– Булыжниками в футбол играют, – предполагает Сохно. – Интересно – мать их! – кто у них за вратаря?
Он чешет нос увесистым стволом своего «стечкина» и шагает вперед смелее. Те, кто такие беззастенчивые звуки издает, едва ли сами могут что-то услышать со стороны. Теперь спецназовцы передвигаются еще быстрее – нет необходимости соблюдать полную осторожность – и надеются не опоздать к развитию событий.
В большой треугольной комнате со множеством боковых выходов они долго не задерживаются. Здесь намного светлее, чем в коридоре, и можно ориентироваться не по слуху, а визуально. Но все же недостаточно светло, чтобы сразу составить себе точное впечатление о месте предстоящих действий. И потому Сохно, замерев, прислушивается и определяет коридор, из которого доносятся звуки.
– Откапывают лаз, чтобы запустить группу, – комментирует Макаров.
Сохно кивает. Он согласен.
– Здесь ждем… Сюда, голубчики, пойдут…
И тут же показывает товарищу на один коридор, откуда звуков не доносится, а сам перебирается к другой стене, где тоже скрывается в темноте прохода. С той и с другой позиций полностью контролируется коридор, откуда спецназовцы пришли, и второй коридор, откуда раздаются звучные удары камня о камень. Засада по всем правилам полной блокировки противника!
Камни стучат менее интенсивно. Или работяги устали, или работа завершается. Сохно с Макаровым ждут внешне спокойно, друг друга не видят, но знают, что каждый в нужную минуту будет вести себя только так, как необходимо вести себя в данной ситуации, и не допустит ошибки.
Из прохода теперь доносятся голоса. Но голоса отдаленные. Словно люди вышли из пещеры. Но это ненадолго. Скоро голоса становятся более ясными и четкими. Опять слышится стук камней. Значит, проход за собой закладывают. И не собираются здесь же запускать остальные группы. Сохно с Макаровым правильно просчитали ситуацию – этот проход только для тех, кто несет деньги… Правильным ли окажется вывод о том, что должно произойти чуть позже?…
Стволы смотрят из темноты, от нетерпения подрагивая в руках.
Наконец слышатся шаги. Луч фонаря вырывается из-за угла, неровно освещая каменистый пол треугольной комнаты. Восемь человек… Фонарь в руках только у одного, который командует. Еще один явно держится особняком. Он даже рюкзак не несет, и автомата не имеет. Но заставляет других рюкзаки снять. И вытаскивает из одного упаковку, как нетрудно догадаться, с долларами. Упаковка солидная, увесистая. Перебрасывает ее тому, что с фонарем. Тот прячет упаковку в нагрудную сумку, перебрасывает сумку за спину, и перевешивает фонарь на пояс. Берется за автомат.
Сохно уже по этому жесту понимает, что сейчас начнутся основные события. И интуиция не подводит его. Один из боевиков начинает стрелять из автомата, второй из штурмового пистолета. Им не нужны свидетели… Пришло время действовать и спецназовцам. Сохно видит, что только одна из жертв осталась в живых, но и на него уже наводится ствол. Подполковник делает шаг, толкает боевика в плечо, и сам падает вместе с ним. И, так и не успев подняться, кричит:
– Какого хрена вы так расшумелись?… Кончайте базар!.. Сопротивление бесполезно!.. Все выходы перекрыты… Предупреждаю… Хуже будет, если я шуметь начну… Быстро! Быстро!..
Следующий выстрел штурмового пистолета направлен туда, откуда раздается голос. Искандер даже руку не поднимает – стреляет навскидку, от пояса. В ту же сторону направлена рваная автоматная очередь и целый поток ругательств, выброшенных эмиром Абдулом, который отвечал за безопасность, но, несмотря на свой профессионализм охранника, прозевал появление противника. Эмир Абдул знает, кто и насколько строго спросит с него за это…
Но Сохно выстрелов ждет, словно специально вызывал их на себя, давая возможность вступить в работу напарнику, и уже перекатывается за камень, правда, делает это как-то неуклюже, совсем не так, как делал обычно. И тут же от противоположной стены звучит еще один автомат, ломая пополам, как тростинку, боевика со штурмовым пистолетом. Но второй боевик выключает фонарик и исчезает в боковом проходе.
– Это Абдул! – кричит Макаров.
– За ним! – резко приказывает Сохно.
Макаров и без того уже оценивает ситуацию и бросается следом за эмиром, а Сохно садится, не имея возможности встать, и сразу начинает перевязывать прямо поверх камуфлированных штанов простреленную в бедре ногу. Рядом лежит не шевелится тот боевик, которого Сохно сбил ударом в плечо и тем самым спас от неминуемой смерти. Почему не шевелится? Или пуля достала и его?
