«Пьяница», в отличие от простодушного «заначника», частенько забывающего места своих многочисленных тайников, всегда четко помнит, куда он припрятал кровные — и ему не грозит обнаружить ворох ненужных купюр через год после очередной денежной реформы. Он имеет склонность к технологическому мышлению, поэтому больше тяготеет устроить свой потайной сейф внутри всякого рода электроагрегатов, появляющихся у него дома, например в радиоприемнике или, что еще лучше, в патефоне.
«Хитрец» закладывает завернутые в целлофан пачки денег в вытяжной трубе, или в сливном бачке в туалете, или за настенным ковром, наконец, долбит выемку в стене, прикрывая ее свежепоклеенными обоями.
Самый бестолковый изобретатель способов утаивания материальных ценностей — «барыга». Его фантазии нет предела, он, как и «баба», прячет оборотный капитал на кухне, но основной хоронит глубоко и основательно: если живет на даче или в собственном доме, то в фундаменте, но ни в коем случае не в саду. А если проживает в городской квартире, то деньги, золото и побрякушки укладывает под паркет. Но самый умный деляга устраивает свой тайник под входной дверью в прихожей или над люстрой за алебастровым кругом потолочной лепнины.
…Медведь уже в который раз внимательно рассматривал принесенную ему Рогожкиным подробную схему дома на Берсеневской набережной и расположение квартир во всех его двадцати пяти подъездах. В этом гигантском сером доме-острове, в котором проживали члены советского правительства, орденоносцы, крупные ученые и родственники первых вождей советского государства, ему предстояло взять не одну квартиру и не две. Рогожкин наметил на ближайший месяц пять, принадлежавших высокопоставленным начальникам одного крупного наркомата.
Этот домина, по замыслу его строителей, должен был стать коммуной советской руководящей головки: почти полтысячи просторных четырех- и пятикомнатных квартир с газовыми плитами, горячим водоснабжением, мусоропроводами и телефонами, тут же размещался кинотеатр, огромный магазин, прачечная, пищеблок, детский сад. Поговаривали, что идея собрать всех руководящих чиновников и их семьи под одну крышу возникла у товарища Сталина, чтобы в случае надобности не надо было долго искать того или иного члена правительства — особенно это удобство оказалось ценным с началом крупных перетрясок в высшей большевистской касте в середине тридцатых. Когда-то здесь, на острове между Москвой-рекой и Обводным каналом под Большим Каменным мостом, располагались многочисленные воровские притоны, и Медведь по малолетке бывал тут частенько. В этих же местах некогда совершенствовал свое мастерство знаменитый московский вор Ванька Каин.
Медведь задумался, вспоминая заречные улицы и переулки, вспомнил и незавидную судьбу Ваньки Каина. Это был талантливый вор — проникал в императорские дворцы, гулял атаманом с вольницей по Волге, — словом, гремел на всю Россию… А потом вдруг исчез, как в воду канул, и выплыл некоторое время спустя в Москве, в обличье сыщика полицейского департамента, охотящегося за бывшими своими подельниками. Нет, Медведь не хотел бы такой судьбы. Да и вряд ли такая ему была уготована. Он прекрасно понимал, что после того, как пройдет по всем указанным на поэтажном плане жирными кружками квартирам и выполнит по указке НКВД тайную работу, его непременно уберут. Как убрали в свое время Славика Самуйлова — теперь Медведь понимал причину его загадочного убийства на пустынной московской улице осенью двадцать девятого года и страшный смысл сказанных им напоследок перед смертью слов: «Из куска говна конфетку не слепишь». Похоже, Славик тайком снюхался с ГПУ, на свою беду, и поплатился за это… То же ждет и его, Геру Медведева, и даже вроде бы дружески относящийся к нему Рогожкин ничем не сможет ему помочь: неумолимая мясорубка энкавэдэшного террора перемелет всех, кто в нее попал. Ибо свидетелей в серьезных делах оставлять ей ни к чему.
Но пока что Медведь собирался поиграть в эту смертельную рулетку…
— Ты начни с последнего этажа в первом подъезде, с двадцать пятой квартиры, — наставлял его Рогожкин, сам внимательно разглядывая лист хрустящей папиросной бумаги, будто тоже собирался идти на дело на пару с опытным медвежатником. — Или с двести шестой, но это уже в тринадцатом подъезде… Как ты насчет дурных примет и суеверий?
— Мне мой боженька не велит в такие глупости верить, — не то всерьез, не то в шутку ответил Медведь.
