Он замолчал, закурил и откинулся на спинку кресла, украдкой наблюдая за собеседницей. Ухмыльнулся про себя: вся эта безжалостно навешанная на розовые ушки лапша достигла цели, девочка сидела поникшая, растерянная, словно пыльным мешком ударенная…
— Честное слово, я не шучу, — сказал он грубовато, закрепляя первый успех. — Всё так и обстоит. Иногда людей и не находят вовсе, чтоб вы знали. Серьёзный антиквариат — это бешеные деньги, а где бешеные деньги… Понимаете, а?
— А вы и в самом деле, кажется, не шутите, у вас лицо стало… такое…
«А как же, милая, — ухмыльнулся про себя Смолин. — В нашем весёлом ремесле талант лицедея необходим, числится на втором месте после чутья… И не таким мозги пудрили успешно…»
— Так вот почему не бывает репортажей…
— А вы как думали, Инга? — сказал Смолин устало, тоном заботливого дядюшки. — Потому и не бывает… Помните, несколько лет назад в Москве подорвали шустрого мальчишечку по фамилии Холодов? Я вам, конечно, ничего не говорил, а вы ничего не слышали, только мы то знаем, что там было на самом деле, и какая лажа — официальная версия. Мальчишечка сдуру сунулся в секреты столичной торговли антиквариатом, и не нашлось рядом человека, чтобы предупредил, как я вас сейчас…
— Что, правда? — спросила она с самым убитым видом, уже, без сомнения, поверив.
— Да я бы вам столько мог порассказать… — произнёс Смолин. — Вот только спокойно жить хочется, да и вам, наверное, тоже? Ну как, Инга, убедил я вас?
— Да, конечно, — сказала она, понурясь. — Спасибо… Что же получается, совсем нельзя писать? Ничего?
— Ну что вы! — жизнерадостно возразил Смолин, улыбаясь открыто и честно. — Главное, забудьте вы напрочь про оружие, драгоценные металлы, вообще про всё дорогое. Антиквариат, знаете ли, бывает и вполне обыденным. Вот, посмотрите-ка налево… Это, да будет вам известно, отнюдь не корова…
Обернувшись к стене — всё ещё с растерянным, убитым, придавленным видом, — очаровашка принялась рассматривать висевший под потолком череп с могучими рогами. Спросила, чуточку ожив:
— А это кто?
— А это древний бизон, — сказал Смолин охотно. — Который десять тысяч лет назад разгуливал примерно на том самом месте, где мы сейчас с вами сидим. Сейчас я вам покажу ещё и натуральный каменный топор первобытного человека, и кое-что ещё… Хотите сотрудничать, Инга? Я вам многое могу рассказать и показать, могу даже взять на какую-нибудь сделку из неопасных, и репортаж вы сочините не один… Вот только взамен вы мне твёрдо пообещаете, что без моего предварительного просмотра ни строчки в народ не выпустите… Годится вам такое?
— Ещё как! — воскликнула она, отходя. — При том что не было ни единой публикации вот уж сколько лет… Я согласна, конечно…
— Мы работаем, бывает, и в ночь-полночь, — сказал Смолин. — Предположим, я вас поздним вечером соберусь куда-нибудь выдернуть… Муж против не будет?
— А я не замужем.
— Бывают ещё и… варианты.
— Нет у меня сейчас… вариантов, — она глянула чуточку насторожённо. — А вы, правда, серьёзно? О сотрудничестве?
— Не совсем, — сказал Смолин, ухмыляясь. — Я ж потаённый педофил, я блондинок регулярно в фундамент замуровываю…
«А ведь выгорит, пожалуй, — подумал он, раскладывая на столе, всевозможные дешёвенькие, но весьма эффектные мелочи вроде подстаканника с дореволюционными чекухами, старинных ключей и наконечников стрел. — Если не спешить, не спугнуть, не тащить сразу в койку — смотришь, и выгорит…»
— Вот, почитайте для начала, — сказал он, подавая девушке купчую. — Это и в самом деле интересно. Если что-то непонятно, спрашивайте, я объясню…
…Смолин запер «паджерик» ключом (терпеть не мог сигнализации с их вечным мяуканьем-вспышками, обходился «секретками»). Вылез из машины, неторопливо огляделся. Две хрущёвки классического вида, справа и слева — два длинных ряда гаражей, выстроенных лет тридцать назад, а между гаражами спускается по обрыву к неширокой грязной Каче бетонная лестница с покосившимися сварными перилами, составленная из двух бетонных маршей тех же хрущёвок. Знакомый райончик, не таивший вроде бы никаких сюрпризов, а вот поди ж ты…
Подойдя к верхней ступеньке лестницы, Смолин встал чуть в стороне, чтобы не мешать прохожим, посмотрел вниз. Кое-где трудами городских властей Кача была облагорожена достаточно красивыми набережными, фонарями и скамейками — но здесь она оставалась в первозданности: полоса медленной серой воды шириной метров пятнадцать с усыпанными всевозможным мусором берегами.
