– Предаюсь сладостным мечтам, – говорю я. Его брови, напоминающие козырек кепи, сходятся. Несмотря на его плешивость, он все равно узколоб. За сорок лет ношения форменной фуражки ему совсем отшибло мозги.
– А меня мучает мочевой пузырь. Каждого из нас что-нибудь да беспокоит.
Он хватает лежащую газету и читает заголовки.
– По-прежнему ничего нового по поводу убийства кандидата в депутаты от Белькомб-на-Му, – скептически замечает он.
Я молчу. В его голосе слышится что-то едкое и провоцирующее. Ой знает, кто я, и не скрывает от меня, что считает нынешних полицейских салонными шаркунами. Поэтому я предчувствую новые сарказмы и готовлюсь им противостоять.
– В мои времена подобное дело распутывалось в течение дня.
– Да?
– А как же иначе! У этого кандидата были враги, их легко установить. Один умело проведенный допрос – и я вам выдаю виновного.
– Враги политиков – не обычные враги, – возражаю я.
– То есть?
– Они не обязательно должны знать жертву. Они действуют по убеждению, а не по личным мотивам.
– Чепуха! – дерзко отвечает мне экс-унтер-офицер и заключает: – Заметьте, речь идет о кандидате от крайне левых. Невелика потеря! Я понимаю, что полиция закрывает глаза на подобные дела!
Я ошеломленно провожаю его взглядом и хватаю оставленную им газету. Это местный листок «Белькомбежской мысли», Поскольку Белькомб-на-Му, являющийся супрефектурой департамента Сена-и-Эр (полагаю, это всем хорошо известно), находится всего лишь в четырех километрах от Сен-Тюрлюрю.
Там происходят частичные выборы по причине смерти одного из депутатов. На прошлой неделе кандидат от коммунистов был убит у себя дома тремя револьверными выстрелами в упор. Политическое преступление. Полиция с осторожностью занимается этим делом и до сих пор безрезультатно.
Я понимаю моих коллег. Мы не очень любим совать свой нос на минное поле.
Отложив местную сплетницу, я подхожу к хозяевам гостиницы в тот момент, когда мадам объявляет результат своего подсчета – 60 543 франка и 60 сантимов.
Эти обычные безобидные, как любые другие, цифры обладают способностью повергать съемщиков постелей в пучину раздумий.
– Вы что-то хотите? – интересуется тем Временем хозяйка.
Я показываю на квитанцию с только что объявленной суммой и говорю:
– Это моя?
Моя шутка не доходит до нее. Она думает, что я показываю на ее ручку, и с вежливой улыбкой отвечает мне:
– Вы, должно быть, ошибаетесь, господин комиссар: это не ваша ручка, а моя.
Я собираюсь ее вывести из заблуждения, как неожиданно в гостиницу вихрем врывается почтальон. Это один из тех почтальонов, которые в наше время больше не встречаются. Он высокого роста, облачен в тиковое одеяние, которое свободно болтается на его длинных узловатых конечностях, а нос у него, как у виноградаря, завершающего свою карьеру.
– Слыхали новость? – вопит он свистящим голосом, ибо забыл свою вставную челюсть в стакане «Чинзано».
– Нет! – отвечают хором торговцы жареной картошкой.
– У нас еще одного убили!
– Одного кого? – осведомляются в один голос объединенные подбиватели счетов.
– Кандидата в депутаты, черт побери! Заинтересовавшись, я подхожу к нему.
– Вы хотите сказать, что убит новый кандидат от коммунистов, как и его предшественник? – вкрадчиво спрашиваю я.
Почтальон приподнимает козырек своего кепи, отчего сразу становится похож на одну из карикатур Альдебера.
– На сей раз не коммунист, а кандидат от национального союза за республику!
Тут я, дети мои, призадумываюсь. Неужели мы имеем дело с широкомасштабной вендеттой?
– Как это случилось? – спрашиваю я.
Почтальон косится на пустой прилавок. Хозяин, понимающий, что означает сей взгляд, наливает ему стакан красного вина, который представитель почтового ведомства осушает за время меньшее, чем требуется отправителю письма для наклейки на конверт марки с изображением Пятой республики.
– Как с Маразмом!
– Кто такой Маразм?
– Ну, знаете, тип времен Революции, которого некая Шарлотта зарезала в ванне.
– Вы хотите сказать – «Марат»? Он кивает своим кепи.
– Может быть, в Париже его так и называют, но в наших школах нам говорили «Маразм».
– Кандидат был заколот в своей ванне?
– Да. Супруга обнаружила его бледного и обескровленного. Ему перехватили сонную артерию опасной бритвой, его собственной, кстати!
