Галочка гнула свое, видно, выполняя приказ, полученный в дамской комнате.
— Скажите, дорогая Элен, чтобы попасть на телевидение, надо, наверное, долго учиться?
— Совсем необязательно.
— Как это?
— Понимаете, Галочка, репортер — это скорее призвание, чем профессия.
— Ага, понимаю. Я тоже разок сунулась на конкурс дикторш. Ну вроде данные позволяют, дикция хорошая, все так говорят.
— И что же?
— Получила от ворот поворот, — Галочка грустно улыбнулась, вспоминая о своем провале, — Там в жюри был один субтильный старичок, оказалось, важная шишка. Хотел со мной переспать, а я почему-то замешкалась.
— Неужели? — не поверил Зенкович.
— Да, Игнат Семенович, представьте себе. — И добавила уже для Элен: — У нас молодая женщина может добиться чего-то путного только через постель. Вам, наверное, дико это слышать?
— о-о! — воскликнула Элен. — Конечно, я с этим сталкивалась. Когда меня принимают за русскую, обязательно предлагают какие-нибудь гадости.
Любопытный разговор прервался. К столу на спотыкающихся ногах приблизился некто Славик Гаврошин, известный бузотер и вольнодумец. Гаврошин был стопроцентный реформист-рыночник, но звездный час его миновал. Было время, когда он ошивался в комитете по приватизации у Толяныча, и говорят, успел нахапать столько, что почти выбился в олигархи. Но только почти. Кому-то не угодил, где-то взял не по чину, и в один прекрасный день его без всяких объяснений отпихнули от кормушки. С тех пор незаладившийся реформатор никак не мог успокоиться: дебоширил, пугал вчерашних побратимов разоблачениями, писал слезные письма в ООН и лично дядюшке Клинтону, умоляя прислать дивизию зеленых беретов, чтобы раз и навсегда угомонить распоясавшихся фашистов и какую-то краснокоричневую чуму. Респектабельные бизнесмены старались держаться от него подальше.
Зенковичу он сказал, уцепясь за стул, на котором сидела Галочка:
— Передай своему дядюшке, Игнат, зря он доверяет этим толстомясым перестаркам, птенцам Горбатого. Они его кинут. Среди них один приличный человек, это Чирик, но и он в маразме.
У Славика Гаврошина волосы всегда стояли дыбом, взгляд был косой, неопределенный, но Лева тайно ему симпатизировал. Чем-то Гаврошин напоминал оборзевшего бомжа. Они недавно познакомились на презентации в Доме кино и славно погудели вечером.
Передам, благодушно усмехнулся Лева, — если увижу.
— Скажи, аравийский истукан проснулся. Это пароль, он поймет. Доверять можно только молодежи, таким, как мы с тобой. Будущее за нами, а не за сытыми ублюдками, которые заигрывают с чернью. От моего имени передай. ’
— Сделаю, Славик!
Гаврошин вознамерился угнездиться за стол, но подоспели два дюжих молодца, подхватили его под руки и увели. Тот не сопротивлялся, только погрозил кому-то кулаком и крикнул издали:
— Запомни, Геня, будущее за нами! Мы им еще устроим козью морду.
Вскоре Элен начала прощаться, вспомня о важной встрече. Лева не хотел, чтобы она уходила.
— Может, как-нибудь отменить?..
— Завтра, — с проникновенным вздохом шепнула журналистка. — Я сама позвоню.
— Только без приколов, Ленок.
— Какие могут быть приколы, Игнат, если речь идет о Пулитцеровской премии. — Глаза ее томно мерцали, груди колыхались, и Лева совсем поплыл. Галочка делала вид, что ее тут нет.
Когда Элен Драйвер наконец их покинула, издевательски заметила:
— Она такая же американка, как я футболистка. А ты и уши развесил, дурачок.
Лева обиделся:
— Все же, Галя, иногда думай над своими словами. Иначе ревность далеко тебя заведет.
— При чем тут ревность, я же на работе.
— Ах на работе! — Лева неожиданно заинтересовался. — Значит, все, что между нами было, только работа? Больше ничего?
Галочка потупилась.
— Ты же знаешь, что это не так.
В вестибюле Элен Драйвер замешкалась, задержалась у зеркала, поправила прическу. К ней приблизились и стали по бокам двое мужчин, обликом напоминающие клерков похоронного бюро.
— Извините, мадам, — вежливо произнес один, — не могли бы вы показать свои документы?
Элен улыбнулась.
— Мадмуазель, если угодно… А вы кто, господа?
Клерки дружно сверкнули красными корочками.
— О-о, — восхитилась Элен. — Тогда конечно…
Достала из сумочки редакционное удостоверение, выглядевшее еще более натурально, чем корочки феэсбешников. Клерки обнюхали изящную пластиковую карточку со всех сторон.
