— В этом-то вся и загвоздка! — развел руками Смольников. — По характеру нападения напоминает рысь, а то, как выедены лицо и внутренности, очень похоже на кабана.., а следы на снегу волчьи! Вот и разберись, что перед нами за мистика! — шлепнул он себя руками по бокам. — Ну, что там у вас? — спросил он подошедшего к нему сотрудника.
— Следы отсюда идут только в одном направлении, — отрапортовал тот, — на северо-запад к реке Вишпе! У ее берега на чернотропе они теряются, и собаки не берут след!
— Опять не берут след?! — вскрикнул Смольников, не сдержав досады. — Вот еще одна оказия: собаки не берут след!,. Как это назвать?! — посмотрел он вопросительно на Шторма.
Тот вместо ответа растерянно пожал плечами.
— Вот и для меня это кромешный мрак, — проговорил следователь прокуратуры, глядя на изуродованные трупы, — и ни одна служебная собака не может взять их след, когда они выходят на чернотроп… Чем это объяснить, а, Алексей Николаевич? — поднял он глаза на полковника.
Но вместо ответа тот снова пожал плечами.
— Не знаете… И я не знаю, — тяжело вздохнул Смольников. — А жители поселка и окрестных деревень уже беснуются от того, что мы не можем защитить их от этих оборотней! — Он повернулся к сотруднику и спросил:
— Много следов до чернотропа?
— След одного волка, — так же четко отрапортовал милиционер.
— Не может быть! — сделал резкий выдох Шторм.
— Может, — бросил Смольников. — Я сначала, Алексей Николаевич, тоже удивлялся, но сейчас уже привык. Везде вокруг жертв множество следов, и по характеру нападения на них ясно, что действует стая, но от них в лес идет след только одного волка, причем, откуда он приходит к своим жертвам, совершенно непонятно, — округлил глаза следователь. — Я разговаривал с зоологами и лучшими специалистами-охотоведами, и никто еще мне не дал вразумительного ответа!.. Хотя ответ на этот вопрос я должен найти сам, — добавил он после небольшой паузы.
— Интересно! — заметил полковник.
— Мне тоже интересно, — резюмировал Смольников, — но еще интересней было бы разобраться во всем этом!.. Но, увы, я пока в полной растерянности, — сказал он, выпятив нижнюю губу.
Смольников и в самом деле пребывал в растерянности. По его распоряжению оперативные группы с самыми лучшими охотниками и обученными служебными собаками прочесывали тайгу на многие километры вокруг, но все затраченные усилия были напрасны. Волчьи следы виднелись только на снегу, и даже самый близорукий следопыт в этом случае мог бы обойтись без служебных собак, но там, где снег заканчивался, заканчивались и следы! А на черной земле даже самые лучшие из обученных ищеек были бессильны: они путались, шарахались в стороны и кружили на месте, приводя оперативников и охотников в полное уныние.
Еще одно обстоятельство ставило следователей в тупик: следы с места уничтожения жертвы тянулись по снегу только до первого места открытой земли, затем на многие километры вокруг они на снегу не появлялись, хотя попытки оперативников и охотников отыскать их не прекращались.
— И что же вы все-таки об этом думаете, Петр Алексеевич? — как-то неловко спросил Шторм.
— Я даже не знаю, что и думать, — устало усмехнулся Смольников. — Ей-богу, мне в последнее время иногда кажется, что все эти жертвы — просто обман зрения и что вокруг меня и моей следственной группы происходят какие-то сказочные чудеса… Ничего себе чудеса, правда? — показал он пальцем на истерзанные трупы. — Я сейчас, наверное, похож на сумасшедшего?
— После того что я от вас услышал, немудрено так выглядеть, — смущенно ответил полковник. — Но могу вас заверить, Петр Алексеевич, что я тоже отчетливо вижу перед собой трупы и толпа вокруг нас также видит их… Так что это никакая не мистика, а самая настоящая реальность! И признаюсь честно, когда в моем учреждении вверенные мне уголовники совершают нечто подобное, — жестом он показал на трупы, — у меня бывает вид не лучше вашего…
Он вспомнил, как «шестерки» Золотого на промзоне в гальваническом цехе убили вольнонаемного, принятого на работу на должность производственного наблюдателя, и разделали его тело. Те останки, что не удалось съесть, находчивые заключенные выбросили в огромные гальванические ванны, заполненные азотной и серной кислотой… Несколько суток оперативники и инспектора режимной части лагеря вели поиск пропавшего мастера, и лишь по чистой случайности удалось установить истину: на глаза одному из оперативников, когда он в очередной раз вел обследование гальванических цехов, попались четыре маленькие пуговицы, плававшие в огромной емкости с азотной кислотой. После того как их выловили из ванны, выяснилось, что они с рубашки вольнонаемного мастера и не расплавились только потому, что оказались пластмассовыми. Все останки и одежду убитого кислота растворила без следа, так что родным и близким его даже нечего было хоронить. Оперативники не без труда, но установили личность убийц-людоедов. И, вспоминая их ухмылочки, полковник почувствовал, как по его спине пополз неприятный морозец.
