Ознакомительная версия.
— Ага! — злобно перебил его капитан. — У вас здесь в каждом селе одни старики да бабы. А машины жгут, склады грабят, военных убивают. Это кто же, старики с бабами?
— А бес их знает! Шалят, видно, бандиты. Может, власти не боятся? — предположил председатель с самым серьезным видом.
— А чего им бояться? Если их в каждой хате обогреют, да накормят да спать положат! — окончательно рассвирепел капитан.
— Так и народ понять можно, — пожал плечами Ковальский.
— Это в каком смысле?
— Так. Отсталый элемент.
— Вот вы бы их и просвещали в пользу советской власти!
— Стараюсь, как могу.
— Ладно, хватит лясы точить, — оборвал их контрразведчик.
— Да, да. Приступайте, товарищи, — кивнул председатель. — Давайте и я с вами пойду — народу обстановку разъясню, чтобы не пугались.
— Только лишнего не ляпните.
— Да неужто я не понимаю? Сам войну прошел.
Солдаты уже вовсю прочесывали село, и встревоженные люди бросились к советской власти за разъяснением. Немногочисленное население Дубровиц составляли действительно бабы с ребятишками да старики. Они и шумели возле крыльца.
Капитан НКВД отметил, что Ковальский, надо отдать ему должное, быстро и умело успокоил селян. Не сказав ничего лишнего, он объяснил необходимость столь тщательной проверки. И люди разом успокоились. Из толпы посыпались шутки.
— А что, Мирослав Иваныч, может солдатики до ночи задержатся? Добра у нас много: корыто дырявое да одеяло рваное. пока все оглядят.
— Ой, а у меня на дворе такие два ладных лопушка по сараям шукают. Так бы и зъела обоих!
— Гарны, гарны хлопчики! А вот мы их не отпустим! Не-хай переночуют! Отдадут долг мирному населению!
— Мирослав Иваныч, а шо за человики-то з вами? Больно строгие.
Ковальский отвечал на вопросы, отшучивался, сам бросал в толпу шутки, которые встречались веселым хохотом. Чувствовалось, что с населением у него полный контакт, отметил про себя капитан.
Неожиданно мирная пастораль была нарушена женскими воплями.
К сельсовету вели парня в солдатской гимнастерке. За конвоирами шла и голосила молодая женщина в светлой рубахе, заправленной в широкую юбку. Платок сбился с головы, черные волосы обрамляли красивое, несколько грубоватое лицо.
— Товарищ капитан! Вот, задержали подозрительный элемент! — отрапортовал один из солдат.
— Кто такой? — мигом подобрался капитан, разглядывая белокурого парня лет двадцати пяти. Россыпь бледных веснушек делала его красивое лицо немного простоватым, но и трогательным.
— Анджей Стронский — рядовой сорок девятого стрелкового полка шестнадцатой гвардейской дивизии, — четко ответил парень. Демобилизован, — добавил он.
— Документы?
Стронский протянул капитану солдатскую книжку. Тщательно изучив документ, капитан вынужден был признать, что он в полном порядке. Тем не менее он не торопился вернуть книжку владельцу.
— Что вы здесь делаете?
— После демобилизации направляюсь к месту жительства. Задержался здесь немного, — потупился красавец.
Капитан вопросительно взглянул на Ковальского.
— Дело житейское, — спокойно улыбнулся тот. — Солдат нашел свою любовь.
— Отпустите Анджея, — завопила женщина, — отпихивая конвоиров, которые преграждали ей путь. — Отпустите, господин офицер, — кинулась она к капитану, признав в нем главного. — Он ни в чем не виноват!
— Кто он тебе? — Капитан разглядывал женщину с явным интересом.
— Муж!
Это сообщение вызвало новый взрыв всеобщего веселья.
— Да он здесь у каждой второй успел в мужьях побывать, — хохотали бабы. — Хоть на ночку, да муж!
— Не забирайте его, товарищи офицеры, а то кто ж нам будет породу улучшать?
— Мы ж здеся без мужика совсем оголодаем, лютыми станем…
— Ну хватит вам, бабы! — властно прикрикнул Ковальский и все тут же смолкли. — Чего Марью позорите? Анд-жей уж месяц у нее одной живет. Мало ли что прежде было.
— Так он ей не муж? — Капитан усмехнулся, помахал солдатской книжкой, намереваясь сунуть ее в свой планшет.
— Как не муж? Я ж говорю, общее хозяйство ведут! А зарегистрировать я их хоть сейчас могу.
— Так и расписали бы. а то подозрительно получается: вроде как домой направляется, а никуда при этом не направляется. А в лесах ваших.
— Он не бандит! — закричала Марья. — Он воевал!
— Да ты-то что так в нем уверена? Ты ж его всего месяц знаешь, — усмехнулся капитан.
