– Что?
– А эта бешеная бабка к нам ночью не припрется с топором? Коли уж у нее извилины узлом завязаны…
– Вряд ли, – подумав, сказал Смолин. – Лихобаб бы предупредил обязательно, будь у нее такие привычки. Она в глухой обороне, похоже, не предпринимает диверсионных вылазок…
Инга, придвинувшись поближе, спросила возбужденным шепотом:
– А что, если она что-то такое знает! Если ей восемьдесят, она в те времена была, конечно, не совсем взрослой, но в возрасте вполне сознательном…
– Поздравляю, – сказал Смолин, – начинаешь проникаться азами нашего веселого бизнеса. Вот именно. У меня такая мысль мелькнула давно – что твои догадки ничуть не обесценивает. Ей восемьдесят, значит, в те времена было лет шестнадцать… для тех времен, для деревни это вполне взрослый возраст. А если учесть, что деревня в те времена была сплошь староверская… Что тем, кто оформил караван, просто необходимо было иметь здесь сообщников… Знаешь, интересные выводы напрашиваются. С чего-то ж ее повернуло именно на энкаведешниках и золоте? Напугали в свое время? Ну да, не спорю, ребятки в синих фуражках наверняка дипломатией и изяществом манер не отличались. И все равно, неужели это ее самое тяжкое воспоминание в долгой жизни, большая часть которой пришлась на времена совершенно неласковые? А вообще…
– Что?
– Крутятся в голове какие-то смутные идеи, – сказал Смолин. – Но не даются пока. Ладно, пора бы и проверить, как там обстоит с внешним миром. А то мы здесь последними узнаем, если мировая война начнется…
Он достал телефон, проверил звонки и почту. Шварц ему звонил дважды во второй половине дня, четырежды – ближе к вечеру и, наконец, час назад прислал сообщение, запрашивая, куда, к такой-то матери, шеф подевался? Примерно та же картина наблюдалась и касаемо Фельдмаршала. Кот Ученый ограничился сообщением, что свободен, и больше не доставал. Все было в норме: ребятки, не получая от него сигналов о помощи либо отчетов о происходящем, решили не пороть горячку и не бомбардировать беспрестанно требованиями отозваться. Всё правильно: существовала в таких вот поездочках теоретическая возможность, что родной и любимый шеф сейчас вынужден, сидя перед индивидом в погонах, оправдываться и растолковывать, что на самом-то деле он ничего такого не имел в виду и его неправильно поняли…
Он подумал и набрал номер Шварца. Шварц откликнулся уже после двух гудков.
– Как дела, шеф? – спросил он с несомненной тревогой. – Что-то ты запропал, как в Бермудском треугольнике…
– Была такая вероятность, – сказал Смолин. – Типчик наш… ты меня понял?., хотел срубить дурных денег на фуфле. И начались непонятки…
– Ты где сейчас?
– В совершенно спокойном, надежном и безопасном месте, – сказал Смолин. – Практически на курорте, можно и так выразиться.
– Точно?
– Абсолютно, – сказал Смолин. – Вот что. Завтра рано утречком бери Фельдмаршала, садитесь в тачку и дуйте в Куруман.
– А нафига?
– Тьфу ты, – Смолин досадливо сморщился, – неужели не въехал? Завтра, максимум к обеду, мы там будем. Без машины, пешком пришлось потопать… Потом все объясню.
– Шеф, у тебя, точно, все путем?
– Совершенно, – сказал Смолин. – Завтра встретимся в Курумане. Только поглядывайте там… и всё, что легальненько… Усек?
– Ага.
– Ну, тогда до завтра, до связи. Расскажи там нашим, что к чему…
Он нажал «отбой», повернулся к Инге. Последовав его примеру, она мирно беседовала, сразу удалось сообразить, с мамой – преспокойно втюхивая ей, что все в порядке, что она давным-давно вернулась из Предивинска, просто раньше не было случая позвонить и сейчас беспокоиться о ней нет никаких поводов. Завтра утром позвонит. Разговор протекал спокойно, поскольку (Смолин уже бывал свидетелем) мама, надо полагать, с дочкиными ночными отсутствиями смирилась…
И тут до него дошло. Точнее, его пробило. Если еще точнее, он наконец сложил в уме несколько нюансов, деталей и частностей. И то, что получилось… То, что получилось, господа мои, могло и успехом закончиться! Если только здесь и в самом деле есть потаенные обстоятельства…
Он вскочил.
– Что случилось? – встрепенулась Инга.
– У тебя пудра есть? – спросил Смолин, улыбаясь во весь рот.