– Если бы брился электрической, с ним бы этого не произошло, – не могу я удержаться, чтобы не пошутить.
Но моя шутливая реплика ни у кого не вызывает улыбки, напротив, она мне стоит возмущенных взглядов присутствующих. Я прочищаю горло.
– Он был один дома, когда это произошло?
– Вовсе нет. Дома были жена, старуха мать, двое его детей, прислуга, охотничья собака и две горлицы в клетке.
– И никто ничего не слышал?
– Никто.
– Может быть, это самоубийство?
– Судя по первым выводам полиции, похоже, нет.
Я чешу затылок. В этот момент по лестнице спускается мама, держа в руках чемоданчик из крокодиловой кожи, в котором она хранит наши драгоценности.
– Ты предупредил, сынок? – спрашивает она меня вполголоса.
Я отрицательно трясу головой.
– Отменяется, мама. Мы никуда не едем.
Она принимает это сообщение спокойно, моя Фелиция. Она раз и навсегда решила для себя: все, что исходит из моих уст, для нее свято. Однако она не может удержаться, чтобы не пробормотать:
– Не едем?.. Но почему?
– Сегодня, мама, прикончили еще одного кандидата от Белькомба. Это представляет интерес.
Я ее расцеловываю, как в самые торжественные моменты.
– Я прогуляюсь к местным блюстителям порядка. Если вдруг опоздаю к обеду, садись за стол сама.
Она подавляет вздох сожаления и смотрит на меня глазами, полными снисхождения и прощения.
Я выруливаю машину из гаража, где она покрывалась пылью между грузовичком по доставке товаров на дом и поржавевшим трактором. И как раз в тот самый момент, когда я покидаю внутренний дворик, господин Морбле4, экс-унтер-офицер жандармерии, преграждает мне дорогу, скрестив руки над головой.
– Вы направляетесь в Белькомб?
– Да.
– Вас не затруднит прихватить меня с собой? Знаете, что случилось? Угрохали еще одного кандидата в депутаты!
– Не может быть, – говорю я, открывая ему дверцу.
Полицейский участок Белькомба напоминает улей, это я вам говорю. Можно подумать, что находишься в универсальном магазине «Галери Лафайет» во время предпраздничной распродажи. Тут жандармы и постовые, стражи порядка и укротители беспорядков, полицейские в штатском и штатские в форме, местные коллеги и ребята из госбезопасности. Я уже не говорю о журналистах, слетевшихся на объедки бараньего жаркого. Все это кишит, кричит, вопит, дымит, перекликается и откликается.
Пока я с трудом припарковываю свою тачку, экс-унтер-офицер Морбле, привыкший находиться в передовых шеренгах, устремляется в комиссариат, как майор индийской армии во главе своего полка. На него тотчас же бросаются два жандарма.
– Вы куда?
Морбле представляется. Его бывшее звание не производит никакого впечатления на жандармов.
– Проваливайте! – гремят они.
– И это вы говорите мне! – подпрыгивает от возмущения Морбле.
– Я убежден, друзья мои, что могу оказать неоценимое содействие и...
В ответ он удостаивается пинка ногой в то место, куда порой вставляют термометр. После такого поворота событий подхожу я, протягиваю им свое удостоверение.
– Этот господин со мной! – говорю я.
На сей раз мы удостаиваемся попеременного приветствия под козырек. Взбешенный, Морбле отряхивает пыль со своего атлетического зада, костеря на чем свет стоит двух жандармов.
Кто-то из старших по званию спрашивает, что здесь происходит. Жандармы отвечают: «Ничего страшного», начальник говорит, «0'кэй!» Мы входим. Мое появление вызывает всеобщую тишину. Парижские полицейские остолбенело глядят на меня, потом ошалело – Друг на друга. Наконец главный комиссар Конруж (который заступил на этот пост в прошлом году вместо главного комиссара Конвера, чего начальник, будучи дальтоником, даже не заметил)5 устремляется мне навстречу.
– А, это ты, красавчик! Тебя тоже бросили на это дело?
– Неофициально, – уточняю я.
В сущности, это всего лишь полу ложь. У коллег появляется гримаса неудовольствия.
– Ну, тогда нам ничего другого не остается, как отправиться на рыбалку, – насмешливо замечает один из них. – Похоже, в этих местах объявилась форель.
Конечно, это лестные слова, но они пропитаны едва прикрытым неудовольствием. По-моему, если я вмешаюсь в это дело по собственной инициативе, мне основательно будут совать палки в колеса.
Я перехожу на шутливый тон.
– Не стоит об этом столько говорить. Просто Старик, любопытный, как ласка, попросил меня поподробнее разузнать об этом деле. Есть что-нибудь новое об этих двух убийствах?
