– Каков есть...– развел руками Мазур.– Ты знаешь дорогу в Викторию?
– Знаю.
– Как туда добраться?
– А вот этого я и не знаю,– сказал старик.– Честное слово. Я знаю, как туда идти – если пойду сам. Но объяснить другому ни за что не смогу. Если ты меня правильно понимаешь...
Умом Мазур его, возможно, и понимал, но вот сердцу эта экзотическая философия была решительно не по вкусу. Он ощутил нешуточное раздражение – тоже мне, ворон здешних мест, философ из Ясной Поляны...
– Я правду говорю,– сказал старик.– Ты зря сердишься.
«Мысли читает, старый черт?! Очень похоже, это и есть здешний „бон ом де буа“, „лесной добряк“, этакая помесь колдуна и знахаря. Вон сколько зелий поразвешано, косточки какие-то лежат связками, и в горшке тоже, полный горшок, до краев,– то ли куриные, то ли крысиные, перья петушиные в пучки увязаны... »
Рассказывают про этих колдунов разное, форменные сказки в том числе. Наслушался. На миг Мазуру стало неуютно, ожил глубоко загнанный в подсознание, но присущий каждому городскому человеку страх перед таящимся в глуши Неведомым.
– Ты меня не бойся,– сказал старик.– У нас на островах людоедов никогда не было, это где-то в других местах...
– Я и не боюсь,– сказал Мазур.
– Боишься.
– Ну, не в том смысле... Любой человек немного побаивается неизвестного.– Мазур решил сменить тему: – Здесь найдется кто-нибудь, кто может показать дорогу в Викторию?
– Сомневаюсь. Виктория где-то там,– он показал за окно.– Вот и все, что тебе здесь скажут...
– Ну, это уже кое-что...– проворчал Мазур.
Не меняя позы, вынув только трубочку изо рта, старик вдруг оглушительно проорал что-то на креольском. Тут же вошла толстуха, неся жестяной бидончик и две пластиковые кружки. Хозяин разлил по ним мутновато-белую жидкость, пригубил свою, кивнул Мазуру:
– Пиво. Из сахарного тростника. Называется бакка.
Мазур отважно попробовал сладкую, хмельную жидкость – что ж, не так уж плохо... Психология простого человека одинакова под всеми географическими широтами: он всегда найдет, из чего приготовить алкогольный напиток.
– Есть хочешь? – поинтересовался старик.
Мазур хотел, но из гордости мотнул головой:
– Да нет. Мне бы в Викторию...
– Чтобы суетиться дальше?
– Что поделать... Судьба.
Старик оживился:
– Ты мне подал хорошую мысль, юный белый человек. Давай будем смотреть твою судьбу. Мне, знаешь ли, скучно. Старость – это не только спокойствие, но еще и скука... Люди забредают реже, чем хотелось бы...
Мазур невольно отстранился:
– Ты гадание имеешь в виду?
– Не совсем,– терпеливо сказал старый лесовик.– Точно сказать человеку, что с ним случится, никто не может. У людей это не получается, что бы там всякие городские шарлатаны ни плели... А посмотреть судьбу – это совсем другое. Шарлатанство тут ни при чем...– Он с удивительным проворством наклонился вперед, сцапал Мазура за руку, прежде чем тот успел отпрянуть, вывернул ее ладонью вверх, высыпал на ладонь пригоршню косточек и бросил сверху яркое петушиное перо.
От растерянности Мазур застыл, как статуя. Старик тем временем принялся водить по его ладони указательным пальцем, выписывая им круги, вороша косточки – ловко, так, что ни одна не упала и перо осталось на месте. За окном взахлеб чирикали какие-то мелкие птахи, хижину косо пронизывали солнечные лучи, полные лениво пляшущих пылинок.
– Ты еще никого не убил,– сказал старик.– Но убьешь ты многих.
– Это плохо? – настороженно поинтересовался Мазур.
– Не плохо. И не хорошо. Это жизнь. Пусть ваши священники ломают себе голову, объясняя насчет плохого и хорошего. Я-то просто смотрю. Ты многих убьешь. Больше всего среди них будет таких, кто и сам соберется тебя убить... но будут и другие. Всякие. Которые тебя убивать вовсе не собирались. У тебя будут медали и еще много чего...
– Вот это уже веселее,– натянуто улыбаясь, сказал Мазур.
– Думаешь? Кто знает... Ты будешь много странствовать по свету, не потому, что ты сам так хочешь, а оттого, что этого захотят другие. Много повидаешь...
– А как насчет женщин? – поинтересовался Мазур громче, чем следовало бы. Все эти процедуры вроде бы и в самом деле попахивали неподдельным угадыванием, но в конце концов цыганки откалывают номера и почище...
– Женщин у тебя будет много,– усмехнулся старик.– Самых разных. Я по твоему лицу вижу, что тебе стало в глубине души приятно и весело... Это опять-таки от молодости. Потом-то ты поймешь: чем больше женщин, тем больше хлопот и проблем.