— И что же? Я одно знаю: некогда ему по лесам шастать. Он каждую ночку со мной проводит, — пропела вдруг она так сладко, что капитан прямо-таки крякнул.
— Правда, товарищ капитан, — повернулся к нему Ковальский, и тихо проговорил: — Парень безвредный. Придурковатый даже, между нами говоря. Он только до баб охоч — вся сила в корень пошла, как говорится. Вреда от него никакого нет. И документы в порядке, вы ж сами видели.
— Ну ладно. — Капитан отдал Ковальскому солдатскую книжку Стронского. — Смотрите, Мирослав Иванович, под вашу ответственность.
Подняв облако пыли, распугав кудахтающих куриц, «виллис» выехал на дорогу. Следом за ним грузовик, наполненный солдатами.
Дед Шмаков, белобородый старик, сидел на ступеньках хаты, что притулилась по соседству с Марьиной на окраине села, возле лесной опушки. Он выстругивал что-то из куска деревяшки и исподлобья глядел, как возвращались в дом Марья с Анджеем. Шли они не спеша, в обнимку. Стронский крепко прижимал к себе женщину. Рука его по-хозяйски то стискивала грудь, то проходилась по упругому заду. Марья гортанно смеялась, запрокинув голову.
— Экая срамотища! — пробормотал про себя старик, отводя глаза.
— Что волком глядишь, дед? — не удержался красавец. Дед лишь сплюнул и ушел в хату.
— Вот пакость какая! Марья совсем голову потеряла. Прямо на людях тискают ее как. Самую разгулящую девку. Всякий стыд забыла!
— Ну а вам-то что, отец? — отозвалась от печи молодая, костистая, очень некрасивая женщина. Подвязавшись фартуком, она месила тесто. — Какое наше дело?
— Тебе ни до чего дела нет! А надо было сказать, что никакой он не латыш, Анджей этот! Я слыхал, как он по-немецки балакал с председателем нашим.
— И что? Все знают, что Мирослав Иваныч наполовину немец, по матери. Да и та с Поволжья. А папаша иха вообще из наших мест. Вы че, не помните, как об этом на собрании гутарили? Из Львова человек все об нем рассказывал!
— С чего это я не помню? Память еще не отшибло!
— Так чем он не свой? Он не скрывает ничего.
— Он-то не скрывает. А этот кобель скрывает!
— Ну и что? Мало ли какие обстоятельства. Может, и у Анджея немцы в роду есть. А какое к ним сейчас отношение? Чуть что — в Сибирь. Зачем же зло-то человеку делать?
— А они, может, еще большее зло делают! Ты хлеба, гляжу, печь затеяла. А откуда мука-то у тебя?
— Так Мирослав Иваныч дал! А вы, тятя, все скрипите, как телега несмазанная.
— А у него-то откуда мука, ты об этом подумала?
— Еще чего? Не моя забота думать! Я одно знаю, завтра Лесю кашей накормлю! И нам достанется! А кто крупу дал? Опять-таки Мирослав Иваныч.
— Так, может, добро-то это с тех грузовиков, что разграбили? Ты че, не слышала, что у сельсовета говорилось?
— Так кто говорил-то? Сам Мирослав Иваныч. Что же он, сам ограбил, и сам об этом рассказывает? Еще и при чекистах? Вы молчали бы уж лучше!
— Чего это я молчать должен? Ты как с отцом разговариваешь? И вообще. Что мы про председателя знаем-то? Привезли нам его, когда немца прогнали. А кто он, что он. Слишком грамотный для простого мужика.
— Так кто привез-то? Советская власть и привезла! Из Львова, не откуда-нибудь! И повезло нам, что грамотный! При нем село-то расцвело! И порядок строгий.
— Тьфу на вас, баб! Мозга у вас совсем нет! Одна фи-гуристость. Бесполезная! — рявкнул дед Шмаков и ушел в сени.
ИЮЛЬ 1945, ЛьвовВ полуразрушенном, с отметинами артиллерийских снарядов, сооружении угадывалось некогда величественное здание львовского вокзала. Двухэтажный, с высоким куполом центральной части и двумя боковыми павильонами, украшенными скульптурами и колоннами, был он несомненным украшением довоенного города.
Поезд остановился. Проводники открыли двери вагонов, приезжие разноцветной, разночинной рекой выливались на перрон.
Сташевич легко спрыгнул на перрон, держа в руке небольшой чемоданчик — много ли нужно командировочному инженеру? — и огляделся. Увидел, как Чиж помогает выгрузить детскую коляску какой-то молодой мамаше. Сташевич отвернулся и направился на привокзальную площадь, на ходу, краем глаза увидев и Хижня-ка. Егор ехал в первом вагоне. Сейчас он курил, стоя на перроне, как бы прикидывая, в каком направлении двигаться дальше. В руке аккуратный сундучок, кепка сдвинута на затылок. Этакий мастеровой человек, рабочая косточка.
Ознакомительная версия.
