Тогда получился небольшой инцидент: танкисты отобрали снайпера у моих пацанов — те не стали рубиться, свои же ребята… Снайпер при ближайшем рассмотрении оказался русской бабой лет тридцати. Она сказала, что родом из-под Липецка, беспрестанно плакала и умоляла отпустить ее. Типа: больше никогда так делать не будет, дети у нее малые и вообще простите засранку, бес попутал.
Ну вот, отняли танкисты бабу, утащили к себе на позиции, а когда заявились фээсбэшники, чтобы забрать пленную, им заявили — только попробуйте, суньтесь! Раскатаем ваш злосчастный «фильтр» к гребаной матери по бревнышкам! Я потом высчитывал — танковая пушка как раз бы до того «фильтра» добила. Вполне мог возникнуть повод для большой перестрелки — такие штуки бывали, это все знают.
Фээсбэшники — люди опытные, в разных переделках бывали. Потоптались, поругались и махнули рукой — не было печали из-за какой-то мрази дикий скандал устраивать. Короче, убрались восвояси.
Весь день снайперша была у танкистов на позициях — только вопли оттуда долетали. Что они там с ней творили, я полагаю, не надо объяснять. А ближе к вечеру танкисты вытащили пленную из блиндажа, прицепили тросами за руки и за ноги к двум танкам и завели моторы…
Помнится, я тогда в запальчивости попытался воспрепятствовать этому делу — чуть было в рукопашную не бросился на «мазуту».[5] Однако их ротный, что остался за комбата, наставил на меня автомат и тихо так сказал:
— Сыч, а ты видел ее винтовку, а? Видел?! У нее ж, у суки, на прикладе сорок девять зарубок… Сорок девять, Сыч!!! Сорок девять гробов… А у «бати» нашего жена без хаты да без работы, и трое пацанов-дошколят остались…
И глянул на меня таким взором! Ничего гуманного в том взоре я не обнаружил — выжженная пустыня и боль… В общем, рванули танки в разные стороны, только клочья полетели…
Я глянул на раскалившееся лезвие ножа и зябко передернул плечами. Когда-то, очень давно, древние славяне наиболее отличившихся татей предавали размычке — раздирали лошадями, скачущими во весь опор. А еще эти самые древние, когда возникала нужда, пытали пленного врага раскаленным железом, чтобы добыть правдивую информацию о его намерениях, силах и средствах… С той поры минуло немало веков, и мы сейчас живем вроде бы в цивилизованном обществе… Да уж!
После того, как я подтащил Беслана к луже и пару раз макнул его головой в стоячую воду, он окончательно пришел в себя и, по-видимому, слегка разобрался в ситуации.
Отфыркиваясь ноздрями, пленник ненавидящим взглядом смотрел на меня и громко мычал — видимо, хотел что-то сказать. Достав свой нож, я аккуратно выстриг на пластыре небольшое отверстие — как раз, чтобы подопытный мог отчетливо шептать, после чего подтянул пленника к огню.
— Извини, парень, — обратился я к Беслану по-чеченски, — придется тебя немного обидеть, — после чего мой клиент прошипел через дырочку:
— Ты что?! Ты кто?! Что тебе надо?
— Надо, надо, сейчас увидишь, — продолжил я уже по-русски. — Вот тут у меня есть один занимательный снимок — погляди-ка, козлик. — Я извлек из кармана фотографию моей жены, поставил ее на землю, прислонив к камню, и, перевернув пленника на живот, ухватил его за волосы, зафиксировав лицо в тридцати сантиметрах от снимка. — Смотри, парень. Внимательно смотри! — посоветовал я Беслану. — И вспоминай. Только хорошенько вспоминай, чтобы ненароком чего не напутать! — Проинструктировав распластанного на земле врага подобным образом, я ухватил его нож, наполовину торчавший из костра, и аккуратно приложил острие к первому шейному позвонку, слегка надавив сверху.
Беслан страшно рванулся и громко замычал. Я сильнее надавил на нож и прижал конвульсивно содрогавшуюся спину коленями. В воздухе сильно запахло горелым мясом и жженым волосом.
— Вспоминай, мой хороший, вспоминай, — подбодрил я пленника, глядя на часы. Чтобы не допустить передозировки, надо проводить сеанс в несколько приемов по пятнадцать секунд, не более, иначе человек может умереть от болевого шока. Пятнадцать секунд истекли — я отнял нож от Беслановой шеи и уложил его обратно в костер.
Тело Беслана сотрясалось от рыданий — нет, я не специалист в области пыток и ранее такими вещами не занимался. Просто я в совершенстве знаю расположение акупунктурных точек на человеческом теле, могу лечить иглотерапией и прижиганием — отсюда и небывалая эффективность при первом же воздействии. Однако подонку здорово досталось, решил я, принюхавшись. На фоне «аромата» жженого волоса явственно ощущался резкий запах свежего дерьма.