— А я, вот поверишь ли, ужасно суеверный! — всколыхнулся Рогожкин. — Кошка дорогу перебежит — так ни за что тем путем в этот день не пойду. Или вот вчерась вызывают к начальству, к самому высокому, вошел к нему в кабинет, сел, то да се, вроде хороший разговор состоялся, а стал выходить — гляжу, на подоконник снаружи ворона села. Вот тут и думай, чем завтра для меня этот задушевный разговор обернется!
— А ты не думай! К тому же вам, партийным, нельзя такими глупостями голову забивать. Вас же уму-разуму учит товарищ Сталин и первый маршал в бой вас поведет, — снова пошутил Медведь.
— Да что ты смеешься! — всерьез разозлился Рогожкин. — Тут не разберешь, кто первый маршал, а кто первый враг народа. Помнишь, как тут с Тухачевским дело обернулось? Тоже ведь был маршал, герой Гражданской войны, а оказалось — вражеский наймит, который всю жизнь маскировался. Вот то-то…
Тогда Георгий не знал, да и откуда было знать ему, что не по сшей личной инициативе товарищ Рогожкин нашел в Казани знатного вора-медвежатника Георгия Медведева. Навел ретивого энкавэдэшника на след Медведя знающий человек, о чем Рогожкин упомянул при первой встрече с вором, но развивать эту тему не стал, осознав, что сболтнул лишку. Звали этого человека Евгений Сысоевич Калистратов, а по-простому говоря, Женька Копейка, и был он старинный знакомый Медведя еще по Соловкам, который еще у первого начальника СЛОНа Кудри ходил в негласных соглядатаях и сексотах и присматривал за авторитетными урками, в коих числу принадлежал и Гера Медведь… После окончательной «перековки», когда высокое гэпэушное начальство решило, что пора бы Калистратову делом доказать свою преданность делу партии большевиков и пролетарской революции, надели на Женьку военную форму и отправили в Калугу в секретную школу НКВД. А как закончил Калистратов эту школу через два года, бросили его на борьбу с уголовным элементом, учитывая его прежние заслуги и немалый опыт в этом деле: ведь сам он вышел из уголовной среды.
Выказывая немалое усердие и собачью преданность новым хозяевам, Калистратов быстро приглянулся начальству и вскоре был переведен в Ленинградское УКВД, где и занялся крупными воровскими делами. Прознав про многие подвиги своего знакомца Медведя, а потом еще и прослышав о хитроумном замысле Николая Ивановича Ежова использовать какого-нибудь опытного медвежатника для изобличения советских военачальников, запродавшихся иностранным разведкам, он вышел в соответствующие инстанции с инициативой, поддержанной на самом верху…
Так Андрей Рогожкин, сам того не ведая, стал глазами и ушами Евгения Калистратова, который негласно курировал опасные гастроли Георгия Медведева в большом сером доме-острове в Москве…
Медведь ломанул уже четыре квартиры на Берсеневской набережной. И сегодня шел на пятое дело. В основном, по его разумению, хозяева взломанных им квартир представляли собой помесь «интеллигента» с «хитрым пьяницей», хотя, как уверял Рогожкин, все были крупными партийными начальниками. Их миниатюрные и до смешного плохо замаскированные сейфы прятались в основном за рядами пыльных томов Ленина и Сталина. В сейфах они держали кое-какую наличность, наградное оружие и бумаги. Он никогда не читал этих бумажек и, как они уговаривались с Рогожкиным, сразу же передавал Андрею Андреевичу лично в руки.
Кто были эти бедолаги, которых он грабил, Медведь понятия не имел, да и не особливо интересовался. Занимало его только одно: как бы побыстрее найти и раскурочить сейф с бумагами, чтобы потом осталось как можно больше времени пошмонать по комнатам…
Естественно, дом на Берсеневской находился под спецохраной и так запросто В него было не попасть — ни днем, ни ночью. Во всех подъездах, в застекленных каморках, восседали строгого вида тетки, четко регистрируя, кто к кому идет, а перед подъездами прогуливались как бы просто так ладные ребята в неприметных пальтецах и зыркали на всех проходящих мимо. Но Медведю пособляли в нужный день: вдруг ни с того ни с сего сторожиха внезапно заболевала и ее некем было сразу заменить, так что подъезд на несколько часов оказывался безнадзорным. Медведь юркал в дверь и мчался по лестнице вверх, на самый последний этаж. Воспользоваться лифтом он не мог, чтобы не столкнуться, не дай бог, с личным охранником или ординарцем какого-нибудь важного начальника или маршала. Добравшись до чердачной лестницы, он там затаивался, дожидаясь, когда стихнут голоса в гулком подъезде и ничего не подозревающие его обитатели отправятся ко сну, и только тогда он осторожно направлялся к намеченной заранее квартире, где, как он знал заранее, жильцы точно в эту ночь отсутствовали.
