Обстановка давно уже нормализовалась: возле духана батоно Тенгиза еще разбирались с последними любителями съемок на мобильники, но машины уже ехали в обе стороны без задержек, белую «шестерку» откатили подальше на обочину, и вокруг нее колготились опера.
А генерал Кареев успел отдохнуть от горячки мгновенной схватки и кое-что обдумать, холодно и тщательно. Ситуация не была такой уж провальной и безнадежной — как всегда бывает, при здравом размышлении обнаружились даже кое-какие интересные нюансики, которые можно обернуть к собственной выгоде…
Он вернулся в домик. Радисты молчали, следовательно, его еще никто не вызывал, и рапорт отодвигался на какое-то время.
— Давайте того, что на абрека похож, — распорядился Кареев негромко, старательно притворяясь перед самим собой, что слева в груди под ребрами вовсе не сидит тупая противная иголочка.
Автоматчик привел молодого… точнее, попытался направить его в комнату, деликатно поддерживая под локоток. Незнакомец бесцеремонно отпихнул бойца и прямо-таки ворвался в помещение, накаляясь от ярости так, что от него, право слово, свободно можно было прикуривать.
Как и следовало ожидать, он с порога заорал:
— Вы ответите!
Сохраняя непроницаемое выражение лица, Кареев про себя тяжко вздохнул: нечто подобное, слышанное сто раз, было жутко банально и непроходимо скучно. И правозащитники на него наседали, и сварливые тетки, именовавшие себя «солдатскими матерями», и всевозможные врачи без границ, которых люди понимающие с ухмылочкой именовали «врачами без лекарств» и «ЦРУ без границ», — да мало ли какая фауна слюной брызгала и грозила мировым общественным мнением, Генеральной Ассамблеей, президентами и премьер-министрами, и чуть ли не господом богом. И ничего, перетерпелось как-то, обошлось…
— Вы ответите! — с нешуточным пафосом провозгласил чернявый джигит, происхождения явно не заокеанского и даже не западноевропейского.
— За что? — скучным, будничным тоном осведомился генерал.
— За произвол!
— Это за какой же такой произвол? — тем же скучным голосом продолжал Кареев. — Я, честное слово, никакого произвола в отношении вас не чинил…
— Вы не имеете права меня арестовывать!
— Господи, да что вы такое говорите… — с невыразимой скукой процедил Кареев, сидя на уголке стола. — Никто вас, любезный, не арестовывал, у меня и права такого нет, что вы, как маленький. Вас просто задержали на короткое время до выяснения некоторых обстоятельств, ну тут уж вы сами виноваты, поскольку оказались в самой гуще спецоперации, проводимой достаточно серьезными конторами… Контртеррористическая операция проходила, понимаете ли. А тут вы вперлись среди здесь, фотографировать начали… Вот вас чисто автоматически и придержали до выяснения.
— Я иностранец!
— Ух ты! Поди из США будете? — спросил Кареев, глядя с детской наивностью, не хуже героя классической кинокомедии, разве что не моргая при этом часто-часто. — А вот кстати, на документики ваши можно взглянуть?
— Я вам не обязан документы показывать!
— Ну как же это не обязаны? — ласково сказал Кареев. — Как раз очень даже обязаны, коли уж представитель власти требует. — Он поправил завернувшийся воротник милицейского бушлата, глядя все так же наивно, с дурацкой улыбочкой. — Есть такое положение в законодательстве Российской Федерации. Представитель власти, кратенько излагая, имеет право… А ежели у вас, иностранный товарищ, дипломатическая неприкосновенность, так это опять-таки следует доказывать предъявлением соответствующих документов. Это в каменном веке без документов обходились, всех документов было — усы, лапы и хвост, а в нашем веселом столетии все наоборот обстоит. Не я же это придумал… — Он лучезарно улыбнулся собеседнику, прекрасно зная, что подобное вежливое дуракаваляние порой приводит в большую ярость, нежели грубость и хамство. — Вы, конечно, можете ничего мне не показывать: права человека и все такое… Но уж тогда-то придется мне вас задержать для выяснения, доставить куда следует, чтобы все по закону было. Думайте, я не тороплю…
После короткого молчания типчик полез во внутренний карман, извлек оттуда бумажник, а из него несколько разноцветных книжечек, каковые протянул Карееву со столь саркастическим видом, словно и впрямь был Генеральным секретарем ООН, путешествовавшим по здешним местам инкогнито.
