Водитель рефрижератора, обогнавшего открытый грузовик, не мог поверить в то, что он видит. Он включил дальний свет, осветил его лучами безголового мотоциклиста, и тут же быстро выключил. Он протер глаза. «Впервые в жизни заснул за рулем, — подумал он, — и, Боже мой, какие кошмары». Он вновь включил дальний свет, но видение все еще не исчезло. Человек или галлюцинация, оно мчалось отсюда прямо в ад. Глаза у водителя засверкали так, словно он сошел с ума; он нажал на клаксон, остановился на обочине и посмотрел в другую сторону.
Грузовик, везущий металлические листы и никем не управляемый, постепенно сворачивал вправо. Он перевалил через невысокий тротуар и попытался вскарабкаться вверх по широким каменным ступеням большой фешенебельной негритянской церкви.
Светящаяся вывеска на фронтоне церкви оповещала о предстоящей на завтрашний день службе:
ОСТЕРЕГАЙСЯ!
СМЕРТЬ БЛИЖЕ, ЧЕМ ТЫ ДУМАЕШЬ!
Голова скатилась с медленно ползущего грузовика, упала на тротуар и покатилась по дороге. Приближающийся на большой скорости Могильщик увидел нечто, похожее на футбольный мяч с натянутой на него шапкой, подпрыгивающее на черном асфальте. Оно промелькнуло в свете одной из фар, но Могильщик не смог разобрать, что это такое.
— Что это он выбросил? — спросил он Эда Гроба.
Эд Гроб смотрел, словно оцепенев. Он сглотнул и сказал:
— Свою голову.
Мышцы Могильщика спазматически сжались. Машинально он ударил по тормозам.
Едущий сзади грузовик не сумел вовремя затормозить. Он толкнул маленький седан совсем легонько, но этого было достаточно. Могильщика бросило вперед; нижний край рулевого колеса ударил его в солнечное сплетение. Голова Могильщика нырнула вперед, он ударился ртом о верхнюю часть руля, разбил губы и выбил два передних зуба.
Эд Гроб налетел на ветровое стекло и пробил в нем дыру. Крепкий череп уберег его от серьезных повреждений.
— Черт побери, — прошепелявил Мотальщик, выплевывая осколки зубов, — во время азиатского гриппа мне было получше.
— Бог знает, Диггер, мне тоже, — сказал Эд Гроб.
Постепенно напряженное безголовое тело на мотоцикле извергло из себя всю кровь, и мускулы его начали обмякать. Мотоцикл завилял из стороны в сторону, пересек 125-ю улицу, едва не столкнувшись с такси, объехал вокруг больших часов на верху почты на углу и врезался в железную дверь ювелирной лавки, торгующей в кредит, сбив наземь вывеску, гласящую:
МЫ ДАЕМ КРЕДИТ ДО САМОЙ СМЕРТИ.
Роман поднялся и затянул пояс.
— Когда же придет этот парень? — он опять думал только о своем деле.
Сассафрас встала и отряхнула юбку. Ее лицо выражало удовлетворение, глаза глядели сонно. Одежда была изрядно помята.
— Он должен быть здесь в любую минуту, — сказала она, но прозвучало это так, словно ее вовсе не заботило, придет ли он когда-нибудь вообще.
Роман снова выглядел обеспокоенным.
— А ты уверена, что этот парень может нам помочь? Мы попали в суровую переделку, и я не хочу, чтобы в нее вмешался кто-то, кто наделает вокруг много шума.
Сассафрас пробежала засаленным костяным гребнем по своим коротким взъерошенным волосам.
— О нем не беспокойся, — сказала она. — Он не собирается терять голову.
— Это ожидание выводит меня из себя, — сказал он. — Я надеялся, мы сможем сделать что-нибудь.
— Ты хочешь сказать, что мы с тобой ничего не делали? — застенчиво спросила она.
— Я имею в виду мой автомобиль, — сказал он. — Скоро рассветет, а никто еще ничего не сделал.
Сассафрас подошла к печке, подложила в огонь немного каменного угля и отодвинула заслонку. Ее платье совершенно потеряло форму и свисало с одного бока.
— Я хочу посмотреть, не оставил ли он где-нибудь немного виски, — сказала она, роясь в обуви, валявшейся в отгороженном занавеской углу, где висела одежда.
Он последовал за ней и увидел зеленое платье, висевшее вместе с мужской одеждой.
— Похоже на твое платье, — сказал он подозрительно.
— Не начинай опять всю эту чушь, — сказала она. — Ты думаешь, они сшили только одно платье, когда шили мое. И к тому же его подружка того же размера, что и я.
— А ты уверена, что она не носит ту же самую кожу? — спросил Роман.
Сассафрас оставила эти слова без внимания. Наконец она вышла с бутылью дешевого виски, полной на три четверти.
