– Тебе известны их фамилии и домашние адреса?
– Нет, но при желании, особенно когда дело касается моей чести…
– Что ж, я даю тебе шанс постоять за свою честь, – перебил его я.
– Ты думаешь, что испугал меня? – гордо заявил артист. – Ладно. Я найду эти видеозаписи. Чего бы мне это ни стоило. Я докажу тебе, что ни словом, ни жестом не опорочил твою фамилию. Я сделаю это ради девственной чистоты и безусловной свободы моего творчества, я высвобожу флюиды вдохновения из рабских уз недоверия и злопыхательства!
– Золотые слова, – сказал я, пожимая артисту руку. – Записывай мой телефон!
Нет, не стоило тешить себя иллюзиями! Не сможет артист найти видеозаписи своих выступлений. Где те люди, которые снимали концерт? Разбежались по своим пансионатам и домам отдыха, разъехались по своим городам. Конечно, один вариант есть, но для полного идиота: дать объявление в газете, что, мол, требуется видеозапись выступления Кирилла Вацуры в «Балаклаве», вознаграждение гарантируется. Почему для полного идиота? Потому что курортники редко когда читают местные газеты, это раз. А во-вторых, это объявление сразу выдаст меня убийце, снова сделает меня объектом для прицельной стрельбы. Разве не насторожится убийца, когда узнает, что некто проявляет странный интерес к заурядному выступлению малоизвестного актера?
Нет шансов. Нет.
Опустошенный, обессилевший, я брел по раскаленному, как сковородка, пустырю, спотыкаясь о затвердевшие кочки. Дошел до узкой лесополосы, прозрачной и пожухлой от жары, сел в жиденькую тень на краю пересохшего арыка и впал в ступор. Я помнил, как старые и больные люди рассказывали мне об одиночестве. Я помнил их слова о том, что все кругом чужие, и никому они не нужны, и чувствуют себя невидимыми, бесплотными, как воздух… Наверное, я впервые понял весь глубинный смысл этих слов и ощутил себя одиноким… Я взялся за колючий, сухой, как пустынный песок, ствол акации и зажмурил глаза. Где я? Что со мной? Почему в одночасье рухнула моя некогда размеренная, наполненная смыслом жизнь? Почему я остался без Ирины? Без работы? Без дома? Мне не с кем разделить свою печаль. Я не знаю, что мне делать. Я зашел в тупик…
Я притянул к себе рюкзак, вялым движением открыл его и вытряхнул из него все, что было. Фляжка гулко стукнулась о землю. Я свинтил пробку и сделал глоток. Теплое, почти горячее, отвратительное пойло я проглотил с трудом. Потом взвесил на ладони похудевшую пачку денег. Вынул из чехла и засунул обратно туристский топорик. Поменял аккумулятор в мобильном телефоне… Вот, собственно, и все мое добро. Те немногие вещи, которыми я еще пока распоряжаюсь… От скуки я порылся в накладных карманах рюкзака. Там не было ничего, кроме горсти семечек и помятого пропуска на пляж дома отдыха «Изумруд». Я развернул его, и под сердцем сразу мучительно заныло… Эти пропуска Макс сделал нам с Ириной в один день. Мы принесли ему фотографии, он откатал на принтере бланки, вклеил снимки и поставил у директора печати. Мы выбрали с Ириной самый труднодоступный пляж, вход на который охраняли злые и неподкупные церберы. Хотели спрятаться от знакомых, отдохнуть от суеты… Ничего у нас не получилось. Все полетело в тартарары…
Я смотрел на свою фотографию почти с ненавистью, и мне хотелось крикнуть этой самодовольной улыбающейся физиономии: «Очнись, тряхни головой и прекрати ухмыляться, как полудурок! Ирине угрожает смертельная опасность!» Мой взгляд бежал по строчкам: «Пропуск на пляж дома отдыха «Изумруд». Отдыхающий(ая) – Вацура Кирилл Андреевич…» Ниже – разрешенное время посещения, печать директора, а в самом низу, мелким шрифтом, правила поведения на пляже… Нет, нет! Здесь все нормально, и не из-за этих строк у меня вдруг перехватило дыхание. А вот что притянуло мой взгляд – правое поле пропуска с серой полосой. Полоса неровная, рваная, а посредине страницы она перетекает в пятно, напоминающее голову лошади. Что это? Что это значит?
Я невольно вскочил на ноги, будто от этого я стал бы видеть очертания пятна лучше. Никаких сомнений! Это та же «лошадиная голова», какую я видел на анонимках с угрозой! Тот же дефект того же картриджа! Я вытер со лба пот и огляделся по сторонам, словно хотел найти человека, который бы подтвердил, что у меня нет галлюцинаций. Как это понимать? Этот пропуск и обе анонимки, которые я видел, отпечатаны на принтере в кабинете Макса? Уму непостижимо!
