Зимин все еще сжимал левой рукой собранную в комок на груди рубашку Адреналина. Не отдавая себе отчета в собственных действиях, почти ослеп-нув от бешенства, он притянул Адреналина к себе, онемевшими губами пробормотал: "Обойдемся без костоломов" – и, неумело размахнувшись, влепил Адреналину пощечину.
Адреналин захохотал.
– Баба, – сказал он. – Баба в штанах! Хочешь бить – бей, а если трусишь, держи руки при себе. Пригодятся для интимной жизни.
Зимин был крупнее Адреналина и гораздо сильнее его, потому что, в отличие от своего приятеля, регулярно посещал тренажерный зал и даже пробегал по утрам неизменные три километра. Зачем он это делал, Зимин и сам не знал; просто тренажерный зал и хорошая спортивная форма были такими же атрибутами той жизни, к которой он всегда стремился, как и белая рубашка с галстуком, кабинет с персональным компьютером, миловидная дрессированная секретарша и хороший дорогой автомобиль. И вот тут, глядя с близкого расстояния в небритую, потную, нагло ухмыляющуюся рожу своего лучшего друга и делового партнера, Зимин сделал свое второе за этот день великое открытие: оказывается, хорошая спортивная форма годилась не только для того, чтобы не было стыдно раздеться в бане. В ситуации, которая сложилась здесь, вот в этом загаженном кабинете, Зимин был кругом прав, а Адреналин, напротив, виноват. При этом вел себя Адреналин вызывающе и нагло, словно напрашиваясь на драку; Зимину даже почудилось на мгновение, что Адреналин его провоцирует. О, Адреналин был великим провокатором, как и все азартные люди с живым умом и беспокойным характером. Но сейчас Зимин на это плевать хотел: он был сильнее, Адреналин вел себя недопустимо, и буквально ничто не мешало ему, Зимину, размазать этого ублюдка ровным слоем по стенам его собственного кабинета – размазать так, чтобы его было легче закрасить, чем отскрести.
Еще секунду Зимин боролся с искушением под насмешливым, откровенно изучающим взглядом Адреналина, а потом, поскольку слишком близкая дистанция не позволяла как следует ударить в лицо, от души навернул этому уроду в ухо...
...Потом, когда все уже кончилось, они сидели прямо на полу среди перевернутой мебели, тяжело дышали и мрачно курили, не глядя друг на друга. То есть это Зимин курил мрачно и избегал смотреть на Адреналина, а Адреналин-то как раз был весел, как птичка, и периодически бросал на Зимина загадочные, но при этом весьма доброжелательные взгляды.
– Ну что, – спросил он, увидев, что Зимин немного успокоился, – полегчало?
Зимин свирепо на него покосился, но сразу же вслед за этим вдруг ухмыльнулся, почти так же, как давеча ухмылялся Адреналин, и неожиданно для себя самого заявил:
– Представь себе, да, полегчало. Знал бы ты, сколько раз я мечтал набить тебе морду!
– Аналогично, коллега! – вскричал Адреналин и торопливо, елозя задом по паркету, отталкиваясь руками и перебирая ногами в давно не чищенных ботинках, подполз к Зимину поближе. – Ну, расслабься и дыши глубже! – сказал он, дружески толкнув Зимина в плечо.
Зимин поморщился – плечо болело.
– Вот это вот и есть настоящий мужской разговор, – объявил Адреналин. – Как в семнадцатом веке: напакостил – к ответу! И кто сильнее, тот и прав.
– Сейчас, слава богу, не семнадцатый век, – осторожно возразил Зимин, трогая челюсть. Он чувствовал себя каким-то опустошенным и одновременно умиротворенным, как после хорошего секса, но никак не мог понять, к чему клонит Адреналин.
А тот больше не ухмылялся, не корчил из себя идиота и вообще вел себя, как в лучшие свои времена.
– По-твоему, это хорошо? – спросил Адреналин и тут же сам ответил на свой вопрос: – Погано это, Сеня. Вот ты, по собственному твоему признанию, давно хотел набить мне морду, но сделал это почему-то только сегодня, да и то потому лишь, что я тебя спровоцировал. Хорошо это, Сеня? Отвратительно! Во-первых, потому, что нечестно, а во-вторых... Ты Фрейда читал? Не ври, знаю, что не читал. Я сам не читал, да и кто его в наше время читает? Однако я, например, знаю, что он утверждал: подавление собственных инстинктов приводит к самым неприятным последствиям. Они, инстинкты, никуда не деваются оттого, что их, видите ли, подавляют. Они уходят вглубь и начинают разрушать тебя изнутри, ища дорогу на волю. Буравят, долбят, житья тебе не дают, а потом находят слабину и – бац! – готово: ты или убил кого-нибудь, или сам повесился, или запил по-черному... Почему вокруг столько несчастных людей? Почему мы все до одного, если разобраться, несчастливы? Да потому, что с самого рождения живем, как бараны в загоне, подавляя самые естественные свои желания: этого нельзя, того нельзя, ничего нельзя, а вот это вот можно, но только регулярно, по твердому расписанию. Это ни-ни, то не смей, а раз в год в добровольно-принудительном порядке пожалуйте в налоговую инспекцию по месту жительства для стрижки шерсти. В общем, жри, что дают, и не мемекай. Правда, даже среди баранов встречаются отдельные индивидуумы, которых это не устраивает. Они мемекают, бодаются, не желают стричься и вообще ведут себя непредсказуемым образом. Таких обычно пускают на шашлык, чтобы воду не мутили. Но ведь и тех, которые ведут себя как положено, тоже пускают на шашлык! Так объясни мне, Сеня, в чем тогда разница? Молчи, я сам тебе скажу, потому что я об этом думал, а ты – нет. Разница, Сеня, в том, что строптивый баран хотя бы пытается жить так, как ему велит его природа. А мы, Сеня, не бараны, мы человеки и имеем право... На что? Да на все! Вот ты мне сейчас скажешь: а закон? А что – закон? Законы кто писал – Господь Бог? Да плевать он на нас хотел! Законы писали такие же человеки, как мы с тобой, только очень хитрые. Вот ты мне скажи: часто они, эти творцы законов, выполняют ими же самими установленные правила? Да почти что никогда!
