– Я понимаю, – сказал он наконец и взял меня за руку.
Он выглядел таким заботливым в эту минуту, и я подумала, что, может быть, все-таки… Может быть, все получится. Если только я не буду…
– Ты уже записалась куда следует?
Тон его голоса объяснил все. Я сразу же поняла, что он имеет в виду. Что он говорит не о записи в женскую консультацию. Аборт. Он хочет, чтобы я избавилась от нашего ребенка. Я склонила голову и проглотила еду, не успев толком разжевать.
– Я запишусь, – сказала я. – Как только мы вернемся из отпуска.
Алекс чмокнул меня в щеку и не стал продолжать разговор, а просто подложил себе еще еды. После ужина он дал мне указания и запер за нами дверь в спальню.
Позже ночью я лежала с открытыми глазами, тело ныло так, что заснуть было невозможно. Болели нервы и мышцы. Я слышала машину, которая шумела снаружи, и голос, который что-то кричал. Я слышала, как Алекс занес Смиллу в дом и уложил ее спать в соседней комнате. Несмотря на то что я не спала, я не вышла к ним. И когда Алекс забрался обратно в кровать, притворилась спящей. Решение уже было готово, абсолютно точно определено.
Я потерла кожу на шее, осторожно ощупала себя. Потом опустила голову на руки, подалась вперед. Через мгновение пальцы выскользнули сами собой, а взгляд остановился на крае лодки.
Я смотрю вниз на булькающую воду, всматриваюсь в ее непроницаемую тьму. Даже здесь, совсем рядом с берегом, невозможно разглядеть дно. Воды не пропускают взгляд, не позволяют увидеть, что прячут под собой. Когда смотришь в глубины Морока, кажется, что тебя засасывает в черную дыру. Или это спираль, какой-то туннель. Я скольжу по этому туннелю, пока не вижу просвет в самом конце. Это выход. И там, в потоке света, проступают черты мужского лица. Алекс! Я трепещу. Так вот он где!
Наклоняюсь вперед, ближе к воде, ближе к этому видению. И тут понимаю, что вижу не туннель, а колодец. Я лежу на дне и из глубины смотрю вверх на Алекса, который стоит у края. За его спиной замечаю чью-то смутную фигуру, она следит за ним, но он этого не видит. Бесшумные, аккуратные движения стремительно превращаются в жестокий резкий удар. Две руки поднимаются, ладони проносятся по воздуху и толкают Алекса в спину, так что он теряет равновесие и падает. Не успев оглянуться через плечо и встретить взгляд своего убийцы, он падает через край и дальше в глубину. Он летит в бесконечность, на самое дно колодца.
А я? Нет, я уже не там. Я наверху, на земле, стою на том месте, где только что стоял Алекс. Наклоняюсь вперед, опускаю голову и всматриваюсь в глубину колодца, как будто пытаюсь найти что-то потерянное. Потом разглядываю свои руки, снимаю с них ниточку от свитера Алекса, прилипшую к запястью. И чувствую, как слегка ноют ладони, которые только что упирались в крепкую спину.
Когда я выскочила из лодки, тело ныло и дрожало. Лодка опасно раскачивалась у меня под ногами, но все-таки в конце концов я оказалась на пристани. Идя к берегу, я старалась смотреть только прямо перед собой. Никуда больше. Позволяла глазам лишь немного скоситься на очевидно безобидные круги рядом с причалом. Я не могла рисковать и снова потерять себя в тягучем мраке Морока, я не справилась бы снова с этими искаженными видениями.
Я шла, спотыкаясь, по тропинке к дому, и меня наполняли нехорошие предчувствия. Что это за картины показывало мое подсознание? Я видела, как мои руки толкают Алекса и он падает в колодец. Это были, конечно, просто фантазии, порождения болезненного воображения. Но все-таки они ощущались как реальность. Как вытесненные воспоминания. Я вспомнила тот момент, когда сидела одна в лодке, уставившись в воду, пока Алекс и Смилла играли на острове. Помню, что тогда возникло ощущение, будто я потеряла контроль над временем. Сколько же минут тогда пролетело, прежде чем я пришла в себя? А может быть, это длилось гораздо дольше? И что случилось за это время?