Внезапно перед его глазами мелькнула язвительная, издевательская ухмылочка Золотого, и его передернуло. «Что-то одинаково волчье у всех них!» — пронеслось у него в голове.
— Может быть, мои оперативники смогут вам чем-то помочь, Петр Алексеевич? — придя в себя от воспоминаний, спросил он у Смольникова.
— Даже не знаю, — дернул уголком губ следователь.
— Ну, если надумаете, то милости прошу! — сказал полковник.
Увидев в толпе переминающегося с ноги на ногу водителя, он попрощался со Смольниковым и неторопливо стал пробираться сквозь плотное кольцо людей к служебной машине, оставленной на обочине дороги.
* * *
Золотой после встречи с начальником лагеря разнервничался. Внешне он продолжал сохранять спокойствие, но едва уловимая дрожь в его руках выдавала волнение. Прикуривая сигарету, перед тем как войти в ПКТ, он даже выронил спички.
— Успокойся, Золотой, — язвительно усмехнулся один из прапорщиков, конвоировавших заключенного, — отдохнешь полгодика под навесом, а там, глядишь, тебя опять на «открытую» зону выпустят. Выйдешь отдохнувший, посвежевший…
— Побледневший, как чахоточник! — смеясь, добавил другой.
У Золотого на губах тут же появилась недобрая ухмылочка.
— Я обязательно доставлю вам такое удовольствие, — немедленно парировал он. — И если я начну харкать кровью, то первый плевок, как только выйду из камеры, будет в ваши румяные морды, и тогда через полгода они тоже станут нежно-молочного цвета, а за вами будет тянуться по следу кровавая мокрота, которую вы будете отрыгивать из легких!
Веселье мгновенно покинуло прапорщиков.
— Смотри-ка, мы ему перекур сделали на свежем воздухе, а он такой черной неблагодарностью нам отвечает, — скривил губы старший конвоя и, отвесив по спине Золотого тяжелый удар, хрипло добавил:
— Топай в камеру, Золотой! Когда будешь курить среди четырех сырых стен, то, может быть, надумаешь относиться к нам поблагодарнее!
Ударившись о дверной косяк. Золотой развернулся, и в его глазах блеснула ненависть. Он хотел что-то сказать следовавшим за ним прапорщикам, но, как это обычно бывает у уголовных авторитетов, на его губах лишь появилась зловещая улыбка. Выпрямившись во весь рост, он молча проследовал к указанной ему камере.
На сегодня Золотому хватило неприятностей, и усугублять свое и без того тяжелое положение ему представлялось лишним. Со дня на день с воли через вольнонаемных рабочих ему должны были передать записку, где излагались последние условия его побега, и вот…
Зайдя в камеру, Золотой осмотрелся. По сторонам стояли двухъярусные металлические шконки. Ни на одной из них не было матрацев.
— Значит, я первый, — произнес он вслух после того, как кованая тяжелая дверь камеры с оглушительным грохотом закрылась за ним.
Мысленно он снова вернулся к судебной комиссии, которая всего полчаса назад определила ему наказание в шесть месяцев содержания в ПКТ за нарушение режимного распорядка лагеря. Обвинения, как показалось Золотому, были явно надуманными и, говоря на жаргоне, маслеными. Он прошел к шконке и тяжело опустился на нее, снова и снова прокручивая в голове детали обвинения. «Нет, не это заставило Шторма определить меня в каталажку, — думал вор в законе. — Ему стало известно о готовящемся побеге, и он, как и подобает хозяину, быстро нашел для меня стойло, из которого не то что бежать… Но кто же меня продал? — мелькнуло у него в голове. — Ведь никто в зоне, кроме одного человека, об этом не знал»…
И в самом деле, подготовка к побегу держалась Золотым в полном секрете. Никому из блатных он ничего не говорил. Подельники и братва с воли исключались полностью. Оставался только врач, через которого осуществлялась его связь с волей. Поразмыслив еще немного, Золотой пришел к окончательному выводу, что только он и никто другой посвятил администрацию лагеря в его намерения.
