Готовясь к заступлению в наряд, Костя с Николаем сидели в курилке, где последний, как всегда, изливал душу другу.
— Слышал я, Кость, Панкрат в канцелярии базарил, что не будет, мол, Доронин больше ротным.
— Может быть.
— Неужели Панкрата поставят?
— Да какая теперь разница?
— Это тебе никакой разницы, по весне чухнешь отсюда, а мне оставаться. А че, интересно, с Дорониным сделают? Может, вместо нашего чухана взводного определят? Это было бы хорошо.
— Коль, чего гадать на кофейной гуще? Здесь без нас все решают.
— Да я понимаю. Но, согласись, неплохо бы было, чтоб Доронин стал нашим взводным. Хоть сержантов немного прижал бы. А то, в натуре, полный беспредел устроили. Как что – наряд, будто других взысканий нет. У меня уже этих нарядов штук десять вне очереди. А если еще и по очереди, то точно месяц голимый с тумбочки не слазить. А столовая, караул? Шизануться можно. Гольдин знаешь что сказал? Сгною, говорит тебя, Горшков, на тумбочке.
— У меня то же самое, Колян, деды, как клещи, вцепились.
— Но я, Кость, молчать не буду. Я Гольдину так и сказал, уши тебе ночью обрежу, будешь как азиатская овчарка. В самый раз получится.
— И он это проглотил?
— Панкрату стуканул. Так-то тронуть он меня боится, знает, какой я в драке дурак, вот и решил Уставом да нарядами замордовать. А Панкрат меня еще с поезда помнит. Так и норовит поддеть. С ним я молчу. Только «есть», «виноват» и «так точно». А Гольдина предупредил – уволится, я его на вокзал лично провожу. Таким клоуном домой явится, что папа с мамой не узнают.
— Может, зря мы нарываемся, Коль?
— А че нам будет? Ты скоро сдернешь домой, и никакой Панкрат этому помешать не сможет. А я? В Чечню пошлют? А мне лично без разницы. Рядовому везде одинаково хорошо. Оттяну как-нибудь год, а потом положу на все, буду косить под дурачка. Че они со мной сделают? Да ничего! Посадить не посадят. Нет! Ну а все остальное – мелочь. А Доронина жалко.И что за беспредел? Ведь Доронин нормальный мужик, строгий, справедливый, роту держать может, что еще надо-то? Да сколько он в роте тусуется, ни один ротный в части столько в казарме своей не торчит. Че прицепились к нему?
— Это называется внутренней политикой командования.
— Я бы сказал, как это называется. А не политикой. Как крысы, в натуре, готовы друг друга рвать, лишь бы звезду лишнюю отхватить.
— Горшков! – от дверей казармы раздался голос Гольдина. – Ко мне!
— Че надо-то? – в ответ, не поднимаясь, спросил Колян, всем видом выказывая явное неуважение младшему командиру.
— Ты чего там, не понял?
— Ори громче – не слышу.
— Я поору тебе, а ну иди сюда!
— Ладно, Кость, пойду, а то к Панкрату побежит, фуцен драный. Иду! Че орать-то? Смотри, пасть порвешь. – Николай не спеша пошел к сержанту.
Костя остался один, сидя на скамейке, подшивал подворотничок. Он думал о будущем. Впереди несколько месяцев службы, а потом? Потом он уедет в отпуск и будет видеть свою любимую. Не так уж и плоха жизнь, если впереди долгие годы с любимым человеком.
Но не знал ни Костя, ни Николай, ни вся рота, командиром которой по штату все еще оставался старший лейтенант Доронин, что судьба готовит им свой черный подарок. И совсем скоро, когда побегут по улицам первые ручейки и солнце, все более набирая силу, растопит снежный покров, военнослужащим пятой роты предстоит испытать самое страшное, самое противоестественное – то, что называется ВОЙНОЙ. Что перечеркнет она многие жизни, а у оставшихся в живых навсегда оставит в душе тяжелый, кровавый камень. И будет он терзать душу всю остальную, искалеченную жизнь. Но это будет впереди, а пока Костя готовился в наряд, аккуратно подшивая к кителю белоснежный подворотничок.
Зима, совсем еще недавно, казалось бы, первым некрепким морозцем и хрупкими снежинками объявившая о своем приходе, уже готовилась сдать свои позиции. Снег, пока довольно обильный, заметно потяжелел и не радовал глаз голубоватой белизной. Солнце с каждым днем все более прогревало воздух, разбивая яркие лучи о крыши домов в веселую капель. Природа совершала свой вечный кругооборот. Приближение весны ощущалось во всем. Ожили деревья. И стояли они еще голые, но кроны ветвей распрямились, словно ждали момента, чтобы взорваться свежей молодой листвой.