Раньше я не размышляла об этом эпизоде, но сейчас внутри все похолодело. Я увидела вдалеке наш дом и бросилась туда бегом. Тело протестовало, уставшее, ослабшее, покалеченное, но я бежала как проклятая. Я попыталась убежать от мысли, что тогда, сидя в лодке и очнувшись от забытья, я уже знала, что Алекс и Смилла пропали. Что мне даже не надо их искать.
Добравшись до двери, я почувствовала во рту вкус крови. Я уже тогда знала. Откуда я могла знать?
21
Я проснулась от страшного сна. Мне снился куст, из-под которого торчали маленькие ножки. Холодные, синевато-бледные ножки четырехлетней девочки. Ножки, которые никогда не пополнятся жизнью, которые никогда не будут больше бегать или прыгать. Я пошарила по ночному столику, нашла пустую чашку, меня вырвало в нее. Сейчас выходили только слюна и желчь, и крупный сосуд был более не нужен.
Внезапно я почувствовала, что у меня мокрое лицо: я плакала во сне. В этот раз я даже не пыталась протянуть руку, чтобы проверить, лежит ли кто-нибудь рядом, – и так знала, что там никого нет. На ночном столике слабо мерцали цифры электронных часов. Была полночь, момент суток, одинаково далекий и от заката, и от рассвета. Повсюду была только мгла, я металась в этой мгле по кровати.
Я вытерла щеки углом одеяла и провела языком по передним зубам, почувствовав соленый привкус. Какое-то время лежала так, погружаясь в тоску и отвращение. Глядя в потолок, чувствовала, как меня одно за другим пронизывают разнообразные чувства. Одно из них задержалось дольше других. Одиночество. Я так чудовищно одинока. Снова. Как же так получилось?
Рука скользнула по ночной рубашке, пробралась под покров ткани и легла на небольшую выпуклость на животе. У меня под ладонью что-то заурчало, и я содрогнулась. Но тут же поняла: это не плод, это всего-навсего голод. Я с трудом могла вспомнить, когда в последний раз что-нибудь ела, а тем более – когда у меня был хоть какой-то аппетит.
Я протянула руку над головой и зажгла прикроватную лампу. Когда глаза привыкли к резкому свету, обнаружила черные пятна на углу пододеяльника – том самом углу, которым я вытирала слезы. Я что, легла спать, не сняв макияж? Кончиками пальцев коснулась ресниц, и липковатый порошок, который я там ощутила, подтвердил мои подозрения. Что я делала вчера вечером? Кажется, я не ела и не мылась.
Наморщила лоб и попыталась вызвать в памяти вчерашний вечер, но это не удалось. Последнее, что помню, – как я поехала к острову, увидела подростков и повернула обратно домой. Все остальное было скрыто в тумане.
Я с усилием села на кровати и снова почувствовала изжогу. «Девятая неделя, – услышала я голос врача, – вы на девятой неделе. Вы правда ничего не подозревали?» Нет, действительно, не подозревала. «Усталость, – уверяла я, – просто эта постоянная усталость, которая никуда не исчезала, сколько бы я ни спала, – вот что заставило меня обратиться за помощью». – «Ну вот, теперь все прояснилось», – сказала врач и любезно улыбнулась. Я ушла оттуда, не рассказав всю правду. Не показав отметины на бедрах.
Осторожно положив руку на крестец, я встала. Конечно, надо было постараться снова уснуть, но я боялась опять провалиться в кошмарный сон. Так что вместо этого я пошла на кухню, где выпила стакан воды, потом сходила в туалет, умылась и протерла глаза и щеки. Когда я отняла ладони от лица и взглянула в зеркало, мне сперва показалось, что вижу там маму. Я вздрогнула и попятилась. Потом заметила темную отметину на шее и отвернулась от зеркала, чтобы более ее не видеть. Насколько мы с мамой похожи? Могла бы она оказаться на моем месте? Что бы она предприняла в этой ситуации?
Я опустилась на крышку унитаза. Мама… Она звонила мне еще несколько раз, но когда я видела на экране ее хорошо знакомый номер, я не отвечала. Что мы могли сказать друг другу? Ничего. Возможно, она тоже это понимала, в любом случае она больше не оставляла голосовых сообщений. Если не считать маминых безуспешных попыток связаться со мной, в эти дни мне никто не звонил. Никто. Я нагнулась вперед, обхватила себя руками. Одинока, всегда так одинока. Потом снова выпрямила спину, заставила себя поднять подбородок. Почему кто-то должен мне звонить, я ведь в отпуске. Кто захочет меня беспокоить?
