Ознакомительная версия.
– Нужно, так иди, – удивился полковник. – Я тебя что, держу?
На этот раз шутка была оценена по достоинству, и Толян даже рассмеялся. Хорошо, когда между людьми присутствует взаимопонимание. Покачал Толян головой, посмеялся, встал, завел руки за спину и покрутил бедовой своей головой.
– Ай, молодец, Хозяин! Как сказал? Я тебя держу, что ли? Ай, молодца! Я запишу, – продолжая хохотать, он остановился у двери. – А ты что, не знал, Кузьма Никодимыч, что все твое войско онанирует, а врач – наркоман? Нет, нужно записать. «Я тебя держу, что ли»… Пацанам на волю отпишу, угорят. Где конвой?
И через пять минут уже входил в холодное, сырое, темное помещение штрафного изолятора.
А полковнику, чтобы побагроветь, хватило той секунды, пока за Банниковым закрывалась дверь. Он схватил трубку телефона, не обращая внимания на то, что часы на стене показывали четверть первого ночи.
Пока ждал замполита, допил коньяк, зажевал без всякого удовольствия вяленой корюшкой, что прислал брат из Питера, походил по кабинету, после чего остановился напротив маленькой бронзовой фигурки Дзержинского. Подумал о чем-то, словно размышляя о том, сколько Феликс Эдмундович сидел, какие лишения терпел и как выходил из положения, стер с него рукой пыль и встретил майора Кудашева прямо на входе.
– Значит так, замполит. Слушай устный приказ и передай его всему личному составу. Кого в туалете с концом в руке застану, тотчас отправлю на гарнизонную гауптвахту.
Еще не проснувшийся замполит покосился на пустую бутылку коньяку, на часы на стене, сверяя их показания со своими, наручными, и уточнил:
– С чьим концом, Кузьма Никодимович?
– Со своим!
– С вашим?..
– Ты что, выпил, замполит? – оцепенел Хозяин. – За людьми смотреть нужно, а не конспекты по внешней политике по утрам начитывать! Значит, так. Кого в сортире с концом в руке – тому «губа». Ясно? Так и передай.
– Мы все скоро сойдем с ума, – бормотал Кудашев, возвращаясь в свою комнату в общежитии. – Все идет к этому. Начало уже положено. Начальником колонии издан приказ об отправлении естественных надобностей сидя.
Это было неприятное зрелище. Авторитет, повидавший многое и многих, остановился в дверях, не слушая предупреждение ефрейтора о «десяти минутах», и растер ладонью горло над подворотничком.
В углу зловонного помещения, площадью около шести квадратных метров, лежал человек, и лунный свет, падающий на него, освещал ужасную маску распухшего лица. Багрово-лиловый оттенок, освещенный желтой луной. Редкое дыхание со свистом, неудобная поза.
Бедовый подошел к Литуновскому, вынул из кармана сигарету, прикурил и вставил ее в губы зэка.
– Я не выдавал, Летун.
– Я знаю… – Этот голос донесся, казалось, ветром, за сотню метров от говорившего.
Предложение разбивалось на слова, а слова, вылетая из изуродованного, беззубого рта, разлетались на отдельные звуки. Собирать из этих звуков предложения Бедовому должно было быть очень трудно. Но ему, казалось, это не мешает, и он понимал Литуновского по одним движениям рассеченных губ.
– Не выдавал, ты слышишь.
– Ты не знал, что я там окажусь.
– Вот потому-то, мать твою! Вот потому-то тебя там и повязали! – Уже не будучи стесненный правилами липкой игры, Бедовый вспыхнул как свеча. – Ты можешь объяснить мне, Летун, какой черт тебя завел в эту богом проклятую избу на болотах?!
Литуновский молчал, о масштабах собственной ошибки он понял уже давно, и дополнительного разноса на эту тему ему уже не требовалось.
– Ты дорогу перепутал? – вдруг догадался Бедовый.
Зэк покачал головой.
– Я боялся, что ты дал денег, чтобы после подставить.
Смотрящий ошарашенно сел на землю, как будто получил по лбу шлепок ладонью. Признание его оглушило. Убеждать же человека, который, что совершенно очевидно, уже догадался о своей неправоте, он посчитал кощунственным.
– Старик, что из Кремянки… Он за две с половиной тысячи согласился принести в сторожку вещи, еду и объяснил, как до той сторожки добраться…
По мере того как Бедовый составлял из звуков слова, а из слов произнесенную Литуновским фразу, его лицо бледнело, и это было видно даже при свете отсвечивающей мертвечиной луны.
Литуновский курил жадно, кашлял, курил и снова кашлял. Но оторваться не мог. Он знал: уйдет Бедовый, и не будет сигарет. Позволить авторитету беседовать тут до утра никто не мог, да и Бедовому это не нужно. А потому нужно быстро покурить сейчас и еще успеть покурить один раз до его ухода.