Смолин заглянул в карту, где рукой Гонзица был старательно обведён чуточку неправильный квадрат, получившийся таковым не от дрожания нетвёрдой руки, а оттого, что таким участок и был некогда в плане. Привязаться к местности было несложно, ошибки при первом осмотре возможны, но мелкие, ни на что принципиально не влияющие…
Прилегающая к речке местность поросла жёсткой невысокой травой. Как ни вглядывался Смолин, он не разглядел остатков флигелей, двухэтажного справного особняка и помянутых кирпичных мастерских. Разве что справа метров на пять протянулся совсем невысокий бугор, скорее уж угадывавшийся — ну да, жалкие остатки одного-единственного фундамента, чёрт его ведает, мастерской или жилого строения…
Прекрасно известно, почему именно здесь не осталось камня на камне — единственное местечко в Шантарске, где в девятнадцатом грохотал настоящий бой, а не просто ожесточённая уличная перестрелка. Вон с тех высоток рвался в низину, за Качу, полковник Лопашенко с остатками своего полка и четырьмя трёхдюймовками — это для него была самая короткая и удобная дорога, чтобы прорваться на Сибирский тракт и уйти следом за отступающей армией «верховного правителя». Полковник, прекрасно понимавший, что через часок-другой в тыл к нему выйдут наседающие кутевановцы, пошёл ва-банк — ну а оборонявший со своими красными орлами этот берег горячий партизанский командир Кабарашвили тоже не собирался ни отступать, ни уступать.
Вот и нашла коса на камень… Плюнув на экономию боеприпасов, Лопашенко яростным огнём четырёх полевых орудий буквально в клочья разнёс и усадьбу Бессмертных, и два соседних дома, где засели с двумя пулемётами не имевшие артиллерии партизаны — тогда только, потеряв не менее половины наличного состава, раненый Кабарашвили приказал отходить. Бросив все орудия, полковник прорвался-таки на этот берег и добрался до тракта — дальнейшей его судьбы Смолин не знал, да и не собирался интересоваться. Когда жизнь немного наладилась, в развалинах обосновались воры-разбойнички с приличным дореволюционным стажем и около года благоденствовали — но потом тогдашний начальник угро, дабы лишить элементов убежища, по договорённости с партийной властью устроил очередной революционный субботник, в ходе которого остатки усадьбы и прилегающих строений были в буквальном смысле сровнены с землёй. Произошло это то ли в двадцать втором, то ли в двадцать третьем — и так уж получилось, что больше в этих местах ничего не строили; город разрастался сразу в нескольких других направлениях, а до бывшей Новокузнечной, шестьдесят шесть, шестьдесят семь и шестьдесят восемь у всех последующих властей так никогда и не дошли руки…
Ещё раз сверившись с планом, Смолин окончательно убедился, что никакой ошибки или неточности быть не может: вся бывшая усадьба Бессмертных, пятьдесят с лишним соток, представляла сейчас голую землю, совершенно бесхозный пустырь.
Только теперь до него дошло. Только теперь он проникся идеей покойного Никифора — и вновь, в который раз, мысленно снял шляпу перед старым волчарой. Действительно, среди недостатков Чепурнова не было одного — мелочности. Не работал по мелочам Кащей, чего не было, того не было. Голова…
Глава 6
АГЛИЦКАЯ БЛОХА И ШАНТАРСКИЕ ЧУДОДЕИ
Две зверюги надрывались бухающим лаем по ту сторону забора, стервенели ещё с минутку. Потом хлопнула дверь, Маэстро рявкнул на них с крыльца, судя по звукам, сцапал за ошейники и потащил в вольер. Они всё ещё лаяли, но уже издали, с одного места.
Клацнул засов, калитка распахнулась, и Смолин шагнул во двор. Маэстро поднял ладони, показывая, что для рукопожатий не время — руки запачканы машинным маслом и синей краской.
— Привет, — сказал Смолин, запирая за собой калитку. — Что изобретаешь?
— Да так, вечный двигатель… Пошли.
Из вольера на Смолина враждебно таращились две кавказских овчарки — серая и чёрная. Он побыстрее прошёл в дом, хотя видел, что капитальную загородку им ни за что не сковырнуть. Маэстро шагал впереди — низенький лысоватый мужичок самого прозаического облика, в тельняшке-безрукавке и жёваных трениках, парой лет постарше Смолина. Прямо перед носом он торопливо прикрыл левую дверь. Смолин ничуть не обиделся — он был лишь одним из великого множества клиентов, сам не лез в чужие дела и не хотел, чтобы лезли в те, с какими он сюда приходил, так что всё было правильно. Главное правило профессиональной этики, касавшееся огласки, заключалось в том, что Маэстро непременно предупреждал своих, если вещица его работы обосновывалась на шантарском рынке…
