Ознакомительная версия.
Сташевич вышел из здания вокзала, и глаза его утонули в зеленой массе деревьев, окружавших площадь, уходивших рядами в боковые улицы, заполнявших скверы. Сломанные, искореженные войной, они поднимались, зеленели пышной июльской листвой, доказывая, что жизнь непобедима!
Максим Орлов вытащил наконец громоздкую коляску, помог выйти молодой мамочке, прижимавшей к себе розовый кулек. Краем глаза он видел, как мимо прошел Олег Сташевич. А чуть позже, лениво покуривая, с чемоданчиком в руке неспешно продефилировал и старший по группе — Егор Петрович Хижняк.
Максим еще чуть помешкал и собрался было проследовать за товарищами, как вдруг замер, как громом пораженный. Вдоль перрона шла женщина. Он таких никогда не видел. Все, кого он встречал на дорогах войны, были одеты в военную форму, обуты в сапоги, волосы их были убраны под пилотку или шапку-ушанку. И пахло от них не как от женщин.
А эта. Эта была похожа на женщин его прошлого, чем-то даже на его мать.
В легком летнем пальто кремового цвета, в маленькой шляпке, каким-то чудом крепившейся на коротких, вьющихся каштановых прядях, обрамлявших лицо.
А лицо? Тонкие брови вразлет, прямой нос, чувственный изгиб вишневого рта. И гордая, прямо-таки царственная осанка. И походка — легкая, чуть танцующая. Чуть полноватые икры с тонкими лодыжками, туфли на шпильках. Она словно сошла с экрана какого-нибудь трофейного фильма. Сколько ей лет? Черт его знает! Двадцать пять? Больше? Меньше? Признаться, он не умел определять возраст женщин. Да в данном случае это было абсолютно неважно. Просто это была женщина его мечты, вот и все.
Кажется, незнакомка тоже обратила на него внимание. Светло-карие глаза задержались на нем, и что-то такое мелькнуло в ее взгляде. Но что именно — он так и не понял. В следующее мгновение глаза были опущены и надежно спрятаны за длинными темными ресницами. Она прошла мимо, и он почувствовал легкий аромат ее духов.
Еще несколько мгновений Максим стоял соляным столбом, когда же осмелился наконец обернуться, незнакомка растаяла в толпе, будто и не было.
ОКТЯБРЬ 1945, КолымаОсень была необычайно теплой. Даже в начале октября столбик термометра нередко поднимался до отметки плюс двадцать. Деревья, еще полные летней силы, никак не хотели желтеть, благодарно шумели густой листвой, обращенной к яркому солнцу, радуясь нечаянному, подаренному природой, продолжению лета.
Но этот поезд шел навстречу зиме. Каждая ночь была холоднее предыдущей. Ярко-зеленые листья деревьев по мере движения поезда становились все более бледными, жухлыми, тронутыми тусклой желтизной. Солнце уже не было ни ярким, ни теплым, как будто вся его сила осталась позади, в европейской части необъятной страны. Здесь же бледное малокровное солнце не нагревало крыши вагона, большей частью прячась за сизые тучи. Люди, которые радостно толпились первые дни пути у щелей, жадно вдыхая воздух, казавшийся упоительно свежим после изнуряющей духоты камер, теперь жались к середине, стараясь укрыться от все более сильных порывов холодного ветра, который пронизывал вагон перекрестным огнем.
Пересылка — небольшая приморская бухта встретила первой метелью. Снег еще не ложился, — ветер сметал его с примороженных охристых обрывов. Два ряда конвоиров с рвущимися с поводков охранными собаками, злобные окрики, удары прикладами каждого, кто хоть чуть замешкался, недостаточно быстро присел на корточки, недостаточно проворно поднялся.
Потом пять суток болтанки на махоньком пароходике, за бортом которого злобные серо-зеленые волны поднимались так высоко, что казалось, вот-вот поглотят судно в своей ледяной пучине. И опять бегом сквозь строй солдат, переклички, распределение по тем местам, где им предстояло выживать.
Польский ксендз, сосед по тюремной камере, который оказался с ним в одном вагоне, первые дни пути радовался как ребенок. Он радовался тому, что закончились изнурительные допросы, жестокие избиения, что теперь он точно знает свой срок — десять лет — и определенность всегда лучше неопределенности, и, в конце концов, десять лет, это не двадцать, как получили некоторые из сокамерников. Здоровый физический труд на свежем деревенском воздухе, — это не так уж плохо после невыносимой духоты тюремной камеры, после отупляющего бездействия. Да еще молитвы — разве можно не учитывать их укрепляющей силы? Он обязательно доживет до освобождения!