Я перевернул пропуск, потом посмотрел через него на солнце, потом в сердцах шлепнул по нему ладонью. Это не криминальное расследование! Это черт знает что такое! Выходит, анонимки отпечатал не кто иной, как Макс? Отпечатал на собственном принтере? Первый экземпляр, наверное, неудачный, скомкал и выкинул в мусорную корзину, где я его и нашел. А второй сунул Юрке Кондрашову в почтовый ящик.
От вывода, который логически вытекал из этих мыслей, мне стало не по себе. Не может быть! Не хочу в это верить! Но факты упрямо талдычат о своем. Да, да, как же я раньше не догадался! Макс скомкал и выкинул анонимку в мусор, как ненужную бумажку. Но разве с анонимкой, в которой содержится угроза, нормальный человек так поступит? Конечно же, нет! Он будет ее беречь для прокуратуры как главный вещдок! А Макс скомкал и выкинул – машинально, как мы естественно поступаем, когда что-либо распечатываем и у нас не сразу получается. Второй экземпляр получился лучше, и Макс повез его в Севастополь. Вот почему его не было на работе, вот почему волновалась жена.
Потом Макс сунул записку с угрозой в почтовый ящик Юрки Кондрашова, но этого ему показалось мало, и помощник по культуре решился… Господи! Но почему эта страшная догадка пришла ко мне так поздно?
Я закинул вещи обратно в рюкзак, нацепил лямки и быстро пошел к шоссе. Новые выводы, еще более ужасающие, паровозиком цеплялись друг за друга, но я тормозил эту непроизвольную работу мысли, эту упрямую и взбалмошную парочку – индукцию и дедукцию, словно мчался с горы на тройке лихих лошадей и что было сил тянул на себя поводья. Сначала я должен убедиться, что в гибели Юрки виновен Макс… А все остальное – потом. Нельзя спешить, нельзя пороть горячку, иначе я наломаю много дров и прольется много кровушки.
На попутке я доехал до Херсонеса, купил билет на посещение историко-археологического комплекса, пересек парк и руины древнего города и вышел на берег. Среди разломов яично-желтого ракушечника и бесформенных глыб загорали люди, в прибое резвились дети. Я искупался, несколько раз глубоко нырнул, рассматривая дно, потом вышел из воды, подхватил рюкзак и одежду и направился по береговой полосе в сторону мыса. Скоро я увидел указатель с надписью «Дайвинг. Подводное погружение с аквалангом», а рядом с ним – выгоревший на солнце, полощущийся на ветру тент, похожий на парус. В его тени умирали от скуки и вялого бизнеса трое юношей, худых и черных от загара. Увидев меня, они, словно потревоженные кобры, вскинули головы и уставились на меня, кто с неудовольствием, кто с надеждой.
– Подводное плавание! Руины Атлантиды! Незабываемые впечатления! – дурным голосом выдал рекламный блок один из парней.
Другой вскочил на ноги и, как его учил хозяин аквалангов, вымученно улыбнулся.
– Добрый день! Желаете поплавать? Вам повезло, сегодня необыкновенно прозрачная водичка!
Насчет прозрачной водички он откровенно лгал, потому как свежий морской бриз поднял волну, а та, в свою очередь, – ил и песок. Я понял, что сейчас все мысли парней работают в узкой области коммерции и бесполезно было задавать им вопросы на отвлеченные темы. Мне пришлось облачиться в гидрокостюм, который оказался мне неимоверно мал, и вместе с юным инструктором плавать среди поросших водорослями валунов. Пяти минут мне вполне хватило, чтобы составить полное впечатление о руинах Атлантиды. Мы вышли на берег, сели на камни.
– Вчера вы работали? – спросил я, стаскивая с ноги ласт.
– Работали, – кивнул парень. – Мы здесь практически каждый день.
Я снял второй ласт, вылил из него воду, подошел к своему рюкзаку и достал фотографию Макса.
– Этот парень акваланг у вас брал?
Инструктор взял фото мокрыми пальцами, долго его рассматривал, затем покосился на меня.
– А вы что, из милиции?
– Нет, с чего ты взял?
– Да вчера тут один мужчина утонул. Спасатели у нас акваланги брали, чтобы тело вытащить. Потом все зеваки к нам прилипли, чтобы мы подробности рассказали. А мы сами ничего толком не знаем… Нет, этого я не помню, – добавил он, возвращая снимок.
Мне показалось, что он прячет глаза и пытается поскорее закончить неприятный для него разговор об утопленнике.
– Ты хорошо посмотри, – настаивал я.
– Да я хорошо посмотрел! Не было такого.
– Может, твои коллеги его вспомнят?
– Вряд ли. Ну, если хотите, то спросите.
«Коллеги» посмотрели на фото, переглянулись и вяло пожали плечами.
