меньше и наконец почти совсем исчезла из виду, затерявшись где-то в трущобах. Одинокий принц, шествующий к престолу и не понимающий, почему это не вызывает у него того восторга, на который можно было бы рассчитывать.
Он окончательно исчез, скрывшись в темном дверном проеме, подобно прохладному летнему бризу, дующему с океана, летящему прямо на север мимо трущоб, мимо нас, треплющему своими холодными пальцами наши волосы, заставляющему раскрыть пошире глаза и без задержки мчащемуся дальше, в центр города. Я почувствовал в своей руке теплую ладонь Энджи и не выпускал ее, пока мы вслед за бризом шли через пустырь в наш квартал.