Он замолчал, засуетился, оглядываясь по сторонам, отыскал валявшийся в углу вверх ногами селектор, перевернул его, поиграл кнопками и велел секретарше принести два черных кофе без сахара. Зимин, как правило, предпочитал капуччино, но сейчас вдруг почувствовал, что черный без сахара – именно то, чего ему недостает.
– Вот, скажем, этот твой контракт, – продолжал Адреналин, рассеянно поднимая с пола два стула. Один стул он подвинул к Зимину, а на второй уселся сам. – Контракт! За контракт, если хочешь, я могу извиниться...
– Толку мне от твоих извинений, – сказал Зимин уже без злости и даже без горечи, просто по инерции. Контракт уплыл безнадежно, и изменить это было уже нельзя – никак, ни при каких обстоятельствах.
– Правильно, – сказал Адреналин. – От извинений толку никакого. От мордобоя в данном случае толку столько же, но тебе хотя бы полегчало. Ведь полегчало же, правда? Еще как полегчало! Значит, толк все-таки есть. Ну, а от контракта твоего, если бы мы его подписали, какой был бы толк? Деньги? А зачем? Скажи мне, Сеня, зачем нам с тобой столько денег? В дело вложить? Да зачем, блин?! Чтобы заработать еще больше, вот зачем. И что? Если тратиться только на необходимое, что у каждого из нас и так есть, хватит на три жизни. Так за каким хреном тогда тебе деньги? Ремонт в квартире сделать? Тачку новую купить, чтобы круче, чем у соседа? Это что, главное мерило человеческих достоинств – квартира и тачка? Смешно, ей-богу! Вот если вы с соседом выйдете один на один и ты его голыми руками разделаешь под орех, тогда вам обоим станет ясно, кто из вас человек.
Вошла секретарша с кофе. Она уже успела привести в порядок свой туалет, умыться, причесаться и заново подмазаться, но вид у нее был отрешенный и отсутствующий, как будто пять минут назад она узрела Второе Пришествие. Двигалась она по-прежнему неловко и осторожно, словно каждое движение причиняло ей сильную боль в самых интимных местах. Дикого беспорядка, который царил в кабинете, она, кажется, не заметила.
– Трусы свои забери, – сказал ей Адреналин.
Не дрогнув ни единым мускулом лица, секретарша составила кофейные причиндалы на чудом уцелевший во время драки журнальный столик со стеклянной крышкой, обогнула большой, загаженный следами Адреналиновой любви стол, спокойно сняла кружевную тряпицу со спинки кресла, положила этот трофей на опустевший поднос и так же безмятежно удалилась. В выражении ее лица, в каждом ее движении читалась сознательная и уверенная покорность львицы, только что отдавшейся льву и собирающейся сделать это вновь. Ни тени смущения не было на ее просветленном лице, как будто не ей только что грубо приказали забрать со спинки кресла забытые там трусики – и это при совершенно постороннем человеке! Она несла эту чертову тряпку как знамя, и Зимин вдруг понял, в чем тут дело. Адреналин всегда умел обращать людей в свою веру, вот только веры настоящей у него до сих пор не было, а теперь, кажется, появилась, и девчонка была, несомненно, обращена, причем самым простым и надежным способом – через наглядную демонстрацию чуда.
Зимин поймал себя на том, что он и сам близок к этому состоянию слепой веры в чудо. Да, в конце концов, в этом не было ничего удивительного. Ему ведь тоже кое-что наглядно продемонстрировали, и демонстрация прошла вполне успешно. Он искал и не находил слабое звено в стальной цепи рассуждений Адреналина; не находил потому, что его там не было. Все, что так старательно втолковывал ему Адреналин, Зимин знал и без него, думал об этом тысячу раз, но вот практических выводов сделать так и не сумел. Или просто не отважился? То есть, говоря простыми словами, побоялся? Так, что ли?
