Ознакомительная версия.
– Знаете, я не специалист, конечно… – он стыдливо замялся, из чего очень просто можно было сделать вывод о том, как переживает, что он олигарх, а не следователь прокуратуры. – Но меня беспокоит одна мысль. Возможно, вы ее уже отрабатывали, и я нагнетаю излишнюю…
– Да не мурлычьте вы, Кайнаков! – порозовел Кряжин. – Что за манеры – то врать, то об ногу тереться?
Тот не обиделся и заявил без обиняков:
– Меня беспокоит мысль о том, что учительница французского, вместо того, чтобы предупредить охрану, вызвала к себе Колю.
– Альберт Артурович, – следователь положил руку на плечо президента. – Среди тех двоих точно был один, который разговаривал по-французски, как мы с вами сейчас по-русски. Она не имела возможности предупредить. И потом, насилие в кабинете уже случилось, и она боялась за свою жизнь.
– Да? – с невероятным сарказмом выпалил Кайнаков. – А почему же она, сучка крашеная, не нажала на кнопку тревожной сигнализации под столом? – Он нахмурился, как осень, и стал махать руками, как ветер. – Я за свои бабки в этой долбаной школе в каждый кабинет установил сигнализацию! Двадцать две тысячи долларов!! Всем этим мадемуазелям и ледям по кнопке! И когда посредством ее применения нужно было спасти моего ребенка, эта идея почему-то не сработала!..
– Тревожная сигнализация?.. – пробормотал следователь, не слушая крика президента: «Вот именно!». Машинально вынув из кармана новый мобильный телефон, он вскрыл его, вынул sim-карту и забрал с тумбочки свой телефон. – Это вам, Кайнаков. Мой номер вы знаете.
– Спасибо, – громко поблагодарил президент, с издевкой рассматривая трубку. – Я вам потом подарю сотовую компанию.
– Сейчас, разогнались, – молвил Кряжин, вставая с кровати. – Буду я вам трубки за восемьдесят долларов дарить. Это все, что вы хотели мне сообщить?
На пороге он остановился, пожевал губами и закрыл уже открытую дверь.
– А с чего вы взяли, что она крашеная?
– Геля сказала, – глядя в стену, равнодушно буркнул Кайнаков. – Когда та только приехала, моя три дня не могла успокоиться: и помада у той хуже, и юбки такие сейчас не в моде, и сумочка – дешевка…
Через час Кряжин был у Смагина, и тот без единого вопроса подписал ему документы на право допроса содержащегося под стражей в изоляторе «Лефортово» подсудимого Устимцева Вениамина Геннадьевича.
Дело Устимцева раследовал Любомиров, и Кряжин, дабы сократить себе проблемы первого знакомства с олигархом, с бумагами в руках первым делом направился к нему. Сергей Антонович накопил за полтора года работы с Устимцевым и его командой двенадцать томов уголовного дела, мотивацию и привычки арестанта должен был знать очень хорошо, а потому разговор начал сразу и без обиняков.
– Сергей, у меня очень мало времени. Эту беседу я должен был составить еще полдня назад, если бы не стрельба, резня и трупы. А потому коротко и ясно: кто такой Устимцев?
Скрупулезный при определении характеристик разным людям Любомиров начал, как и предполагал Кряжин, издалека. А потому его пришлось несколько раз ставить на рельсы, с которых он только что сошел, и напоминать, что время идет и оно имеет привычку заканчиваться.
Мнение Любомирова, «важняка» из следственного Управления, расходилось с тем, что Кряжин услышал из уст Кайнакова и из предыдущих реплик Любомирова, когда тот это дело только принял к расследованию.
Устимцев – невероятно, патологически умный человек. Его ум как болезнь, превращающая окружающих в мелких субъектов, но дающая неимоверные силы своему господину.
Устимцев знает, что первая спичка была изобретена в Швеции, и своими словами довольно быстро может объяснить, что такое антропоморфизм. Не склонен к болтовне, человек действия и, если понимает, что у собеседника недостаточно аргументов для поддержания своей позиции, мгновенно захватывает инициативу в свои руки. Не лжет и не старается изворачиваться, когда откровенно проигрывает и ощущает чужой интеллект («не желает выглядеть некрасиво впоследствии», – объяснил Любомиров), но доказать ему что-то без достаточно веских фактов практически невозможно.
– Подарок, а не собеседник, – пожевав губами, съязвил Кряжин. – Что он просил в камеру в последнее время?
Оказалось, «Файненшл таймс», просто «Таймс» и «Российскую газету».
– В ней печатают последние законы, – объяснил Любомиров, позабыв, по-видимому, что Кряжин об этом знает.
