— Ты меня любишь, Владзя? — неожиданно для себя проговорил Иван.
— Люблю, Иванку.
Влада стояла перед Нечаем — совсем не строптивая королевна лесная, а покорная, робкая, испугавшаяся того, что сказала.
…Сколько раз мечтал Иван о настоящей любви, но никак не предполагал, что придет она к нему золотокосой дочкой хуторянина. Это было неожиданно — мысли сбились, спутались, осталась только одна: Влада любит его… По сиреневому вечернему небосводу к горизонту катилось остывающее солнце. Вели шуршащий лесной разговор березы, черно-белые стволы их расписали лес броскими, яркими красками. Мир — небо, солнце, березы — остался прежним. Двое под этим небом и этим солнцем изменились.
— Ничего я не боюсь с тобой, — шептала Влада, прижавшись к Ивану. — Пойду на край земли, глаза выцарапаю каждому, кто на тебя руку поднимет. И никому, никому тебя не отдам!
Не знала девушка, что пройдет всего несколько дней, и ей придется выбирать между двумя самыми близкими людьми — отцом и любимым. Иван ласково, нежно гладил косы Влады, всматривался в лицо.
— Не жалеешь? — робко спросил Иван.
— Нет, коханый. Разве жалеют, когда со счастьем встречаются?
Хотелось спросить Ивану, как же дальше у них все будет. Не решился. Отчаянный, твердый Иван, которого даже на бюро райкома не раз упрекали в излишней жесткости, странно робел перед девушкой. — Она сама заговорила об этом.
— Хочу уйти я с хутора, Иван. Буду учиться, а нет — работать. Руки у меня не ленивые, ко всякому труду привычные. Разве я не вижу: между нашим хутором и Зеленым Гаем не километры — река глубокая лежит? И разная жизнь на ее берегах. Только боюсь: от одного берега отстану, к другому не пристану…
— Я тебе помогу, Владзя! Сам хотел тебя о том же просить: любишь меня — уходи с хутора. Куда захочешь, в город ли, в Зеленый Гай, но подальше от прошлого. Хочу, чтобы и думала ты, как я, и жила той же жизнью, что и я.
— А примут меня твои друзья-комсомольцы? — Тревога и боль ясно прозвучали в робком вопросе Влады.
— Не знаю, — честно ответил Иван. — Может, сразу и не поверят — чужая ты пока для них. А как. дальше — от тебя и от меня зависит.
Когда уже прощались, она спросила:
— Ты какой цвет любишь? — И объяснила: — Хочу тебе сорочку вышить. Чтобы все девчата видели — есть у тебя коханая — и не морочили тебе голову.
— Не торопись, Влада, не так скоро надену я ту сорочку. За заботу же спасибо.
— Почему?
— Поклялся себе, поклялся Лесю убитому и Даниле израненному пообещал — будет на мне гимнастерка до тех пор, пока хоть один бандит топчет зеленогайскую землю.
Влада в смятении брела по тропинке домой. Ее отец — ворог Ивана. Иван — ворог ее отца. Все смешалось на этой земле, если суженый поднимает оружие на твоего отца. Только разве Иван первым взялся за оружие? Пришел с фронта, мечтал учиться, агрономом стать. Но запылали хаты, полилась кровь — не всем пришлась по душе мечта Ивана и тысяч таких, как он. Насмехался же отец: «Из грязи в князи лезут, голытьба, быдло проклятое…»
Своя правда у Ивана Нечая, и не отступит он от этой большой правды. И ее, Владу, выкинет из сердца и памяти, если она не будет с ним. Значит, надо идти одной дорогой с Иваном, потому что он для нее самый дорогой человек и правда у него большая — правда для всех.
Среди своих всякие попадаются
Горлинка осталась в лесу. Возвращаться в Зеленый Гай было нельзя: долгое отсутствие учительницы не прошло незамеченным. «Ястребки» во главе с Нечаем и Малеванным прочесали лес вокруг села. Надийка нашла тетрадку учительницы. Вывод напрашивался один: Марию похитили и замучили бандеровцы. Вот тогда и появился в районной газете некролог.
Нет, Марии нельзя было возвращаться в Зеленый Гай, где в связи с ее смертью провели митинг — у портрета учительницы, обвитого траурными лентами, в почетном карауле стояли пионеры.
В лесу дел было много. Шла подготовка к операции «Гром и пепел». Каждый день Горлинка отправляла курьеров по установленным адресам и явкам. Курьеры уходили со строгими приказами, подкрепленными распоряжениями Розума — по просьбе Горлинки он тоже остался в лесу. Они приводили с собой группки «боевиков», выделенных в подмогу Стафийчуку для проведения операции. Ослушаться никто не осмеливался. От банды к банде ползли слухи, что приказ о проведении операции поступил непосредственно от центрального провода.