* * *
Доронин вернулся из отпуска, который провел у своих родителей вместе с Катюшей и Викой. Сорок пять дней прошли непринужденно и естественно, как будто собралась одна единая семья. Да так оно и было.
Чуткое родительское сердце поняло чувства сына. Катю приняли. И не нужно было что-то обсуждать, обдумывать, искать правильное решение. Оно, это решение, переступило порог дома вместе со счастливыми гостями и было воспринято как само собой разумеющееся. Нашло понимание и то, что Александр собирается покинуть Вооруженные силы. Отец, бывший профессиональный военный, внимательно выслушав аргументы сына, решения не осудил. Как для Александра, так и для Доронина-старшего альтернативы чести, порядочности и справедливости не было. И быть не могло. И начни сын выбирать между высокими понятиями самой сути офицерства и унизительным чинопочитанием во имя сохранения карьеры, отец просто отвернулся бы от него и непреодолимая пропасть неминуемо пролегла бы между ними. Так что отец, оставив право сыну самому решать свою судьбу, все же был про себя доволен Александром, ибо и сам, оказавшись в такой ситуации, не медлил бы ни минуты. Конечно, Владимира Трофимовича огорчало, что Саша, так любивший свое дело, оставит службу, но лучше потерять карьеру и чин, чем совесть и честь.
Так что Александр вернулся в часть с твердым намерением добиваться увольнения. Но не все человек в состоянии решить сам. За время отсутствия Доронина в части произошли некоторые события. Командиром назначили подполковника Горина, бывшего однокурсника Куделина. Панкратов уже сжился с новой ролью будущего командира роты, невзирая на то, что подчиненные, за некоторым исключением, его в лучшем случае за ротного не принимали, а в худшем – просто ненавидели. За высокомерие, отсутствие хотя бы намека на такт, чванливость и неприкрытое пренебрежение теми, кто стоял ниже по должности. Усилиями заместителя по воспитательной работе, при полной поддержке, или, правильнее сказать, при полном безразличии, готовилось новое судилище над Дорониным с готовым постановлением о снятии его с роты. Некоторое расстройство в отлаженный механизм, запущенный Куделиным, внес старший лейтенант Чирков, бросивший открытый вызов командованию, швырнув рапорт на увольнение прямо в лицо замполиту, в присутствии «актива», находившегося в то время в кабинете Куделина. Последовавшая затем речь Чиркова переводу не подлежит, однако она очень точно охарактеризовала подполковника как человека и офицера и вызвала настоящий скандал. Действия Володи пытались подать как пьяную выходку, что было бы для многих понятно и в принципе простительно. Но Чирков был трезв как никогда. И посему решение следовало принять серьезное и быстро. Что и было сделано. Документы на Володю уже вторую неделю бродили где-то по штабам, обрастая резолюциями и ходатайствами, чтобы в конце концов вернуться в часть с секретным министерским приказом.
После того как документы были отправлены, Чирков в части больше не показывался. Тепло простившись с подчиненными, которые уважали и даже любили своего строптивого, строгого, но по-человечески порядочного и в душе доброго командира, он решил посвятить себя семье, затеяв грандиозный ремонт в квартире, в чем ни опыта, ни навыков не имел. Он ждал из отпуска друга, чтобы, как объяснял жене, «начать новую, безбедную, цивильную жизнь, во благо семье, и только ей, единственной своей Дашеньке».
Но с Дорониным обстоятельства складывались непросто. Когда он находился в отпуске, в часть прибыл приказ.
В нем предписывалось сформировать на базе лучшего подразделения сводную роту, костяком которой должен служить постоянный состав, усиленный людьми, прослужившими не менее полугода, письменно изъявившими желание участвовать в боевых действиях, вместо той же категории солдат, такого желания не изъявившей. Это распоряжение кардинально меняло обстановку. При всем негативном отношении командования к Доронину лучшим и наиболее подготовленным подразделением являлась все же рота именно Доронина. И это признавали все. Следовательно, посылать надлежало ее, и смена командира в данной ситуации была бы необъяснима и вредна. Если внутри части еще можно выставить командира отличного подразделения офицером, недостойным занимаемой должности, и по-тихому избавиться от неугодного человека, то сейчас, когда формирование подразделения будет, несомненно, находиться под беспристрастным контролем, такой трюк не удастся. И если бы даже и удался, то официально назначить Панкратова означало бы крупно его подставить, подвергнуть реальному риску не только профессиональные способности нового командира, но и жизни подчиненных. А все же роту отправляют в Чечню. Куделину и Горину было опасно экспериментировать с командиром подразделения непосредственно перед выполнением боевой задачи. Такое не простят, несмотря ни на какие связи. Куделин все это прекрасно сознавал. Хорошо, что он отпустил Доронина в отпуск, фактически оставив его действующим командиром роты. Об этом в день прибытия Александра шел разговор у Куделина с Гориным.
