— Я слишком понадеялся на то, что мы благополучно отвалим после того, как вырвемся за ворота. Вот что. Я думал о тюрьме, о подкопе, о столовой. А нужно было думать и о другом… Например, о грузовике, о фургоне с каким-то грузом, под которым могли бы укрыться трое. Что-то в этом роде, короче. Чтоб без проблем и на все сто.
— Ха! Но кто мог подумать, что Тоске взбредет в голову ехать в Закамск, кто? Он переиграл. Не вини себя, Граф, я сам думал, что мы осядем на время в Перми, в каких-то трех — пяти километрах от тюрьмы. Думал. Теперь поздно сожалеть, дело сделано.
— Я не сожалею. А мысль у меня такая: если ты свяжешься сегодня с Тоской и жеванешь ему суть, завтра он сможет помочь нам выбраться. У тебя есть его телефон? — спросил Граф.
— Есть. Я его просто запомнил. — На всякий случай я назвал ему номер Витиного телефона. — Запомни и ты. — Я повторил его. — Но нет никакой гарантии, что он не прослушивается легавыми и вообще. Нам не известно, что там у них сейчас. Ты хочешь, чтобы я позвонил ему сегодня?
— А когда? Утром нам придется отваливать отсюда, не забывай. Или ты собрался жить здесь неделю? Если пацан заведется, его может куда-то потянуть. К телкам, например, на дискотеку там.
— Останемся здесь, Граф.
— И что ты ему скажешь? Что нам негде переночевать? С кучей бабок и в котельной?!
— Можно и так, ничего страшного. Он будет пьян.
— А если он припрется с тремя шлюхами или еще с кем-то? Что тогда?
— Не должен, ты же слышал, что он говорил…
— Тогда он был трезвый. Что-то его долго нет, а? — Граф заволновался и посмотрел на дверь. — Может, мы рано автоматы скинули, а?
— Звонит, наверно, говорил же… Пацан вроде ничего. Придет, я выпытаю у него, с кем он живет и прочее. Возможно, он живет в этом дворе, кто знает. Хотя нет, уже сказал бы. — Я потянулся к транзистору и включил его. Приемник не работал. — Тьфу! Держит хлам всякий, нечего и послушать.
— Слушай себя. Так оно даже лучше.
— Надоело, в лесу наслушался, — отмахнулся я. — В жизни столько не протопал!
— Опишешь когда-нибудь в своих мемуарах. Ты же пописываешь что-то… Картоха говорил мне, я в курсе, — усмехнулся Граф.
— Пишу кое-что. Точнее, писал. В тюрьме делал кое-какие наброски…
— И что, получается? — поинтересовался Граф.
— Не знаю, я же тебе не Стендаль. Описывал как было. Нет нужды придумывать, жизнь как роман, сплошные приключения. Был «рассказ» и о тебе… о нашем побеге. Не хотел тебе говорить. Не обидишься?
Он вскинул на меня свои черные, глубоко запавшие глаза.
— На что? На то, что писал? Ты же все уничтожил.
— На правду. Ну если напишу когда-нибудь…
— Пишешь ты, тебе виднее. Надеешься, что кто-то когда-то издаст твою писанину?
— Вообще-то да, надеюсь. Осяду где-нибудь и…
— Значит, ты пишешь, как эти слащавые писатели. С ментовским уклоном, «в угоду обчеству», мать его! — Граф махнул рукой.
Я даже обиделся, он затронул самое больное место.
— Представь себе, нет; наоборот; — сказал я. — Пишу как было, я же сказал. Те писатели отходят в историю вместе со своей эпохой. Их уже почти никто не читает, особенно молодежь. На прилавках одни детективы да боевики, еще кое-какая философия, мистика. А вся эта совковая шушара, все те, кто писал «под общество» и, так сказать, мо-раль-но, оказались в заднице вместе с критиками. Сейчас они лопаются от зависти, пишут заумные статьи, а люди читают книжки про братву. Козлы даже не понимают, что их время ушло безвозвратно. А жизнь — вечный бунт.