– Ну да…
– Отлично. Сейчас понадобится…
Не тратя времени, он кинулся в сени, где оставил сумку. Минутным делом было, проковыряв в гимнастерке дырочки с помощью острого шильца из перочинного ножа, привинтить Красную Звезду и знак почетного чекиста – как и положено, с правой стороны. Совсем просто было прицепить медаль – как положено, слева. Торопливо сбросив одежду, он нырнул в гимнастерку, натянул галифе, сапоги. Сапоги оказались великоваты, но лишь самую чуточку – сойдет, не на парад же в них шлепать… Ремня, соответствовавшего бы форме, в наличии не имелось, но так даже лучше получится, эффектнее… Ремни-то у покойничков старательно, хозяйственно поснимали…
В первый миг Инга даже шарахнулась – когда он вышел на середину залитого лунным светом двора.
– Это я, – Смолин ухмыльнулся. – Ну, давай пудру…
Он вытряхнул себе на ладонь из плоской пластмассовой коробочки все содержимое, пробормотав: «Я тебе в Курумане новую куплю…», зажмурился и стал натирать физиономию пахучим порошком. Израсходовав весь, открыл глаза и спросил:
– У меня рожа, надеюсь, белая стала?
– Ну да… – растерянно ответила Инга.
– Вот и прекрасно, – сказал Смолин. – Я пошел…
– Куда?
– К бабке Нюре, естественно, – сказал Смолин. – Если в живых она без всяких церемоний вилами кидается, то к привидениям отнесется гораздо более уважительно. Коли уж человек верующий, то он обязан верить и в привидения… Как христианину и положено.
– Что за шутки?
– Это не шутки, – сказал Смолин серьезно. – Я с ней поговорю по душам. В качестве одного из тех, кто лежит там. И посмотрим, что получится.
– А если ее инфаркт хватит?
– Да брось, – сказал Смолин. – Таких вот бабулечек, метающих вилы на манер Чингачгука, так просто не возьмешь. Точно тебе говорю. Старые люди, старая школа…
– Нехорошо как-то…
– Ну да? – жестко усмехнулся Смолин. – А мочить без зазрения совести ради оружия и патронов аж десять человек, про которых дети-внуки до сих пор ничего не знают? Это хорошо, гуманно и благолепно? В общем, я пошел…
Инга вскочила:
– Только чур, я с тобой! Я тут одна не останусь, на другом конце деревни…
– Ну ладно, – сказал Смолин, секунду подумав, – только, когда будем возле дома, в тени где-нибудь ховайся… Бабка, конечно шизанутая, но она прекрасно знает, что женщин с караваном не было. Испортим тогда все…
Это было, как во сне – они шагали посреди пустой улицы, посреди залитой лунным светом тишины, меж двух рядов заброшенных домов.
Один раз справа что-то скребнуло когтями по дереву, с придушенным писком метнулось прочь. Они оба так и замерли, потом только Смолин сообразил, что это какая-то лесная мелочь, забредшая ненароком в деревню, драпанула подальше.
Завидев бабкин дом, он жестом указал Инге на близлежащий дом, она кивнула и на цыпочках отбежала туда, прижалась к стене. Из дома ее, пожалуй что, было и не углядеть…
«Ну, поехали», – сказал себе Смолин. Не хотелось думать, что у чокнутой бабки может оказаться ружье, и она, чего доброго, не под кровать полезет, а шарахнет по призраку в целях борьбы с потусторонним. Не должна вроде бы… Ладно, смотреть будем в оба…
Он вышел на освещенное место, мысленно приободрил себя и зашагал к воротам, стараясь двигаться потише – что это за привидение, которое бухает сапожищами на всю деревню? Субтильнее следует, эфемернее, деликатнее, в общем…
Остановившись у ворот, он постучал по ним кулаком – получилось достаточно громко – и позвал громко:
– Баба Нюра! А баба Нюра! Выйди поговорить!
И повторил то же самое пару раз – нормальным голосом, без дурного актерства, без всякой попытки имитировать «загробный» тон. Не стоило перегибать палку.
Какое-то время стояла тишина, потом Смолин с радостью услышал в доме достаточно громкие звуки, явно свидетельствовавшие о том, что человек встал с постели, сделал пару шагов… К окну придвинулось изнутри что-то смутно белеющее…
– Баба Нюра! – воззвал Смолин. – Выйди, поговорим! Выйди, а то я в избу зайду, никуда не денешься…
Вот теперь надлежало смотреть во все глаза, не блеснет ли под лунным светом ружейный ствол. Мало ли в какие формы могло вылиться бабкино сумасшествие, как себя проявить…
Он явственно расслышал истошный вскрик:
– Уходи, ирод! Уходи, откуда пришел! Чего тебе не Лежится? Да воскреснет Бог, и расточатся врази его…
Она бормотала еще какие-то молитвы, стоя у окна, так громко, что Смолин прекрасно все разбирал. Мизансцена определенно затягивалась, и Смолин, потеряв терпение, подошел вплотную к окну, за которым маячила бабка в ночной рубахе, – та проворно отпрянула вглубь – постучал костяшками пальцев в запыленное дребезжащее стекло и сказал внушительным тоном:
