Николай Тарасович попил чайку с сухариками, уже совсем размокшими, пошел в ванную, где долго, основательно умывался, причесывался. Почувствовал себя и вправду будто чуть помолодевшим в праздничный день: даже открыл форточку, чтобы свежий весенний воздух вынес из кухни привычный ему затхлый запах аптеки, стариковского холостяцкого жилья. Бодро пошел в комнаты (а квартира была двухкомнатной), где тоже открыл окна, и начал прибираться.
И телевизор включил. Выслушал поздравления дикторов всем ветеранам войны, изредка поглядывая на экран. Чистой тряпкой смахнул пыль с книжных полок, с тумбочки, протер и зеркало. Прищурился, оценивая проделанную работу… Не понравилось. Нет, надо серьезнее браться за дело! Накрыл старый сундук в углу спальни каким-то Сониным еще, узорчатым платком, порылся в шкафу и вынул оттуда белую скатерть. Отнес на кухню и накрыл ею стол. Потом протер полотенцем стаканы, стопочки под водку, тарелки, аккуратно все расставил — вот теперь гости убедятся, что он их ждал, готовился к встрече с ними загодя!
Подумал немного, сходил в другую комнату (большую, типа зала, где он редко бывал: не миллионер же он — столько электричества жечь, и спаленкой можно вполне обойтись!), принес оттуда и положил на стол альбом фронтовых фотографий: сегодня все будут их смотреть…
И наконец, кряхтя, намотал на швабру половую тряпку — не совсем отмыть, так хоть протереть повсюду крашеный пол. Половицы скрипели под ногами, а старик неторопливо елозил мокрой тряпкой по всем местам, куда могла проникнуть швабра.
Вот и все, решил старик, уборка сделана. Сполоснул руки и очень бережно снял с вешалки в шкафу свой парадный костюм с орденами и планками. Смахнул с него пылинки и стал облачаться… И через несколько минут уже смотрелся в зеркало, строго выпрямившись, приосанившись. Форма сидела на нем отлично!
В дверь позвонили аккурат в тот момент, когда Виноградов собрался выходить из дому и уже выключил телевизор, привычно занавесив экран платочком с бахромой. «Игнатьевна!» — подумал старик и пошел открывать. Глазка в двери не было все по той же простой причине — когда-то не поставили с женой, а потом он махнул на это рукой. Да кому он нужен? Это те, у кого дома барахла дорогого видимо-невидимо, пущай в глазки зырят — не грабители ли пришли? К тому же зачем ему нужен дверной глазок, если голос человеку бесплатно дан?
— Игнатьевна, ты или нет? — закашлялся у порога старик, уже снимая цепочку с двери и готовясь открыть расшатанный замок.
— Ага, она самая, — раздался знакомый голос, — открывай, Тарасыч, поздравить тебя пришла. Да не одна, а с компанией… — Игнатьевна стояла на пороге с двумя детишками, очевидно, подговорив их вручить старику цветы Что они и сделали.
— Спасибо, Марьюшка, спасибо! — растрогался Виноградов.
— Не стоит, Коля, ты заслужил… — обняла и расцеловала его старушка. — С праздником тебя, дорогой! С Днем Победы!
— Да и тебя тоже, Игнатьевна! — опять закашлялся старик. — Ну, проходи, почаевничаем, а потом уж пойду на встречу с ветеранами. Чего внучат-то нарядила так? Тоже туда собрались?
— Ох, Тарасыч, мы сейчас спешим, ты ужинать к нам нынче приходи лучше. По-людски посидим, отметим, а? А мы с ребятишками в школу идем, у них там мероприятие какое-то нонче, так мы и без того опаздываем сильно. Так что давай, Коль, до вечера, ладно? Может, этого встретишь, своею «малого», — тоже к нам приводи. Хороший он мужик, так ему и скажи — мы рады его видеть всегда. А теперь все, мы бежим-бежим-бежим, поспешаем…
— Ну, раз такое дело, давай, Игнатьевна, до вечера. Только я с вами вместе выйду-то, уж на улицу собрался. Пройдемся?
— Давай, Коль, пошли. А ты, никак, и полы вымыл, смотрю?
— Ага, — усмехнулся Виноградов, запирая снаружи дверь.
Они спустились по лестнице вниз, мимо изгаженных надписями стен подъезда, вышли на площадку перед домом и не спеша направились к остановке автобуса. Дети — мальчик и девочка, кажется, погодки, то есть родившиеся один через год после другого, — держали Марью Игнатьевну за руки и глазели по сторонам.
Хороший, изумительный даже был денек! И солнечный, и не особенно жаркий, потому что дул легкий ветер, качающий недавно зазеленевшие ветви деревьев и пробегающий рябью по лужам. Какие красавицы гуляли по улицам! Кто в юбке, кто в платье, но почти все — в черном. Видимо, это модно. Старик обо всем этом мог только догадываться… Копались в песочницах дети Мчались по шоссе машины — все почти иномарки. Сверкали стекла домов вокруг.