Он был тучным, массивным мужчиной, которому особенно трудно было выполнять команды конвоя, и потому ударов прикладом доставалось ему гораздо чаще. И было видно, что оптимизм его тает с каждым днем, что губы все чаще шевелятся в молитве.
Здоровый свежий воздух они оставили далеко позади. Здесь их окружал напитанный испарениями болот разреженный воздух тайги. Сопки сплошь были окутаны болотным мхом, влажным, утягивающим вниз, так что дырявая обувь промокала мгновенно.
«Здоровый» труд по шестнадцать часов при невероятно скудном пайке — жидкий крупяной суп и пайка хлеба — быстро делали свое дело. Здоровые мужчины «доплывали» до состояния полной немощи за какие-нибудь два-три месяца.
Ксендз умер в конце ноября. Тучные люди хуже переносят голод. Впрочем, его смерть можно назвать легкой — однажды он попросту не проснулся. Видимо, его молитвы были услышаны.
ИЮЛЬ 1945, ЛьвовНочь упала на город как темный театральный занавес. Из-за поворота вынырнула машина, судя по габаритным огням — полуторка. Шары прорезали узкими лучами ночную тьму, приближаясь к КПП на западной окраине Львова. Из здания вышли старлей, старший по караулу и сержант, который знаками приказал остановиться. Машина послушно остановилась для проверки, сержант подошел к крытому кузову, приподнял винтовкой край брезента.
Возле кабины шел обычный для проверки разговор. За рулем сидел веснушчатый блондин в форме лейтенанта, рядом — молодцеватый майор с короткой стрижкой темно-русых волос. Майор как раз протянул документы, старлей изучал их, задавал какие-то уточняющие вопросы. Майор отвечал коротко, спокойно и очень доброжелательно. Из документов следовало, что майор Голиков — интендант одного из расквартированных во Львове полков, везет продовольствие, собранное в окрестностях Львова в полк.
— Что в кузове? — крикнул лейтенант.
Сержант лениво ткнул штыком в один из крайних мешков. Тонкая струйка муки побежала по мешковине. Рядом с мешками обнаружились пара завернутых в холстину свиных окороков. В глубине кузова спали на таких же мешках два солдата.
— Мешки с мукой, свиные окорока… — откликнулся сержант, — и два спящих дурака… — тихо пошутил он от скуки.
Разбуженные проверкой, парни сонно таращились на проверяющего, и действительно имели дурацкий вид.
— Что ж, все в порядке. Счастливого пути, товарищ майор! — старлей вернул документы, козырнул. Шлагбаум, преграждающий въезд в город, медленно пополз вверх.
Грузовик проехал заставу, скрылся в глубине одной их городских улиц.
Двое только что как бы дремавших солдат в кузове резво соскочили с набитых соломой мешков, растаскивая их в стороны. Из-под мешков вылезали плотно сбитые мужские фигуры.
Грузовик остановился у ворот центрального продовольственного склада.
Майор выпрыгнул из кабины, подошел к запертым решетчатым воротам. Будка охранника распахнулась. Жмурясь от яркого света фар, к воротам спешил пожилой охранник в полугражданской, полувоенной одежде, с кобурой на ремне.
— Кто такие? Что надо?
Майор протянул удостоверение сотрудника НКВД.
— Откройте! — приказал он.
— Я… Не могу, не велено было… — растерянно проговорил охранник.
— Что значит — не могу? У меня приказ осмотреть склад! Поступили сведения, что на вашей территории скрывается опасный преступник! Немедленно откройте! — рявкнул майор. — Иначе ответите по всей строгости.
— Товарищ майор, я здесь человек новый, я без понятия. Я старшего по наряду позову.
— Набрали черт знает кого! Мне некогда минуты терять на болтовню! — разошелся майор. — Возьмите приказ и покажите главному вашему! — он помахал в воздухе сложенным листком бумаги.
Охранник звякнул связкой ключей, майор вошел внутрь, протянул бумагу, плотно ухватив охранника и прижимая его к себе. Мужчина дергался несколько мгновений, хватая ртом воздух. Из уголка по подбородку струилась кровь. Наконец, тело его обмякло, майор отбросил его от себя, вынимая нож.
— Выходите, — тихо приказал он сидящим в машине людям.
Пятеро вооруженных бандитов выскользнули из кузова. Веснушчатый водитель грузовика оказался рядом с «майором».
— Помни, Зингер, чтобы все было тихо, без выстрелов, — тихо по-немецки приказал «майор». — И следи за этой русской сволочью, за бандой. При малейшем подозрении на нелояльность, уничтожай.
Ознакомительная версия.
