Ознакомительная версия.
– Должны были убить меня, товарищ майор.
– Да не бубни ты, Куницын, заткнись, – прикрикнул на него майор. – Пуля знает, брат, в кого попадать. И не каркай.
– Лучше бы меня положили. Завтра мы домой собирались ехать, он и деньги матери отложил. Что я ей скажу, товарищ майор? Может, вы со мной поедете?
– Никуда ты завтра не поедешь. Вначале с тобой, Куницын, поговорят, а там видно будет.
Утром уже весь Ельск знал, что на берегу реки во время пьянки был убит выстрелом из снайперской винтовки один из сержантов-контрактников, только что вернувшийся из кавказской командировки. Больше всех о Сапожникове рассказывала заведующая рестораном: как-никак, она обслуживала ребят, и от нее они прямиком отправились на реку.
Нашли девиц – Надю и Ольгу, насмерть перепуганных. Они рассказали, как все произошло.
Подтвердили, что между тем, как Сапожников упал, и моментом, когда раздался выстрел, прошло не меньше двух-трех секунд. Значит, точно стреляли из леса. Всякие подозрения с Куницына были сняты. Он мог оказаться такой же жертвой, как и его товарищ. Спасло Куницына, наверное, то, что он лежал у костра, а не сидел, высоко подняв голову, освещенный пламенем.
То, что случилось летним вечером, выходило за рамки привычного, такого в бригаде спецназа не случалось никогда за всю историю его существования, за все время дислокации в Ельске.
Похоронили сержанта Сапожникова рядом с товарищами, погибшими в Чечне, но уже без пышных воинских почестей, которые были отданы его друзьям. Настроение в бригаде спецназа царило мрачное.
По городу ползли всякие слухи. Одни говорили, что убийство – дело рук чеченских террористов, которые прячутся в лесах, днем спят в мастерски замаскированных норах, а ночью выходят на охоту, рыскают в поисках спецназовцев. Поговаривали, что у чеченцев имеются списки всего личного состава бригады, проданные им кем-то из штабных московских офицеров. Другие говорили, что в город приехали нанятые чеченцами «хохлы», и зря милиция ищет «лиц кавказской национальности». Хохлы, будучи «лицами славянской национальности», свободно разгуливают по Ельску, выслеживают, а затем убивают вернувшихся из командировки на Кавказ, и будто бы Хаттаб и Басаев платят им за каждого убитого сержанта по десять тысяч долларов и обещают по пятнадцать за голову офицера. Деньги для Ельска были огромные, поэтому в подобную галиматью верили.
Украинцы, занимавшиеся в Ельске строительством частных домов и магазинов, тут же перестали говорить на людях по-украински. Это только укрепило подозрения горожан в их причастности к убийству. Существовала и более правдоподобная версия: в город заслан смертник – молодой парень лет восемнадцати, горец со светлыми волосами и голубыми глазами, будто бы такие живут очень высоко в горах, там, где начинаются ледники и снега. Ходит он днем в темных очках, бережет глаза, чтобы лучше видели ночью. Вот он и стреляет, он поклялся на Коране перебить всех спецназовцев.
Цветков на всякий случай распорядился ликвидировать автостоянку возле мэрии. Почему – он так и не сказал, но все понимали: мэр боится машины, начиненной взрывчаткой. В бригаде спецназа, а также в ракетной части был введен усиленный вариант несения службы. Офицеры ночевали в казармах, личному составу увольнительные не выдавались, по городу ходили вооруженные патрули.
Гибель сержанта Сапожникова на время примирила и ракетчиков, и спецназовцев, и даже местную милицию. Теперь они приветствовали друг друга на улицах Ельска, иногда даже ходили вместе по плохо освещенным улочкам старинного городка. Как ни старались патрули и следователи военной прокуратуры, пока их работа никаких результатов не принесла.
Лесок уже в который раз обыскали самым тщательным образом. Ходили даже с металлоискателем, подозревая, что снайперская винтовка спрятана где-то в лесном массиве. Нашли с полтонны металлолома, пару немецких касок, штук пять советских, ржавых и покореженных, и кое-какие боеприпасы, но все – времен второй миравой войны.
Жара стояла невыносимая. Старожилы говорили, что такое пекло стояло в сорок первом году, когда они еще были детьми. И хотя в местной газете из номера в номер писали, что приняты все меры безопасности, въезд и выезд из Ельска контролируется, все горожане от мала до велика чувствовали, что смерть сержанта Сапожникова не последняя и, открывая свежий номер газеты, удивлялись, что пока еще никого не убили.