Игнатьевна проводила Николая Тарасовича; когда пришел его автобус — помахала ему рукой, и дети — тоже. А сама с внуками пошла дальше, на школьное мероприятие.
Старик доехал на автобусе до станции метро, спустился на эскалаторе вниз и уже через каких-то полчаса подходил к группе таких же, как он, старых ветеранов на Поклонной горе. Многих из них он уже знал в лицо, но все они были не из его полка. Хотелось ему, конечно, сразу увидеть в толпе Вдовина — но тот что-то не показывался. Тогда старик стал бродить между ветеранами, проникаясь всеобщим чувством праздника, хотя и несколько грустноватого. Все лезли в голову воспоминания о погибших товарищах, которым так и не довелось ни разу побывать на таком вот сборе фронтовиков. А что сделаешь? Очень многие не дожили даже до сорок пятого года!
Николай Тарасович остановился послушать духовой оркестр, вдохновенно, здорово исполнявший марш «Прощание славянки», — смахнул набежавшую вдруг слезу… Но тут его легонько стукнули по плечу. Старик обернулся и увидел двух молодых парней, непонятно как затесавшихся на этот праздник ветеранов. Один из них — низенький, с бегающими глазками и какой-то кривой, как бы презрительной улыбочкой — цыкнул, сплевывая на асфальт. И вдруг изобразил на лице что-то вроде почтения:
— С праздником, батя! С Днем Победы! Как дела, как настроение?
Виноградов в недоумении уставился на говорившего. Потом перевел взгляд на второго парня — с огромным животом, выпирающим из-под черной майки, что-то жующего. Толстяк тоже посмотрел ему в глаза, но совершенно холодным и равнодушным взглядом. Весь он был какой-то неимоверно большой: голова большая, уши большие, нос — и тот большой. Ляжки такие жирные, что казалось, на нем вот-вот лопнут потертые синие джинсы. Даже цепь, золотая цепь у него на бычьей шее, казалась необычайно толстой и массивной, почти как якорная цепь. Рядом с ним Виноградов выглядел (даже в своей парадной форме!) ощипанным цыпленком. Не говоря уж о росте — толстяк был выше старика примерно на полкорпуса, если не больше.
«Неужели золото?! — подумал Николай Тарасович, разглядывая цепь. — И сколько же такое украшение может стоить?»
— А вы кто? — спокойно спросил он низенького, заметив у того на руке непонятную татуировку: то ли змеиный хвост, то ли клубок червей. Понять было сложно: на парне была белая футболка с надписью «Адидас», и ее рукава спускались низенькому по самые локти. Но татуировка точно была цветная и, кажется, длиной во всю руку.
Старик не мог никак сообразить: что этим двоим от него нужно, тем более в этот светлый праздник? Зачем они подошли к нему?
— Может, отойдем туда, в тенечек? — не отвечая на вопрос, предложил низенький и, видя, что старик замешкался, снова изобразил на лице дружелюбие и учтивость. — Да вы нас испугались, что ли? Напрасно, напрасно! Мы что — выглядим как-то для вас непривычно? Ну извините! Одеваемся как умеем. Хотим вот вас поздравить — ей-богу, не подумайте чего лишнего! Как насчет бутылочки пивка в жаркий день, батя?
«Чего это я, правда, испугался? — пронеслось в голове Николая Тарасовича. — Неожиданно подошли, конечно, это да. Но вроде учтивые ребята, нормальные. И пивка не помешало бы, пока «малого» жду, Вдовина Колю… Но чего им надо все-таки?»
Низенький взял его за локоть и мягко, неназойливо повел в сторону от основной массы фронтовиков. Виноградов подчинился, уже представляя себе, как приятно обжигает гортань холодное пиво… Что-то в горле совсем пересохло!
Они подошли к стоящей в тени иномарке. Николай Тарасович прочел название машины: «БМВ» — и низенький, нажав на какую-то штуковину, которую достал из кармана брюк, открыл запищавшую дверь. По пояс просунул тело в салон, а потом вынырнул оттуда с тремя бутылками пива в руках. Он так дружелюбно улыбнулся, что Виноградову стало приятно — вот, мол, его, фронтовика, совсем незнакомые ему молодые люди пожелали пивком угостить! Уважают, значит, тех, кто воевал-то, зря он так подозрительно к людям относится. Ладно, выпьет пивка, а там видно будет…
— Батя, твоя фамилия Виноградов? — спросил его низенький, ловко открывая пивные бутылки пробкой о пробку. Потом сконфузился: — Ой, чего-то я на «ты» перешел? Извиняюсь, батя!
Это тоже понравилось старику — извинился парень, молодец! Однако откуда им известна его фамилия? Разговор принимал неожиданный оборот. Может, их Вдовин послал? А сам он где?
