В салоне рейсового «Ил-18», летевшего по маршруту Москва-Каир, постепенно становилось шумно. Галдели распивающие «Московскую» мужики в «ковбойках», судя по виду, работяги, возвращавшиеся после отпуска в Хелуан или Асуан; чинно беседовали солидные дяди в одинаковых темных костюмах и при галстуках, скорее всего, военные советники, получившие цивильную одежду на складе «десятки»;[1] тихо общались друг с другом два узкоглазых паренька, которых Полещук мельком видел в генштабовских коридорах: переводяги-двухгодичники, призванные на военную службу после окончания какого-то среднеазиатского университета.
Женщин среди пассажиров было немного. Это, без сомнения, были жены специалистов, летевшие к своим мужьям. Полещук, помотавшись с отцом, кадровым офицером, по гарнизонам, безошибочно идентифицировал офицерских жен. Особенно «бальзаковского» возраста и особенно из провинции.
Дым стоял коромыслом, женщины недовольно морщились, направляли на себя вентиляторы индивидуального обдува, но не протестовали. Ведь они впервые в жизни летели за границу, в ОАР, в неизвестный экзотический Египет. К сфинксам и пирамидам, а главное — к изобилию всевозможных товаров в лавках и магазинах, о чем им уже успели сообщить мужья в своих письмах.
Полещук встал с кресла и пошел в конец салона в туалет. Возвращаясь обратно, невольно услышал «лингвистический» спор поддавших работяг и остановился.
— Я и говорю ему: сабакин хер, товарищ, — оживленно рассказывал грузный мужик, державший в одной руке бутылку, а в другой — огурец, — а он, балбес, не понимает. Только башкой крутит и глазища черные таращит…
— Эх, ты, Ваня, почти год в Египте, а десяток слов не выучил, — с укоризной сказал его щуплый коллега, дымивший «Беломором». — В ихнем языке товарищ — значит рафик. Так-то.
Полещук не стал поправлять «сабакин хер» на «сабах аль-хейр»,[2] а молча прошел мимо. Не получается пролетариям всех стран соединяться, — мелькнуло в голове, — языковой барьер мешает…
Мерно гудели четыре турбовинтовых двигателя. Полещук посмотрел на ярко голубое небо в иллюминаторе и закрыл глаза. До Каира еще лететь и лететь…
* * *
…В день выпуска из института в Москве было необычно жарко для первого месяца лета. Новоиспеченные лейтенанты в новенькой офицерской форме цвета морской волны парились на плацу в ожидании начальства. На левом фланге каждого выпускного курса белой парадной формой выделялись ребята, получившие назначение на флот. Им, вернее их красивой форме, остальные немного завидовали.
Ожидание затянулось. Самые нетерпеливые из заядлых курильщиков начинали роптать. Кое-где за строем стали подниматься облачка сигаретного дыма.
— Прекратить курение в строю! — зашикали начальники курсов, а старшины, точнее, уже такие же лейтенанты, как все, потянулись разгонять нарушителей.
Наконец, на трибуне появилось руководство во главе с легендарным и всеми обожаемым «дедом» — генерал-полковником Андреевым Андреем Матвеевичем, начальником Военного института иностранных языков. За плечами «деда» было почти полвека службы в армии, две войны: финская и Отечественная, а на груди — иконостас орденов и Золотая Звезда Героя.
Любили слушатели института Андрея Матвеевича, несмотря на внешнюю суровость генерала и его высказывания типа: «Что вами командовать, что балеринами Большого театра — без разницы. Мне бы сейчас стрелковый корпус…» «Дед», наверное, не случайно упоминал именно корпус — в 1945 году его стрелковый корпус всего за несколько часов взял прусский Потсдам.
Впрочем, когда генералу Андрееву приходилось вручать боевые награды слушателям института, побывавшим на так называемых стажировках в «горячих точках» земного шара, он не скрывал гордости за своих подопечных «балерин». Молодцы, — говорил он, — вот, так и надо. Боевые переводчики!..
«Деда» сопровождали его заместители, начальник политотдела, начальники факультетов и какой-то высокий чин из руководства Министерства обороны. Прозвучали команды «Равняйсь! Смирно! Равнение на знамя!» и в сопровождении почетного караула перед строем выпускников поплыло боевое знамя института…
Вручение дипломов и коробочек с академическими «поплавками», а флотским лейтенантам еще и кортиков, прошло быстро. Подход, доклад, получение из рук генерала Андреева корочек диплома, отдание чести и возвращение в строй. Пошли в дело кортики, остриями которых лейтенанты вертели дырки на мундирах, чтобы прикрепить вузовские значки. Потом было традиционное прохождение выпускников торжественным маршем под оркестр. И налетевшая с объятиями и поцелуями толпа родственников… Белые рубашки под парадными мундирами молодых офицеров стали насквозь мокрыми от пота. В Москве в тот незабываемый день было жарко, да и волновались лейтенанты изрядно.
