невозможно…
— Дурачок, — со злобной иронией произнес Лысухин. — Ах ты, дурачок… Ты думаешь, я не знаю, кто ты такой на самом деле? Знаю… И другие тоже знают… Например, командир отряда Федос. У тебя же на лбу написано, кто ты такой! Огромными буквами! Вот я читаю: фашистский агент. Я правильно прочитал, не так ли? Кого ты собрался обмануть? Меня? Ах ты, дурачок… Ты спросишь — а отчего же тебя никто до сих пор не прижучил, коль все знают, что ты фашистский осведомитель? А я тебе скажу: а оттого, что ни у кого нет против тебя стопроцентных улик. Так, подозрения… А то бы тебя уже давно приставили к стволу сосны и… А вот мне не нужны никакие доказательства, потому что я и без того знаю, кто ты таков на самом деле.
Лысухин умолк и покосился на Старикова. Майор со связанными руками лежал неподвижно. Он старательно делал вид, что он по-прежнему без памяти, но это было притворством. Он лежал и слушал, о чем говорят Лысухин и Воробей.
— Ну, я жду от тебя чистосердечного признания! — Лысухин улыбнулся волчьей улыбкой. — И не заставляй меня еще раз шевельнуть рукой, в которой у меня ножик. Потому что — это очень острый ножик… Да ты не бойся, дурачок! Разоблачать тебя перед Федосом и другими партизанами я не собираюсь! И вообще волочь тебя обратно в отряд я не намерен. Да и сам я туда возвращаться не собираюсь. У меня, знаешь ли, другие планы… Просто — мне нужно доподлинно знать, с кем я имею дело. Ну, так как же — ты будешь говорить правду? Или мне чиркнуть ножичком? Ножичек у меня острый…
— Э-э… — прохрипел Воробей. Железная рука Лысухина, сдавившая ему горло, мешала свободно произносить слова.
— Начало хорошее, — одобрительно произнес Лысухин. — Хотелось бы, чтобы и продолжение было таким же. Скажешь правду — останешься жить. Потому что есть у меня на тебя планы, на живого. Ну а соврешь — сам понимаешь…
— Какие планы? — прохрипел Воробей.
Это был не просто вопрос, это, по сути, было признание. Признание того, что Воробей — и вправду фашистский агент. Не будь он агентом, не стал бы спрашивать о планах. Наоборот, он изо всех сил старался бы доказать, что он честный партизан, и никто больше.
— Серьезные планы, — ответил Лысухин. — С дальними перспективами. И ты, живой, мне в этом поможешь. Но для начала я должен знать…
— Кладовщик, — перебил Лысухина Воробей. — Это для партизан я Воробей. А так-то…
— Хорошее имя, — одобрительно произнес Лысухин. — Можно сказать, по существу. И давно ты в кладовщиках?
— С начала войны. Как только немцы вошли в Белоруссию. Вначале — в Могилеве, затем — в партизанском отряде…
— Угу, — кивнул Лысухин. — О нас-то ты успел сообщить своим хозяевам?
— Успел, — прохрипел Воробей.
— И что именно? — Лысухин даже слегка ослабил хватку, чтобы Воробей мог изъясняться свободнее.
— Сказал, что в отряд прибыли два специалиста из штаба Красной Армии.
— Что ж, правильно сказал, — с легкой насмешкой произнес Лысухин и еще больше ослабил хватку — до такой степени, что Воробей смог даже повертеть головой и опасливо дотронуться до кровоточащей борозды на шее.
— Не бойся, — ухмыльнулся Лысухин. — От этого не умирают. А теперь слушай меня внимательно. Я собираюсь перебраться к немцам. Сдаться им. Ну, что ты на меня вытаращился? Да, перейти к немцам. Зачем — тебя это не касается. И не просто сдаться, а преподнести им в подарок вот этого гуся. — Он кивнул на Старикова. — Этот гусь много чего знает… Но вот какое дело! Гуся-то они примут, а меня могут шлепнуть. Запросто могут, не разбираясь, кто я таков на самом деле. Скажут, что партизан — и готово дело. Сам небось знаешь, как немцы поступают с партизанами. Так вот — ты должен замолвить за меня словцо. Сказать своим хозяевам, что я никакой не партизан, а тот самый, который из штаба… Тебе-то они поверят, ты их человек. Вот, стало быть, что ты должен сделать в обмен на свою жизнь. Ну, дошло?
— Дошло, — не сразу ответил Воробей. — Вот только…
— Что такое?
— Нагоняй мне будет за то, что покинул отряд, — неохотно ответил Воробей. — Не было у меня такого распоряжения — покидать отряд.
— А ты им объясни, что не завтра, так послезавтра тебя все равно бы не стало в отряде. Расстреляли бы тебя партизаны. Федос мне так и говорил… Не завтра, говорит, так послезавтра… Это — первое. А второе — ты ведь ушел из отряда не с пустыми руками! Ты привел с собой двух специалистов из штаба Красной Армии, которые немцам очень даже пригодятся. Вот так и скажи. И никакого нагоняя тебе не будет. Тебя еще и наградят за такую расторопность.
— Так ведь это не я вас привел, а вы сами… — с сомнением произнес Воробей.
— А ты скажешь, что это сделал именно ты, — возразил Лысухин. — А я подтвержу. Так что готовься к заслуженной награде. Ну-с, хватит рассуждать. Сейчас приведем в чувство этого гуся, — Лысухин вновь указал на Старикова, — и в путь-дорогу!
— А для чего вы его того… — спросил Воробей.
— Лишил чувств, ты хотел спросить? — Лысухин ухмыльнулся. — А для того, чтобы преподнести немцам приятный подарок. Я тебе уже объяснял — зачем спрашиваешь еще раз? — Лысухин помолчал и добавил: — Ценный это гусь, опытный и много знающий. А вот сам бы он к немцам не перешел бы ни за что. Знаю я его. Фанатик, патриот, и все такое прочее. Такие сами не сдаются. Пришлось поспособствовать.
— А вы? — несмело спросил Воробей.
— А что я? — скривился Лысухин. — Я — это я. У меня свои жизненные планы. Ну, вперед. Значит, так. Сейчас ты выйдешь из этой канавы, высоко подняв руки, и с криком «Не стреляйте!» пойдешь прямо к немцам. Умеешь кричать по-немецки «Не стреляйте»?
— Умею, — упавшим голосом произнес Воробей. — Так ведь все равно выстрелят…
— Авось не выстрелят! — успокоил его Лысухин. — Значит, подходишь к немцам — ну, или полицаям, — сообщаешь им, кто ты таков есть и дополнительно говоришь, что там, в канаве, присутствуют два важных персонажа — то есть