— На вот, пей это и заткнись, — сказала она, сунув бутыль ему в руки.
Роман откупорил ее и дал виски вылиться в свое горло.
— Не так уж плохо, но немного слабовато, — сказал он, сделав несколько глотков.
— Откуда тебе разбираться в том, плохое или хорошее виски? — презрительно сказала она. — Ты ведь всю свою жизнь пил только всякую дрянь.
Он сделал еще один глоток, понизив уровень жидкости в бутылке наполовину.
— Детка, я настолько голоден, что съел бы быка прямо со шкурой, — сказал он. — Почему бы тебе не посмотреть, нет ли тут у дружка твоей подружки чего-нибудь поесть.
— Если я что-нибудь отыщу, то ты лишь еще больше будешь меня подозревать, — сказала она.
— Во всяком случае, я набью брюхо.
Она отыскала в нижнем ящике кухонного стола кусок солонины, половину каравая белого хлеба, завернутого в вощеную бумагу, и бутыль патоки. Затем она открыла окно и заглянула в стальной ящик для продуктов, прикрепленный снаружи к стене; там она нашла горшок с застывшей кукурузной кашей и замерзшую банку консервированных калифорнийских персиков, нарезанных ломтиками.
— Что-то я не вижу кофе, — сказала она.
— А кто хочет кофе? — спросил он, делая еще один глоток из бутылки.
Скоро комната наполнилась вкусно пахнущим дымком жарящегося жирного мяса. Сассафрас нарезала застывшую мамалыгу ломтями и опустила их в горячий жир. Роман открыл банку с персиками своим карманным ножом, но ее содержимое настолько смерзлось, что пришлось поставить банку на плиту.
Сассафрас не нашла ни одной чистой тарелки, а посему поставила на стол слегка запачканные и протерла две вилки сухой тряпкой.
Роман наполнил свою тарелку жареной мамалыгой, покрыл ее жареным мясом, а сверху полил ее патокой. Он набил рот сухим хлебом, затем запихал туда мясо и мамалыгу с патокой.
Сассафрас смотрела на него с отвращением.
— Парень может уйти из деревни, но деревня из парня — никогда, — философствовала она, лакомясь мясом, положенным на кусочек хлеба, и держа свой ломтик жареной мамалыги между указательным и большим пальцем в соответствии с правилами этикета.
Роман закончил есть первым. Он встал и проверил персики. Внутри банки еще не растаял ледяной ком. Роман взял бутыль с виски и измерил содержимое на глаз.
— Хочешь немного грога с персиковым соком? — спросил он.
Сассафрас бросила на него надменный взгляд.
— Нет, не думаю, что хочу, — произнесла она соответствующим тоном.
Он поискал какую-нибудь посудину, чтобы смешать напиток, но, не найдя ничего, смял край консервной банки так, что получилось подобие носика, и налил персиковый сироп прямо в бутыль с виски. Он потряс смесь, сделал глоток и передал бутыль девушке. Она отпила из нее и передала обратно.
Вскоре они начали пересмеиваться и шлепать друг друга. И вскоре вновь оказались на кровати.
— Я надеюсь, этот парень поторопится и скоро придет, — сказал он, делая последнюю попытку быть благоразумным.
— Почему ты хочешь в такую погоду идти искать старый «кадиллак», когда здесь у тебя есть я? — спросила она.
— Давай остановимся здесь и пойдем пешком, — сказал Эд Гроб.
Могильщик остановился на стоянке перед входом в Переулок. Было темное серое утро, нигде ни души.
Они вышли из машины медленно, словно дряхлые старики.
— Эта колымага выглядит так, словно побывала на войне, — прошепелявил Могильщик.
Его губы были перекошены таким образом, что лицо казалось вывернутым наизнанку.
— Ты выглядишь так, словно побывал там вместе с ней, — сказал Эд Гроб.
Могильщик принялся было запирать машину, но, увидев содранное крыло на переднем колесе, смятый зад и дыру в ветровом стекле, положил ключ обратно в карман.
— Мы уже можем не беспокоиться о том, что кто-то угонит ее, — прошепелявил он.
— Это уж точно, — согласился Эд Гроб.
Они двинулись по кирпичному тротуару, обходя покрытые льдом лужи и ступая меж промерзшего мусора. Грузовики, вывозящие мусор, не заезжали в Переулок, обитатели которого вываливали круглый год отходы на улицу. Вдоль стен бывших каретных сараев были навалены целые насыпи свиных костей, капустных кочерыжек и консервных банок. Полицейские увидели одинокого черного кота, сидящего на тощих ляжках и пытающегося грызть кусок шкурки от бекона, промерзшей как доска.
— Должно быть, стащил где-нибудь, — сказал Эд Гроб. — Никто из здешних не выбросит так много хорошей еды.