— Убедил, — выслушал меня Граф. — И как же ты окрестишь наш последний побег? — спросил он. — Не тот, а этот?
— Так и окрещу — «Бандиты». Если приведется написать… — уточнил я.
— Приведется. Ты везучий. Вон и с монетой повезло… Упала бы иначе, тебя бы здесь не было, — заметил Граф.
— Все было честно, мне нечего сказать…
Мы поболтали еще некоторое время, но Вовчик так и не появился. Граф начал выходить из себя.
— Да где этот змей сопливый?! — восклицал он, кроя пацана последними словами. — Доставай автоматы, Михей, чувствую, предстоит нам бой.
Я успокаивал его, как мог, прося подождать. Уходить в ночь мне совсем не хотелось, да и скверных предчувствий во мне не было. Я, конечно, волновался, с нетерпением, как и он, ждал возвращения малого, но предчувствий чего-то дурного не наблюдал.
Наконец он появился. Дверь скрипнула, и кто-то стал спускаться по бетонным ступенькам вниз.
— Он, не волнуйся. Я узнал его шаги, — сказал я Графу.
Мы сидели в подсобке как мыши и не выглядывали из нее. Вовчик был весел и возбужден.
— Я дико извиняюсь, господа, немного задержался, — заявил он, разгружая сумку. — Встретил кое-кого из приятелей, потом звонил. Приятели хотели «сесть на хвоста», но я сказал им, что это не мое. Еле отстали. — Он взял лимон и повертел им перед нами. — Лимончики чуть ли не по лимону!
Я спросил его о подружке.
— Подружка в норме. Может, и женюсь на ней, не знаю еще, — ответил Вовчик задумчиво.
— Есть проблемы?
— Она работает медсестрой, снимает квартиру, а у меня — еще и два брата. Где жить-то? Встречаемся пока, а что дальше будет — черт его знает, — махнул он рукой.
— Ищи упакованную, при делах, — посоветовал ему Граф. — Ты парень ничего, в силе. Хороший «прикид», прическа, и дама — на «шпаге Д’Артаньяна»!
— На чем? — не понял щегол.
— На нем, — щелкнул себя по ширинке Граф.
— А-а, — рассмеялся парень. — Не слыхал, чтобы так член величали. «Шпага Д’Артаньяна»! Точно — шпага. Ну давайте тогда за «шпагу» врежем, — предложил он.
Мы налили себе какого-то клятого бренди и врезали.
— Закусывай, Коля, закусывай, — напомнил Граф о закуске, очевидно побаиваясь, что я окосею. Сам он уплетал съестное за обе щеки.
Как выяснилось чуть позже, Вовчик жил за несколько кварталов от котельной с родителями и двумя меньшими братьями в трехкомнатной квартире. Семья жила бедно, без каких бы то ни было перспектив на будущее. Парень отслужил в армии и не знал, куда податься. Хорошей специальности у него не было, а искать «упакованную», как предлагал ему Граф, у него не хватало ума. Ума и таланта. В общем и целом это был средненький человек с небогатой фантазией и ленцой в крови. Музон, пожрать, потрахаться и хорошо выспаться — вот и все его желания. Но и иметь он, конечно же, хотел. Проскакивало в разговоре.
Примерно к часу ночи Вовчик изрядно окосел, но с ног не валился. Он несколько раз переводил разговор на нашу машину, спрашивал, чем он может помочь, но мы прикидывались пьяными и плевали на все машины разом. Какие машины, когда на столе — спиртное, а до утра еще далеко? Я успел съесть целый лимон и чувствовал себя в общем неплохо. Дверь мы предусмотрительно закрыли на крючок и попросили Вовчика никому не открывать, если вдруг заявятся гости.
И гости заявились, в начале второго ночи. Кто-то сильно задергал за ручку, а затем позвал Вову.
— Кто это? — спросил Граф у щегла, видя, что гости не уходят.