— Вы не могли бы, мадмуазель, пройти с нами?
— Куда?
— Тут рядом, в кабинет управляющего.
Они обступили ее так плотно, что не сомневались в согласии, и оказались правы. Элен пробурчала:
— Нарушение пятой поправки Если только из любопытства… К вашим услугам, господа.
Кабинет действительно оказался рядом, пять шагов по коридору. Там ее ждал, сидя за большим письменным столом с мраморной крышкой, солидный мужчина в роговых очках, похожий на хорошо одетого пожилого скорпиона. Заговорил он с ней по-английски, причем сразу взял быка за рога. Смысл его первого вопроса был таков: что ей понадобилось от Зенковича? Тут же пояснил, чем вызван этот интерес: после известной истории с похищением господин Зенкович, естественно, находится под усиленной охраной, дабы не случилось повторения. Она должна понять. Элен Драйвер, тоже на чистейшем английском, ответила, что она, разумеется, разделяет их беспокойство, но ни в коем случае не собирается похищать милейшего племянника. Единственное, о чем она мечтает, взять у него интервью для Си-Би-Эн.
Удовлетворенный ее произношением, «управляющий» перешел на русский язык.
— Но ведь это неправда, — сказал он, глядя на девушку с непонятным сочувствием.
— Что неправда?
— Мы проверили, в списках сотрудников Си-Би-Эн никакая Элен Драйвер не значится.
Чистый блеф. В принципе, такая проверка возможна, но никак не за то время, пока она сидела в ресторане. Однако Элен отнюдь не собиралась уличать «управляющего» во лжи.
Простоте, как к вам обращаться?
— Меня зовут Иван Иванович.
Иван Иванович, я в самом деле не числюсь в штате компании. Я так называемый свободный репортер, выполняю отдельные задания. И темы выбираю сама. ’
— Но вы даже не аккредитованы.
А вот это они могли успеть выяснить.
— Аккредитация необходима для официальных мероприятий. Сегодняшний вечер, как я понимаю, к таковым не относится. Я вообще не видела в зале журналистов.
— Тем более странно. Журналистов нет, а вы тут как тут.
Элен вспыхнула.
— Мне не нравится ваш тон, господин управляющий. Если у вас есть какие-то претензии, изложите их прямо.
— Претензий пока нет, — Иван Иванович снял очки, положил перед собой, у него оказались голубые, наивные глазки, совсем не скорпионьи. — Но все же хотелось бы знать, как вы догадались, что Игнат Семенович будут на торжестве? Нигде же не было оповещений.
— Каналы информации приравниваются к коммерческой тайне. Разве вам это неизвестно?
— Мне многое известно, — многозначительно уверил допросчик, — Хорошо… Но почему для интервью вы выбрали именно его?
Элен повторила слово в слово все то, что плела Леве: человек-легенда, сенсация, Пулитцеровская премия — и добавила:
— Американский обыватель простодушен, постоянно жаждет чуда. В этом он похож на россиянина.
«Управляющий» опять водрузил на нос очки: удивительно они меняли его облик, из невзрачного человечка сразу превращали в строгого следователя, но Элен не сомневалась, что он мелкая сошка, по положению чуть выше задержавших ее клерков-похоронщиков. Тут же он в этом сам косвенно признался:
— Кто бы вы ни были, девушка, придется заехать в отделение.
— Зачем?
— Для окончательной идентификации… Не беспокойтесь, мои ребята мигом доставят вас туда и обратно.
— Как, прямо среди ночи?
— Что поделаешь, инструкция.
Элен размышляла всего лишь секунду.
— Я согласна. Но предупреждаю, завтра же о вашем самоуправстве станет известно в Си-Би-Эн.
— Это уж воля ваша… — еле заметно улыбнулся, как, вероятно, улыбается садист, услыша писк приговоренной жертвы.
В сопровождении похоронщиков Элен вышла на улицу, под вязкое, с мутными звездами московское небо. Напротив крыльца их поджидал черный БМВ с гостеприимно распахнутой задней дверцей. Возле машины стоял крепыш в кожане, массивный, с растопыренными руками, — типичный бычара. В глубине салона еще, кажется, двое.
Элен заколебалась. Это был решающий момент. За углом у нее припаркована быстроходная тачка. Уйти от этой компании, так по-наглому уверенной в своих силах, для нее не составляло труда. И резон для отходного маневра был серьезный: Сережа Лихоманов бодрствовал в больничной палате, томился от боли, ждал ее возвращения — и кто, кроме нее, напоит его душистым ночным чаем? С другой стороны, надо быть идиоткой, чтобы свернуть с четко обозначившегося следа.