Уже в тюрьме, ожидая, пока введут Устимцева, Кряжин сидел, слушал стучащие эхом запоры и думал о том, когда же все-таки Кайнаков ему лгал. Тогда, когда проводил тему государственного шантажа, или сейчас, когда в качестве гавного подозреваемого в деле похищения его сына называл имя человека, находящегося в «Лефортово». И в этих раздумьях следователь вынужден был признать, что при всей невероятности обеих версий наиболее невероятной он считает вторую.
Устимцева ввели, и Кряжин, никогда ранее не видевший олигарха «вживую», мгновенно выделил в его лице живой взгляд и нескрываемый интерес, что для человека, столько времени находящегося в заточении, было весьма достойно похвалы.
Устимцев успел поздороваться первым и снова заработал балл. При всей его ненависти к власти – а сомневаться в этом было бы самонадеянно – он сохранил здоровое чувство юмора и сразу стал похож на человека, к которому пришли в гости.
Расспросив заключенного о здоровье («спасибо, уже лучше»), успехах клуба («не ожидал, что Игнасио не забьет пенальти»), Кряжин поинтересовался связями Устимцева с угольным магнатом по фамилии Кайнаков.
– Что, и Альберт Артурович уже в прицеле? – посерьезнел Устимцев и прикурил одну из сигарилл, лежащих в его пачке. Законы для всех в «Лефортово» одни, но ввиду особой важности лиц иногда делаются небольшие исключения. Устимцеву, скажем, разрешали иметь при себе сигариллы.
Ничто в миллиардере не выдавало волнения или тревоги. По нему было видно, что самое худшее для него уже случилось и ничего более зловещего этот следователь принести ему не мог.
– Уж не для того ли вы прибыли, чтобы получить от меня информацию на Кайнакова? – наконец спросил он. Если бы не спросил, Кряжин бы удивился.
И следователь ответил, что нет. Информация на торговца его не занимает. Гораздо больший интерес представляют люди, дерзко похитившие из школы его сына.
– Сына Кайнакова похитили? – словно глухой, подозревая, что неправильно прочел по губам, пробормотал Устимцев.
– Да, не прошло и суток, как это случилось.
– Сутки назад?..
– Верно, – Кряжин дал прикурить собеседнику и закурил сам. – Сына Кайнакова похитили, и в качестве условий обмена выставляют странное требование. Представитель России в Европейском суде по правам человека должен уговорить коллегию суда вынести решение по заявлению Устимцева Вениамина Геннадьевича в пользу последнего. В противном случае мальчугана обещают убить.
– По заявлению Устимцева Вениамина Геннадьевича?.. – как сомнамбула, произнес тот.
– Мы не в католической церкви. Вы не обязаны повторять все, что я говорю.
Устимцев поводил перед собой руками, словно ища точку опоры, а потом спросил, почему представитель России должен уговаривать коллегию Европейского суда за какого-то сына какого-то Кайнакова. Кряжин терпеливо объяснил, что представитель России, Трошников Ян Михайлович, – дядя Коли, мальчика, и брат жены олигарха.
Устимцев держался молодцом. Он не бледнел, не краснел, не сводил брови. Переносил удар спокойно, словно его не подозревали в преступлении, наказание за которое предусмотрено в размере пятнадцати лет лишения свободы.
Ловя момент, следователь справился у подсудимого, отправляли ли его адвокаты заявление в Европейский суд. Получив утвердительный ответ, долго чесал висок мизинцем и в результате добился того, чего хотел. На осмысление ситуации процветающему, но ныне удаленному от достатка олигарху хватило десятка секунд. Устимцев взорвался:
– Вы там, у себя, на Большой Дмитровке, совсем очумели? Или это с Ильинки новая директива пришла? Мало «пожизненных» статей, что надо мной свесили? А вот это видели?!
И Кряжин снова увидел жест, который, как теперь становилось ясно, характерен для всех обеспеченных людей. Время меценатства на Руси прошло. Теперь состоятельные господа протягивают бедным руку, но не помощи.
– Бросьте, Устимцев, – поморщился следователь. – Очевидна диспропорция. Да и неприлично.
– Неприлично… – опаленный новой неприязнью к прокуратуре арестант откинулся на холодную стену, но вынужден был снова вернуться в исходную позицию, чтобы стряхнуть бархатный пепел в банку. – С чем-нибудь пооригинальней бы прибыли, что ли. А то мне без участия в киднепинге просто расслабуха, а не жизнь. И как удачно! Дяденька ребенка – представитель в Европейском суде по правам человека! И какое совпадение! Именно туда мои защитники недавно направили жалобу о нарушении моих прав! Да вы просто гении! А еще удивляетесь, что вас иногда стреляют.
Ознакомительная версия.