— Вроде Сохатый, — пьяно пробормотал тот, вставая из-за стола. — Приятель мой, Сеня.
— Погоди, не спеши, — придержал я его за руку. — Зачем он тебе? Постучит и уйдет. Сиди, Вова, сиди.
— Не уйдет. Он знает, что я здесь, — пояснил Вова.
— Откуда?
— Знает. Он встретился мне, когда я ходил за бухлом. Где я могу быть? Выпьет стопарик и уйдет. Есть же еще, — кивнул он на стол. — Приятель мой. Пусть выпьет, — попросил он скромно.
Граф чуть подумал и маякнул мне, чтобы я не соглашался. Но в дверь тарабанили.
— Сорвет с крючка. Думает, что я — в отрубоне, — предупредил Вовчик. — Лучше открыть.
— Открывай, хер с ним! — сказал я. — Но учти, выпроводишь его сам.
Вовчик пошел к двери, а мы приготовились к встрече незваного гостя. Но уже через несколько секунд поняли, что гость не один. Вместе с Вовой в подсобку вошли трое. Не вошли, а остановились рядом. Трое парней лет по двадцать на вид и все трезвые, как стекло, это я определил сразу. Ребята неплохо смотрелись, настоящие спортсмены или вышибалы. Щегол пригласил их к столу и представил нам. Они сели. Глядя на них, я подумал, что место этих молодцов отнюдь не в котельной, а где-то в баре, в кабаке. Неплохо прикинутые, они смотрелись на десятку. Ну да бог с ними, пусть пьют на шару, не жалко. Вовчик налил им «горючего», и они молча выпили, не закусывая. Все остальное я помнил довольно смутно — один из этих козлов вышиб мне все мозги с одного-единственного удара. Собственно говоря, я не знаю, сколько их было, ударов, отрубился я с первого. Помню лишь то, что они разом встали, и вдруг — резкое движение, будто что-то мелькнуло передо мной. «Кулак, удар!» Уклониться я уже не успел. Что было с Графом, я не знаю. Банкет закончился.
Когда я очухался, я чуть было не сошел с ума. Никогда не забуду этого страха и этого жуткого состояния, в котором мне пришлось побывать. Страх и мысль о гробе, о том, что я умер и лежу в темном гробу, пришла чуть позже, а сперва было нечто другое, не похожее ни на что. Мысль как бы зациклилась на себе и на темноте. Мысль, тьма и больше ничего. Я осознавал, что мысль есть, но она не могла вырваться из объятий тьмы. Она билась о тьму — единственное, что слабо фиксировал мой мозг. Собственно говоря, не было и фиксации, а просто мысль и тьма. Ничего подобного я никогда не испытывал, и если есть где-то ад — это он. Мое сердце чуть не разрывало грудную клетку от ужаса, и, когда я наконец начал мыслить, когда мысль побежала, я подумал о гробе. И гроб, смерть в сравнении с тем, первым моим состоянием были просто пустяком, мелочью, которая страшна, неприятна, но все же мыслима. Мысль без мысли — именно так я бы охарактеризовал то свое состояние. Где я? Что со мной? Жив ли я еще? Как определить, если кругом ни звука, сплошная тьма, а ты лежишь не чувствуя себя и не знаешь, лежишь ли ты вообще? Мало-помалу я начал чувствовать тело, а затем определил, что я действительно лежу, причем на чем-то очень холодном и твердом. Пошевелил конечностями, работают. Значит, жив. В голове что-то сильно зазвенело, подступила тошнота. Я повернулся на бок, затем попробовал приподняться, оперевшись на локоть. Но почему так темно? Ни одной щели и ни одного лучика! «Ночь, наверно, это ночь», — догадался я, хотя и для ночи пространство было слишком темным и непроницаемым. Пошарив по карманам в поисках зажигалки, я не обнаружил в них не только ее, но и вообще хоть чего-то. Странно. Если в карманах ничего нет, значит… Мысль о шмоне и ментах явилась сама собой. Если не они, то кто же?