В общежитии института, которое иронично называли «Хилтоном», выпускники, сбросив тесные, сшитые в талию, мундиры, заранее заготовленной водкой накоротко «обмыли» лейтенантские звездочки и дипломы. Настроение у всех было приподнятое. Еще бы: позади пять (а у некоторых шесть) лет учебы с зубрежкой иностранной лексики, нудным конспектированием первоисточников классиков марксизма-ленинизма, изучением ТТХ боевой техники, решением тактических и оперативных учебных задач… В общем, прощай Волочаевская улица вместе с Танковым проездом! Восторг молодых лейтенантов омрачить, казалось, было невозможно ничем. Будущее им виделось только в розовом цвете. И неважно, кого куда распределили: в «десятку», ГРУ, КГБ или куда-то еще…
В комнату общаги, где собрались арабисты, заглянул Николай Пестышев, выпускник персидского отделения, уже бывший старшина курса. Высокий, сухощавый с жесткими чертами лица, отслуживший срочную до института, и нещадно гонявший салаг-однокурсников в первые казарменные годы, Пестышев, несмотря на свой армейский авторитет и справедливость в служебных требованиях, даже теперь вызывал о себе сложные чувства. Его всегда уважали и… побаивались… Полещук мгновенно сунул бутылку с водкой под стол.
— Саша, да перестань ты дергаться! — обиженно произнес Пестышев, зайдя в комнату и углядев маневр Полещука. — Я уже не старшина, а такой же лейтенант, как и ты…
— Извини, Николай, привычка. До сих пор не могу забыть твой командный старшинский голос: «Курс, подъем! Выходи строиться на утреннюю зарядку! Форма одежды — с голым торсом! Слава Богу, не заставлял нас, как некоторые рыть ночью яму, а потом зарывать…» Тебе налить?
— Еще спрашиваешь… Конечно, налей! — На обычно строгом лице Пестышева появилась улыбка. — Или бывшему старшине курса уже не положено?
Выпили. Пестышев подошел к раскрытому окну и выглянул на Танковый проезд.
— Сажин, это отсюда ты пустую бутылку швырнул? — Он повернулся к лейтенанту Виктору Сажину, в задумчивости сидевшему на койке. — Если б не провода, ни какому-нибудь полковнику, а целому начальнику парткомиссии было бы худо. Чуть на голову не упала…
— Ага, только виновного не нашли, — отозвался Витя. На его круглом лице засияла довольная улыбка. Слегка оттопыренные большие уши покраснели. — А не пойман — не вор.
Офицеры выпили еще по чуть-чуть, заводиться было нельзя — вечером лейтенантов ждал ресторан «Прага», где заблаговременно заказали зал. А надо было еще пообщаться с родителями, а затем успеть переодеться. Времени на все про все — в обрез.
…В «Праге» гуляли «по-гражданке». Как ни хотелось молодым офицерам пощеголять в парадной форме, решили не «светиться». Мало ли что. Вдруг кто-то переберет с алкоголем? И накроется заграница «медным тазом», да еще с последующим откомандированием в какую-нибудь «тьмутаракань» вроде туркменских Маров или Янгаджи. Эти учебные центры ПВО с дикой жарой, скорпионами и фалангами, мерзким мутным портвейном с сантиметровым осадком на дне бутылки, горьким отваром из верблюжьей колючки (от жажды) и многими другими «прелестями» многие из нынешних выпускников уже проходили, бывая там в командировках, больше желания не было. Загреметь в ТуркВО легче легкого, а вот выбраться оттуда — ох, как тяжело. Улица Полторацкого в Марах, например, навевала определенные воспоминания, разные, но отнюдь не всегда веселые. Кто был — тот не забудет и неприветливые взгляды аксакалов-туркмен в черных лохматых папахах (некоторые старики еще помнили скорых на расправу конников Буденного во время Туркестанского рейда 1-й конной армии весной 1926 года — попробуй, покажи им руками на своем лице усы легендарного командарма!), и арыки, в которые сваливались набравшиеся до предела потомки бойцов Красной Армии, и грязные, если можно так сказать, квартиры, с не менее грязными местными девицами, между прочим, русскими. И море отвратительной водки и вина «типа портвейн».
…Колонный зал «Праги» подавлял своим великолепием: зеленые мраморные колонны, лепнина с позолотой, огромные хрустальные люстры, белоснежные накрахмаленные скатерти, серебро приборов… Туда-сюда с подносами носились вышколенные официанты в бабочках. Праздничный стол, по меркам «Праги», был, конечно, небогатым: заказали — на сколько хватило первых лейтенантских денег. Все равно красота.