– Тебя как на воле звали, Летун? – обреченно пробормотал Толян. – Я запамятовал уже…
– Андреем.
– Евгением?
Литуновский повторил.
– Ах, Андреем… – Бедовый покачал головой. – Ты помнишь, Андрей, что я тебе говорил, когда последний наш разговор случился?
Литуновский, как мог, качнул головой. Хорошо было бы, если бы Бедовый задавал вопросы, на которые можно лишь кивать или качать головой. Тоже больно, но эта боль ничто по сравнению с той, которая появляется, когда Литуновский начинает разлеплять спекшиеся губы.
– Я тебе говорил, Андрей, я тебя предупреждал и делал это неоднократно, о том, что увидев местного, ты должен был тут же притвориться белкой. Кедром молодым, мхом болотным, истуканом… Да кем угодно ты должен был притвориться, лишь бы местный не понял, что перед ним зэк! – вскричал Бедовый и тут же пожалел о том, что сделал.
От резкого, ворвавшегося в уши звука Литуновский поморщился и судорожно прижал к голове руку. На ладони виднелись свежие, глубокие царапины, похожие на те, которые приносит с собой охотник, схватившийся на охоте с медведем на рогатине.
– На воротах каждого кремянского дома, как и на всех остальных домах остальных деревенек вокруг, расклеены объявления о том, что любому жителю гарантируется премия в десять тысяч рублей, если он сообщит начальнику шестого барака о местонахождении встретившегося ему в лесу человека. А вокруг сторожки, которую тебе сосватал дед из Кремянки… Вокруг болота, Летун. Сплошные болота. И тебе очень повезло, что тебя взяли, потому что в противном случае ты уже давно был бы на том свете.
Литуновский сидел, не убирая от лица руку.
– Хозяин вызвал меня к себе и спросил о твоих возможных планах. Как ты думаешь, Андрей… Как тебя по батюшке?.. Так как ты думаешь, Андрей Алексеевич, что я ему сказал?
Сделав последнюю затяжку, Литуновский воткнул ее в пол. В тишине зависшего вопроса раздалось шипение. Так случается, если окурок прислонить к воде. Перед глазами Андрея стояла Вика, держала за руку сына и плакала. Не навзрыд, а тихо, обреченно. Как перед прощанием навсегда…
– Я сказал, что ты скорее всего пойдешь к сторожке, о которой тут знает каждый зэк и на которой однажды спалились четверо. Они спалились и улеглись на погосте. А старик из Кремянки продолжает приезжать и привозить «красным» харчи, которые приобретаются за счет зэков, потому как на «семерке» знают, что тут «дача». Зэки шестого барака хавают творог, сметану, яйца, а зэки на «семерке» довольствуются тушенкой. И администрации хорошо, и старику приработок. Пять тысяч для этих мясоедов – как мне пятьдесят тысяч баксов на воле, которые ты должен был мне отдать, оказавшись на свободе. Но вместо этого ты пошел в сторожку, не предупредив меня об этом, и спалился, как пацан. Твой напарник Зебра, спроси ты его о той заимке, рассказал бы столько, что охота приближаться к ней пропала бы у тебя навсегда. Но ты человек самостоятельный, ты на «даче» уже четыре месяца, а потому знаешь много и много умеешь. И сейчас Хозяин, имея в своем распоряжении пленку с записью нашего с ним разговора, считает, что взял меня за жабры. Понятно, что всю пленку в случае чего он на обзор кому бы то ни было предоставлять не будет. Там очень много лишнего, из-за чего он может лишиться не только годовой премии. Но вот мой развязный стук о том, куда ты мог пойти, выйдя за пределы «дачи», у него есть. И теперь ты должен понимать, какие неприятности мне доставил. Ты не понял главного, Андрей. Я – смотрящий за зоной. Я вор. И за любую подставу зэка администрации меня просто казнят на воле. Именно поэтому я позволил тебе бежать, подготовил для этого все условия, которые ты запросил, и даже показал сторону горизонта, куда следует идти. Но ты пошел туда, где тебя уже почти сутки ждали.
Вытряхнув из пачки еще одну сигарету, Толян снова прикурил и снова вставил ее в губы Литуновского.
– Плохо, Андрей, плохо. Все очень, очень, очень-очень плохо. С девяноста суток тебе никто не скостит. И у меня нет никакой надежды на то, что ты отсюда выйдешь. Наиболее вероятно, что тебя отсюда вынесут. Через два дня ты начнешь ловить мышей, собирать жуков и делать из кепи чашку, чтобы набрать дождевой воды. И хотя старик из Кремянки уверяет, что вёдро этим летом будет знатное, я уверен, что жажда тебя убьет раньше, чем голод. Если, конечно, ты не спечешься от кровоизлияния в мозг или пневмонии.
Ознакомительная версия.