Кареев, и бровью не поведя, бегло ознакомился со всем этим богатством. ООН тут и не пахло — равно как и дипломатической неприкосновенностью. Перед ним, надувая щеки и изничтожая взглядом, помещался всего-то навсего не облеченный дипломатическим рангом гражданин суверенной Грузинской республики с оформленной по всем правилам российской визой в паспорте, опять-таки по всем правилам аккредитованный корреспондент газеты с непроизносимым названием, в котором согласных было гораздо больше, чем гласных, и размещались они в самых неожиданных сочетаниях. Даже мысленно это название удалось прочитать лишь с третьей попытки, и Кареев накрепко его запомнил на всякий случай.
Он сложил документы аккуратной стопочкой, протянул их владельцу и безмятежно улыбнулся:
— Ну вот, личность установлена, претензий к вам не имеется, можете следовать далее по своим надобностям.
— Да неужели?
— Ну разумеется, — сказал Кареев. — Не в кандалы ж вас забивать, в правовом государстве живем… У нас даже парламент есть, если вы не знали.
— Я требую объяснений! — вскинулся иностранный виртуоз пера. — Ваши солдаты разбили мне фотокамеру стоимостью…
— И у вас, конечно, свидетели имеются? — тем же ласковым до издевки тоном осведомился Кареев. — А по-моему, вы вашу камеру сами нечаянно уронили, в потасовку ввязавшись…
«Сейчас хрюкнет „Это возмутительно!“ — подумал он лениво. — Или что-то в этом роде. Какая скука…»
— Это возмутительно! — оправдывая предчувствия, возопил собеседник. — Я буду жаловаться!
— Да бога ради, это ваше право, — сказал Кареев с величайшим терпением. — Только вы уж, душевно вас прошу, жалуйтесь в местах, специально для этого отведенных, и согласно установленному порядку. Ладушки? А здесь, если вы не знали, — служебное помещение, для подачи жалоб никак не предназначенное. Мы люди простые, мы проверки на дорогах осуществляем, это вам куда повыше нужно… Если вы тут и дальше будете концерты устраивать, это будет воспрепятствование деятельности федерального учреждения, на что в уголовном кодексе статья имеется. Я вас более не задерживаю, товарищ иностранец.
Отбросив маску простака-лентяя, генерал смотрел на собеседника цепко и холодно, всем видом давая понять, что в интеллигентские дискуссии вступать не намерен. Тот, должно быть, понял, что говорильня закончилась. Крутанулся на каблуках и, излучая нешуточную ярость на три метра вокруг, прямо-таки бросился к выходу, бормоча под нос стандартный набор пустых угроз на великолепном русском: он-де этого так не оставит, с крыльца позвонит президенту Бушу, и всем имперским солдафонам выйдет десять лет расстрела без права переписки… Слышно было, как он, грохоча подошвами, споткнулся на выщербленных ступенях из потрескавшихся бетонных плит, едва не полетел носом вперед, но удержался на ногах, громогласно выругался уже, надо полагать, на языке своей суверенной державы — а там его и след простыл.
— Посмотри там, — сказал Кареев Васе Хусаинову, дернув подбородком в направлении двери. — На чем уедет, номера… не пешком же он сюда притопал по большой дороге.
Хусаинов кивнул и проворно выскочил за дверь.
— Там еще второй экземпляр, — сказал Уланов, куривший на корточках у двери.
— Лексикончик у тебя, Володя… — сказал Кареев, непонятно улыбаясь. — Это не экземпляр, это форменная ностальгия. Меня, ей-же-ей, так и тянет прочувствованно затянуть: «Как молоды мы были…»
Уланов улыбнулся неуверенно, конечно же не представляя, в чем тут подтекст. Беззлобно фыркнув, Кареев слез со стола и направился в соседнюю комнату, где на ветхом стуле посреди пустого помещения уныло сидел Нидерхольм, пузатый и обрюзгший, от былых патлов вокруг еще более увеличившейся лысины у него остался только скудный венчик, морщин прибавилось, да и цвет лица очень уж нездоровый. И время гонит лошадей, как писал Александр Сергеевич, опять-таки отметившийся, если не в этих местах, то в «горячей точке», располагавшейся не так уж и далеко отсюда…
Над задержанным монументально, во все свои метр восемьдесят возвышался капитан Россошанский — ноги расставлены широко, руки лежат на автомате, забрало шлема откинуто, суровый взгляд прикован к понурившемуся пленнику. Это он так развлекался от скуки, изображая типичного представителя имперской военщины. А на клиента действовало наилучшим образом, сразу же отметил Кареев, клиент ерзает, потеет, глазоньки отводит… Особенно ему не нравится, конечно, что автоматное дуло едва ли не в ухо упирается — а кому нравилось бы?