Нехотя, скрепя сердце Сорока, Шулика, Дубняк и Джура слали своих людей. Они попадали в руки мрачного Василя. Тот выдавал «боевикам» советское обмундирование, оружие, занимался строевой подготовкой. Когда-то он служил сержантом в Красной Армии, в сорок втором сдался в плен, националисты завербовали его в одном из лагерей. Василь знал команды, уставные требования. Он строил своих вояк, зычно командовал:
— Рядовой Слипак, выйти из строя!
— Выконую послушно, друже… — с готовностью отвечал приземистый плюгавый Слипак.
— Болван! — орал Василь. — Как отвечаешь, лайдак?
Слипак растерянно лез пятерней в потылыцю. Виновато мямлил:
— Так воно б треба було сказаты: «Есть, товарищ сержант».
— Молодец, — несколько успокаивался Василь и подавал новую команду: — Рядовой Слипак, стать в строй!
— Слухаю послушно, друже…
— Гнида вонючая! Торба с дерьмом!
— А ты дай ему в зубы — враз поймет, — меланхолично посоветовал Василю Блакытный. Он сидел на пне и наблюдал за «учениями».
От короткого тычка Слипак, приглушенно всхлипнув, растянулся на земле.
— Молодец, — одобрил Остап.
Он стал важной персоной в банде — телохранителем самой Горлинки. Назначил его на эту должность Розум, долго и требовательно наставлявший Блакытного:
— Горлинка сама тебя назвала. Я тоже считаю, что ты подходишь. Ты полностью отвечаешь за ее жизнь. Беречь будешь и от своих и от чужих. Среди своих тоже всякие попадаются…
Розум затянулся цигаркой, задумчиво проследил за колечками дыма, таявшими в синеве. Беседовали они с глазу на глаз, на укромной полянке, закрытой со всех сторон орешником.
— Ничьи приказы, кроме Горлинки, для тебя недействительны, — методично, размеренно продолжал эсбековец. — Какими б странными они тебе ни показались — выполнять безоговорочно. Ты ни перед кем не отчитываешься, никому не должен сообщать о том, что делаешь, кроме меня и Горлинки, разумеется.
— Даже Стафийчуку? — понизил голос Блакытный.
— Сказано — никому. С этой минуты ты ему не подчиняешься. Если надо — спи у ног Горлинки, но чтоб ни один волос с ее головы не упал.
— Я за нее жизнь отдам, — горячо заверил Блакытный. Про себя пробормотал, что, кажется, это первый приказ за все время, который он с удовольствием выполнит.
Стафийчук вначале пытался связаться с краевым проводом, посылал курьеров, но они не возвращались — пропадали в неизвестности. Действовала только та курьерская тропа, которой пользовался Розум. Но Стасю как раз она была ни к чему — ему хотелось иметь связь, минуя курьера Горлинку и эс-бековца Розум а. Он решил выждать, внешне послушно выполнял все указания Горлинки, уступил ей свой бункер, старательно занимался подготовкой операции.
Однако Горлинка не очень доверяла показному смирению Стася. И оказалась права.
Однажды поздним вечером Дрот неслышно приблизился к командирскому бункеру, наклонился над люком.
— Геть! — отделился тенью от дерева Блакытный.
— Ты что, Остап, своих не признал?
— Отойди! — непримиримо сказал Остап. И повторил запомнившиеся слова Розума: «Среди своих тоже всякие попадаются».
Дрот ушел в темноту.
На следующий день Розум решил отправить Дрота со срочным поручением в дальний курьерский рейс. Перед уходом «боевик» встретился со Стасем.
— Обязательно постарайся связаться с краевым проводом, — напутствовал Стафийчук своего помощника. — Получи подтверждение на операцию. Нутром чую — забрела в наше стадо серая лошадка. С Реном тебе не встретиться…
— До неба высоко, до бога далеко, — кивнул Дрот.
— Но увидеться с руководителем референтуры СБ вполне можно, а он уже укажет дорогу дальше. Ею псевдо — Ястреб. На этот случай есть у меня одна явка…
Стась назвал явку, пользоваться которой можно было только при чрезвычайных обстоятельствах.
— Как только узнаешь хоть что-нибудь — немедленно возвращайся.
Но Дрот из рейса не вернулся — напоролся на засаду «ястребков».
Надийка собралась пойти в сельсовет — надо было договариваться о топливе на зиму для школы, — когда дверь ее хаты стремительно открылась и на пороге появилась Влада с неизменным ружьем за плечами. Это было так неожиданно, что Надийка испуганно ойкнула, выхватила из кармана пальто пистолет.