Естественно, не имея реальной информации, народ занялся «творчеством». На базаре можно было услышать, что во вторник в двадцать три пятнадцать водитель городского автобусного маршрута заметил на конечной остановке, что после того, как вышли все пассажиры, в салоне остался сидеть пьяный офицер. Когда водитель подошел и тронул его за плечо, берет упал с лица спецназовца, и водитель увидел, что у капитана навылет прострелен глаз, а сам он уже минут тридцать как мертв. Но милиция и командование бригады спецназа этот случай тщательно скрывают, водителя же автобуса той же ночью отправили в отпуск. В подобный вымысел местные жители верили охотно. Они были готовы к любому повороту событий, кроме продолжения спокойной, мирной жизни, в меру разбавленной драками, пьянками и выяснением отношений между спецназовцами и ракетчиками.
За этими разговорами в городе почти незамеченным осталось возвращение бывшего спецназовца – сумасшедшего Гриши Бондарева. Сестра уговорила докторов психиатрического отделения ростовского госпиталя отпустить его домой. Гриша в первый же день уселся возле сгоревшего в прошлом году пивного киоска и принялся рисовать на асфальте обломком кирпича огромные, как тарелки, глаза.
Его навестили спецназовцы из его отделения.
Гриша ненадолго прервал свое странное, занятие.
Почти невидящим взглядом прошелся по бывшим друзьям и сказал:
– Я ее видел. Она меня отпустила. А вы – мертвые, вы уходите.
– Кого ты видел? Смерть, что ли?
– Кавказскую овчарку… Вы мертвые, с вами пить не буду. Уходите. Меня она отпустила…
Кавказская овчаркаБольше Гриша не проронил ни слова, и его решили оставить в покое. Вечером пришла сестра и повела его домой.
Двум сержантам – Валерию Смирнову и Славику Кухарчуку, вместе с Куницыным и Сапожниковым поклявшимся на могиле товарищей мстить чеченцам, осточертело сидение в казарме, занятия строевой и стрельба в тире. Когда люди долго находятся рядом, да еще на привязи, они начинают выяснять отношения между собой.
Всегда найдется к чему придраться, особенно в армии – не так глянул, не то сказал.
Считать до трех спецназовцы не умели, на счет «раз» били чужих, на счет «два» – своих.
Энергия всегда требует выхода. Если нет возможности пить, а драться не дают, начнешь заниматься спортом. На территории бригады своего водоема не было, поэтому многие спецназовцы вопреки запретам командира бригады бегали купаться на реку. Преодолевать препятствия они умели, умели и возвращаться незамеченными, им не требовалось даже дырки в заборе.
В шесть тридцать два голых до пояса спецназовца – Смирнов и Кухарчук – пролезли под колючку, ограждающую территорию со стороны реки, и по росистой траве, петляя среди кустов, побежали к реке.
– Задолбало, – говорил на ходу сержант Смирнов. – И чего бояться? Там надо было бояться, а нас держат взаперти здесь. Кто знает, может, террористам этого и надо? С гранатометом подберется и накроет ночью казарму.
– Слушай, а может, наша казарма уже заминирована? – сказал Слава Кухарчук.
– Кого-кого, а чужих на территорию не пускают, ко мне сестра приезжала, ее дальше грибка не пустили.
– Списки бригады, наверное, давно чеченцам продали?
– Конечно, продали! Эти козлы, – имея в виду штабных офицеров, говорил Валера Смирнов, – что хочешь продадут. Может, даже и не большой чин продал, а писарь. Представляешь, свои продают! Уроды! Попался бы он мне там, в Чечне, всадил бы пулю в позвоночник – и весь разговор.
– Тут по-другому, там – проще.
Мужчины бежали, ровно сопя, как два паровоза на перегоне. От реки потянуло свежестью.
– Давай тут искупаемся?
– Нельзя, из части заметят.
– Все и так знают, многие сюда бегают.
– Зачем подставлять своих, наша рота сегодня в наряде.
– Придется ребят уважить.
Мужчины перевалили через бугор и побежали, уже не пригибаясь. Лес уходил влево, между ним и грунтовой дорогой, повторявшей изгибы реки, пестрели огороды горожан. В конце восьмидесятых, когда разразился продовольственный кризис, городские власти отдали часть луга под огороды. Землю брали все, кто хотел. Жители Ельска обустроили небольшие участки по своему вкусу: кто обтянул делянку в пять соток колючей проволокой, кто вбил деревянные колышки. Некоторые возвели нечто наподобие тюремной зоны с высоким забором, усиленным колючей проволокой, вымазанной солидолом. К испохабленному пейзажу горожане привыкли, и он никого не раздражал, став неотъемлемой частью Ельска.
Ознакомительная версия.
