Несчастные немцы сидели на полу в совершенно нелепой позе. Точнее, сидела только Мэд, а Гельмут лежал на спине, причем его ноги упирались в спину девушки, а связанные руки лежали на его ягодицах. Старик стонал с закрытыми глазами, а Мэд молча смотрела бессмысленными глазами на свои колени, и ее спутавшиеся волосы свисали тонкими косичками.
– Стас, – прошептала она. – Мы больше не полетим?
Я сел на пол рядом с Гельмутом и принялся развязывать узлы. Мои пальцы все еще нервно дрожали, и мне пришлось потратить немало сил, прежде чем пленников удалось освободить от пут. Мэд со вздохом облегчения поднесла руки к глазам, словно не верила, что они у нее есть, и тотчас отсела от Гельмута подальше. Немец медленно вытянул ноги, скривился от боли и произнес:
– Как вы думаешь, Стас, что с моей ногой?
Дверь заклинило, и я открывал ее при помощи ломика. Гельмута пришлось выносить на руках, причем Мэд отказалась мне помочь, лишь выкинула на снег все наши рюкзаки.
Во взглядах немцев что-то изменилось. Точнее, неуловимо изменилось их отношение ко мне. Я не всегда отличаюсь скромностью и люблю приписывать себе несуществующие заслуги. Но сейчас я стремительно вырос в собственных глазах на самых законных основаниях. Я сделал невозможное, и немцы это понимали не хуже меня.
Я расстелил на снегу каримат. Гельмут лег на него, а больную ногу положил на рюкзак. Я задрал штанину и осмотрел колено и лодыжку. Припухла, посинела, но обошлось, по-моему, без перелома.
– Прошу прощения, Стас, но нам с вами надо объявиться.
– Объясниться, – поправил я.
– Да! Объясниться… Я хотел бы знать, что вы… как вы… – Он мучительно подыскивал слова, которые точно бы передали суть его желания. – Одним словом, я был бы много рад, если бы вы забыл про то, что я говорил в хеликоптер.
– Вы имеете в виду психотропный порошок, который Илона таскает в своих ботинках? – равнодушно спросил я.
Гельмут склонил седую голову.
– Да. Я был бы много рад, чтобы об этот порошок никто не знал.
Мэд демонстративно встала и отошла на несколько шагов в сторону. Она делала вид, что Гельмут со своей просьбой ей противен.
– Зачем же вы мне о нем рассказали?
– Понимаешь, я не знал, что мы будем дальше жить.
– Я думаю, что у вас могут быть большие неприятности из-за этого альфа-сульфамистезала.
– Я тоже так думаю. Но я не хочу иметь этот неприятность.
– Все зависит от того, сколько вы мне заплатите.
Гельмут выпучил глаза и приоткрыл рот. Снег таял на моем лбу, как на сковородке. Боль отступала.
– Вы опять хочешь, чтобы я дал вам марк?
– Конечно. Вы должны заплатить мне за риск, за то, что я нарушаю закон и не доношу на вас в милицию.
– Но я уже дал чек на сто тысяч марк!
– Про эти сто тысяч забудьте! – искренне посоветовал я. – Отработаю я ваши марки. Когда надумаете – пойдем в «Белый Князь».
Гельмут отрицательно покачал головой.
– Это уже не надо.
– Почему же? Вы разве передумали продавать свою отраву?
– Теперь не надо идти в альплагерь. Порошок можно продать на Приюте.
– Вот как? – протянул я и подумал: хрен ты у меня получишь, а не чек. – А у покупателя, если я не ошибаюсь, украинская фамилия, что-то вроде Наливайко, Помойко или Неижсало? И он из азербайджанской команды «Базардюзи»? Я прав?
Вопрос о ста тысячах повис в воздухе, но всего на мгновение. Гельмут повернул голову в мою сторону.
– Стас, чек можешь оставить себе. Это есть плата, чтобы вы молчал, – сказал он и нехорошо пошутил: – И за прекрасный полет.
Я пожал ему руку. Вот такой разговор мне по душе.
– Это был вопрос номер один, – продолжал Гельмут. – Теперь вопрос номер два… – Он кивнул в сторону вертолета. – Там лежит миллион долларов.
Гельмут мог не продолжать дальше. Я отлично представлял себе все, что он хотел сказать.
– Гельмут, вопрос номер два я буду решать сам, без вашей помощи. Деньги и оружие я сдам властям.
Немец поднял палец, как бы давая понять, что торопиться в таком вопросе не следует.
– Мы могли бы поделиться, как вы говорите, по-братски. Дай им оружие, это правильно. Но зачем давать доллары? Никто ведь не видел, что Клюшкофф нашел рюкзак.
– Не толкайте меня на тяжкое преступление, – ответил я и, давая понять, что разговор окончен, повернулся и пошел к вертолету.