Подполковник здоровой ногой толкает парня в бок. Тот шевелится.
– Винтовку можешь не трогать. Она тебе больше не нужна… Разве что захочешь Абдула подстрелить, тогда позволю сделать один выстрел…
Макаров возвращается.
– Там разветвление… Четыре коридора… Ушел… Сильно задело?
– Артерия, кажется, цела… – Оба хорошо знают, что при ранении в бедро человек, которому перебило артерию, в полевых условиях обречен. – Наверное, и ходить сам смогу…
– Лежать! – приказывает Макаров Беслану, убирает от него подальше винтовку и помогает Сохно закончить перевязку.
Подполковник встает на ноги и пробует сделать шаг.
На звонок дверь открывается сразу, словно Дым Дымыча в окно увидели и приготовились к встрече. Так, должно быть, и произошло, поскольку он предупредил о своем приезде телефонным звонком.
Он заходит молча, по привычке не произнося ни слова в подъезде, где старушки любят прикладывать уши к дверям и глаза к замочным скважинам, если имеют таких подозрительных соседей. И только за дверью, когда Красный дважды поворачивает за его спиной ключ в замке, Сохатый спрашивает:
– Как, приготовились?
Металлическая дверь обита толстым слоем утеплителя и поверху какой-то толстой синтетической кожей, хорошо прячет звуки, а голос у Дым Дымыча негромкий, хотя и всегда внятный, жестко членораздельный, чтобы никто потом не смог сказать, что не понял его.
В ответ он видит ухмылку. В полумраке прихожей светятся вставные металлические зубы.
– Тебя ждем… Твоего мудрого совета…
Красный слегка ерничает, но он всегда такой, и Сохатый, хорошо зная манеру поведения старого уголовника, больше половины своей шестидесятипятилетней жизни отдавшего «зоне», другого и не ожидает. Но и при таком наборе общего срока Красный авторитетным стать не сумел – не те статьи, чтобы в авторитеты выбраться, да и характер не тот. Предпочитает, чтобы другие брали ответственность на себя. А это большой выгоды не приносит. Потому Красный сейчас и заботится о близком завтрашнем дне, когда будет не способен сам себя обеспечивать даже по мелочи, не говоря уже о крупных запросах.
Сохатый отвечает достаточно жестко:
– Я посоветую слушаться меня. Другого посоветовать не могу, и при других вариантах работать с вами не буду.
Они проходят в комнату. Там сидят еще двое – вислоносый Ерема, бывший когда-то, в расцвете собственных лет, квалифицированным карманником, и плоскогрудый туберкулезник Квадрат, всегда только пристраивающийся сбоку к тем, кто дела делает, но сам ни на что не способный. При этом в каждое лицо глубокими морщинами вписана лагерная биография. Более подробно она отражена на руках, разрисованных татуировками, часть из которых при умении можно «прочитать». Но Дым Дымыч себе такую задачу не ставит, поскольку и без того неплохо знает их жизнеописание и способности, знает, от кого чего можно ожидать.
– Общий привет! – рисованно-устало машет он рукой, и садится верхом на стул. Приветливости, впрочем, в его фразе не слышится.
– Придумал что-то? – не теряя времени на пустые разговоры, спрашивает Красный.
– Еще не думал. Пока только узнавал…
– И что узнал?
Сохатый паузу выдерживает не для того, чтобы себе придать важность, а чтобы обратить на сообщение особое внимание.
– Узнал. Стоит с парнями связываться. Есть, что стрясти. Не всегда есть, но сейчас – есть. Они сами кого-то крупно потрясли.
– Крутые? – Ерема часто носом шмыгает, как кролик, отчего кончик носа по-кроличьи шевелится. Раньше Сохатого это смешило, сейчас уже не интересует.
– В меру. Но обламывать, думаю, так и так придется. Сразу под тебя не лягут… Вы за ними, как я понимаю, уже мотались?
– Вчера весь вечер, – рассказывает Красный. – Ездят парой. Друг друга не оставляют. Телеги – класс. Нам на всех бы хоть одну такую. Главное, чтобы они после таких покупок пустыми не остались.
– Не остались… По моим данным, они «огребли» где-то на дурачка по пол-лимона баксов.
– Нехило… Я чувствовал, ребята серьезные. – Ерема особой храбростью никогда не отличался – умеет только на того «наехать», кто не ответит соответственно. – Машинки эти, кстати, тоже серьезно стоят. Могли уже и потратиться…
– У одного осталось половина, у второго чуть поменьше… Он жену в Норвегию отправил. И денег ей сколько-то выделил. Сколько – не знаю. Говорят, на покупку дома… Я спрашивал – это максимум, сто тысяч баксов. На шикарный дом. Но шикарный он едва ли захочет…