— Да ты, никак, обтрухался, бедолага! — Я отпустил пленного и слез с его спины. В штанах Беслана явственно прослеживалось солидное прибавление. — Вот он, обед-то, весь вышел. Ох ты, ичкерский волк, — укоризненно попенял я скрючившемуся пленнику, который дрожал и прятал лицо в траву, вытирая обильно проступившие слезы. — Наверно, тебе никогда раньше не делали так больно, козлик, — выдвинул я предположение и, достав из костра успевший вновь накалиться нож, поднес его к глазу пленного, застопорив второй рукой дернувшуюся назад кудлатую голову. — Куда вы дели эту женщину?! — быстро спросил я. — Ну, быстро! Соврешь — выколю глаз. Считаю до трех. Раз!!!
— В дурдоме! Мы оставили ее в дурдоме! — скоропалительно зашептал Беслан и, крепко зажмурившись, пробормотал скороговоркой:
— Она жива, жива, жива! Мы продали ее доктору Али! Она жива, жива, жива!!!
— В каком дурдоме?! — напористо спросил я. — Который в Шелковском? А?!
— Нет, нет, у Хакана, — поспешил поправить Беслан. — Там, как в город ехать, есть дурдом. Главврач Али, она жива! Жива она!
— Когда это было? — Я отнял нож от глаза пленного — самое главное он мне сообщил, можно было больше не давить.
Судорожно вздохнув, «дух» помотал головой, стряхивая слезы, тревожно осмотрелся и прошептал:
— С неделю назад. Она там… Ну, продали ее этому Али… Там с нею будут хорошо обращаться, все с ней будет нормально…
— Так, так… Ну, а где две молодые девчонки, которых вы вместе с этой прихватили? — Я кивнул на фотографию своей жены и обратил внимание, что мой пленник заметно поскучнел. — Где те девчонки, козел?! — Я положил нож в костер — так, чтобы Беслан видел.
— Не надо, — тихо попросил пленник, и слезы вновь выступили у него на ресницах. — Не надо… Они, это… Ну, в общем, у одной кровотечение началось в дороге… Выкинули ее. А вторую с собой на базу увезли.
— Ну и как она там, на базе? — подбодрил я рассказчика, внимательно наблюдая за его лицом. — Поди, уже задолбили до смерти, да?
— Нет, нет! Нет! — поспешно возразил Беслан. — Что ты! Живет себе, работает… — и спрятал глаза. Сразу стало ясно, что соврал.
— Твари! — Я скрипнул зубами и пристально посмотрел в глаза пленника, стараясь уловить его блуждающий взгляд. Ну что ж, я расколол тебя без особых потуг. Молодой, ловкий, в меру сообразительный волк, прожил на войне довольно долго. Опытный боец. Однако наделал в штаны при первом же болевом шоке, нестойкий парниша, совсем нестойкий. Ребята, похлипче телосложением, было дело, выдерживали шутки покруче, когда попадали в плен к «духам». Если довлеющий болевой фактор ты переносишь настолько плохо, что он вытесняет из твоего сознания все посторонние мысли, то не сможешь врать во время пытки. Это все, что мне требовалось на данный момент, — полная уверенность в правдивости показаний подопытного… Так, так. Теперь надо действовать быстро. Если он начнет причитать, я не даю гарантий, что сумею это сделать.
— Ну-ка, ну-ка, — я отвел взгляд от лица пленника. — Так ты, говоришь, сделал кровотечение одной девчонке?
— Это не я, не я! — отчаянно прошипел сквозь пластырь Беслан. — Там у нас Дука есть — у него такая огромная елда! Ну, у этой бабы там хлюпать начало — насовали ей уже, так он, дурак, ну… ну-в жопу ей вдул… Так, наверно, что-то там ей повредил — кровища как хлынет! Ну и…
— Спасибо тебе, говнюк, — вполне искренне сказал я волчаре и, ухватив его нож из костра, извинился:
— Прости, но молиться не даю — не в моих правилах, — после чего аккуратно всадил нож под левый сосок молодого кобеля.
Дождавшись прекращения конвульсий, я натолкал Беслану в штаны камней, затащил труп на середину лужи и, быстро уничтожив следы кострища, направился к месту стоянки нашей машины.
Итак, задел имел место: на огромной территории, среди сотен тысяч людей я в почти безвыходной ситуации отыскал вполне реальный след своей пропавшей жены и получил какую-то надежду на то, что она жива — пусть ничтожно малую, тем не менее…
При этом я впервые в жизни убил связанного безоружного врага и даже не почувствовал каких-либо угрызений совести — будто манекен пропорол на тренировке. Тем самым я уподобился выродкам, не имеющим совести и сострадания, против которых мне приходилось бороться всю свою военную жизнь… Более того, очень возможно, что довольно скоро мне придется при аналогичных же обстоятельствах укокошить еще немало чеченцев определенной категории.