Мне не захотелось залезать внутрь – слишком плохие ассоциации вызывал запах нагретого металла и крови. Я подошел к кабине, наполовину зарытой в снег, присел у разбитого полусферического окна и пригнул голову. В ту же секунду окровавленная рука крепко схватила меня за волосы и ударила носом о металлическую гнутую раму.
– За долларами пришел, спасатель?
Из-за грязного обломка стекла на меня глянула страшная физиономия Глушкова, а затем змеей к моему рту скользнул ствол «калашникова».
На моем месте, подумал я, Мэд сразу же после приземления добила бы Глушкова. Я думал, что она жестокая девушка. А она просто умная.
– Лезь сюда! – приказал он.
Мне пришлось опуститься на колени и на четвереньках протиснуться в кабину, как собака в свою будку. Глушков пятился, царапая «кошками» металл и стекло, присел на спинку кресла второго пилота и опустил «калашников» на колено.
Я выпрямился и посмотрел на его, если так можно выразиться, лицо. Не бывает упырей, восставших из могилы покойников, вампиров и прочей нечисти. Бывают всего лишь очень живучие люди. Я не мог понять, до какой же степени надо было изрезать, изранить, отбить, отморозить лицо, чтобы получилась такая безобразная маска.
– Чего уставился? – невнятно произнес Глушков одним краем рта, словно его парализовало. – Не нравлюсь?
– Зачем ты себя мучаешь?
– Это ты называешь мучением? – страшно усмехнулся он и коснулся пальцами носа. – Это всего лишь маленькие неприятности. Глаз только немного болит… У тебя есть что-нибудь от глаза? А посмотри-ка, там кусок стекла не застрял?
Я не понимал, серьезно он говорит или это такой мазохистский юмор, с опаской приблизился к Глушкову и посмотрел вблизи на тонкую щелочку, залепленную гноем, которая когда-то была глазом. Гематома увеличивалась – это было заметно сразу.
– Ну, что там?
– Тебе нужны антибиотики, нужна мазь – тетрациклиновая или стрептоцидовая. В общем, нужно срочно ложиться в больницу. Не знаю, на что ты надеешься. Тебе не спуститься отсюда.
– Ты что это меня раньше времени хоронишь? Ты умрешь первым. Хочешь, докажу?
Я пожал плечами и сказал:
– Я предпочел бы остаться живым.
– Не знаю, не знаю. Не могу ничего обещать.
– Глушков, – произнес я дрогнувшим голосом. – Я весь в твоей власти. Распоряжайся мною, как хочешь. Я устал сопротивляться. Твоя взяла.
Я не ошибся и угадал верный ход. Глушков не смог скрыть восторг, и, хотя могущественному человеку не следовало бы так откровенно балдеть от лести, его изуродованные губы поползли в стороны, и трещинки на них стали раскрываться, как мехи аккордеона. Он молчал. Он ждал продолжения. Его неразвитое, измученное горами тело впитывало в себя каждое мое слово, как высохшая степь капли долгожданного дождя.
Я кашлянул и добавил:
– Ты сильный человек, но я понял это слишком поздно…
Черт возьми, лицемерить, оказывается, довольно непросто. Всегда надо чувствовать ту тонкую грань, за которой лесть превращается в насмешку.
– Почему же, – заботливо поправил Глушков. – Это никогда не поздно. И тем более не рано.
– Поздно, – упрямо повторил я. – Мне давно надо было повернуть жизнь на сто восемьдесят, как сделал ты. Я же до сих пор ерундой занимаюсь.
– Ничего. У тебя еще есть время. Будешь слушаться меня – будешь жить. – Его потянуло на откровенность. – Ты думаешь, я долго готовился, вынашивал идею, искал приключения на свою задницу? Ничего подобного! Решение было принято в одно мгновение. Чистый экспромт. В одну секунду все кардинально поменял и пошел ва-банк. Ты знаешь, куда я должен был ехать четвертого марта? В санаторий «Кисловодск». А почему оказался в терскольском автобусе? А-а-а, вот тут-то и собака зарыта.
Наверное, он впервые в жизни учил кого-то. Придвинулся ближе ко мне, и я лишь усилием сдержал себя и не отпрянул от его гниющей физиономии.
– Ты решительный человек, – оценил я.
– Это не просто решительность. Это переход в другое качество, в другое состояние: снизу – вверх. Я же тебе, дурачку, объяснял.
– Это я понял. Мне не понятно другое: зачем тебе понадобились документы Шаттуева?
– Какого Шаттуева? Не знаю такого, – ответил Глушков, и мне стало ясно, что он говорит правду.
– У трупа, который мы нашли под скалой, кто-то из нас вытащил документы, – напомнил я.
Глушков покачал головой.
– Нет, спасатель, ты на меня бочку не кати. У немки своей выясняй. Это она у него за пазухой рукой шарила. Я покойников не обыскиваю.
– Тенгиз проверил твой рюкзак и нашел документы там.