– У меня с одной-единственной женщиной целая куча проблем,– неожиданно для себя поделился Мазур наболевшим.– Можно узнать, выйдет она за меня замуж или нет?
– Можно-то можно, может, и можно... а вот нужно? Вдруг тебе потом от этого будет только грустнее? Хочешь знать точно?
Мазур долго молчал, усиленно пытаясь себе вдолбить, что старый знахарь от скуки попросту валяет дурака. Совершенно бесплатно, из чистого развлечения вешает лапшу на уши захожему белому страннику. Страсть к шуткам и розыгрышам обитает под всеми широтами.
И все же некий островок сознания нашептывал, что ко всему этому стоило бы отнестись и серьезнее...
– Нет,– сказал он в конце концов.– Не хочу знать точно.
Старик торжествующе поднял корявый палец:
– А знаешь, юный белый человек, в тебе все-таки больше ума, чем глупости... Может, из тебя еще и выйдет толк. Никогда не нужно знать точно. От этого одни неприятности. Когда я был в твоих годах и у меня было больше глупости, чем ума, меня однажды попросил один сержант сказать ему точно. Глупый я был, твоих лет... Я же не виноват, что видел точно: он не вернется, он будет лежать, и в нем станут копошиться черви... Он очень хотел знать, и я сказал...
– И что? – шепотом спросил Мазур.
– Плохо получилось. Совсем плохо. И сам умер раньше, чем ему следовало, и еще нескольких за собой потянул... Давай лучше поговорим о женщинах. Они тебя, по-моему, гораздо больше интересуют... а знаешь что? Хочешь ко мне в ученики?
Мазур не на шутку опешил:
– Я?!
– А почему нет? Это глубоко неважно, белый или черный. Лишь бы оказался способным. Кое-что,– он сделал широкий жест, обведя рукой внутренность хижины,– есть только у меня, и будет обидно, если оно уйдет со мной... Оставайся. Буду тебя учить. Но это надолго...
«Нет уж, спасибочки,– подумал Мазур.– Наслышаны. Про колдунов, которым непременно нужно уцапать кого-нибудь за руку в преддверии смерти – чтобы передать умение. А потом к „счастливчику“ заявится шайка мохнатых и рогатых и объявит, что отныне он с ними повязан не только на всю оставшуюся жизнь, но и... Черт, да что мне такое в голову лезет? Я что, всерьез?»
– Нет, спасибо,– сказал он решительно.– Это не по мне.
– Как знаешь...– старик разразился перхающим смешком.– И все же старому черному человеку интересно было бы тебя кое-чему научить.
– Например?
– Сложностям жизни. Для молодых жизнь всегда слишком проста, неважно, живут они в деревне на острове или в огромном городе белого человека...
– Ну, это, откровенно говоря, не обо мне,– сказал Мазур, уже чуточку захмелевший,– за разговором они ухитрились осушить бидончик до дна.—Я и так знаю, что жизнь штука сложная, уж поверь.
– Все равно,– ухмыльнулся старик, отчего морщины на его лице сложились в диковинные узоры.– Чем больше новых сложностей – тем серьезнее начинаешь относиться к жизни...
Он вновь оглушительно заорал, и толстенная черная тетка приволокла новый бидончик, полный, сохраняя на лице прямо-таки интернациональное выражение – молчаливое неодобрение законной супруги, вынужденной наблюдать, как муженек квасит со встречным и поперечным. Плюхнула посудину на пол между ними так, что взлетело облачко пыли.
– Возьмем женщин,– продолжал старик, наполняя кружки.– Ты уже успел сообразить, что с ними много сложностей, но вот далеко не все сложности знаешь...
– Ты о чем? – поинтересовался Мазур.
– О жизни,– уклончиво ответил старик.– И о женщинах...
Что-то странное и непонятное с ним происходило – он то уплывал под потолок, то опускался вниз, как воздушный шарик. И хижина вела себя странно – предметы на глазах теряли четкость очертаний, расплывались, колыхались, кружились...
Мазур сделал слабую попытку встать с чурбака – и окружающее так сорвалось со своих привычных мест, сплетаясь в размытые полосы, кренясь и кружась, что это поневоле вызвало приступ нешуточного ужаса. Что-то ударило в щеку. Тренированное восприятие, продираясь сквозь плотный дурман, подсказывало, что он попросту свалился на пол, где и лежит мордой в пыли и хламе.
Руки, ноги, все тело отказывалось повиноваться. Даже головы не повернуть. Наваливалась душная темнота, пронизанная странными звуками, он уже ничего не видел вокруг, все гасло, таяло...
* * *
...Разлепив веки, он прислушался к своим ощущениям и вынужден был констатировать, что чувствует себя гораздо лучше, нежели после американской химии. Голова оставалась ясной, привкус во рту наличествовал, но напоминал он скорее вкус обыкновенной муки или крупы.
