— Соль нынче на вес золота. Я у батальонного обозника сменяла. На рыбу… — отсыпая в подставленную лодочкой ладонь горку соли, рассуждала Вера. — Все допытывался, как это я такая рыбачка заделалась. Да только рыбачка я никакая. Вот мужик мой был рыбак. Таких сомов притаскивал домой. Одному управиться было не в мочь, соседей звал, чтобы дотащить пособили. Карпов, стерлядь носил… Коптильню держали. И для себя, и в Тирасполь возили, на базар продавать. Даже в Одессу два раза с ним ездили. От него заимка эта осталась. Кабы не она, войну нам не пережить. Рыба и кормила. Ни один румын про заимку мою не прознал. Хорошо Степан ее упрятал… И нашим зазря знать про нее нечего. Этот, обозник который… Все просил на рыбалку его взять. Известное дело, что у него за рыбалка на уме. Так я ему сказала: «Ты, мол, фрицев сначала разбей, а потом на рыбалку намыливайся». Это вас, значит. Ох, скорей бы уже вашему Гитлеру хвост оборвали… Чтоб мой Василию домой вернулся, целым и невредимым.
Произнеся это, Вера сыпанула соль в казан и, взяв ложку, хорошенько размешала уху.
— Ну, ладно, служивый, сиди тут на часах, следи за ухой, а я быстро обернусь, — до крупинки отряхнув соль с ладони в варево, строго произнесла Вера и по тропинке направилась вниз, к камышам. И тут Отто увидел то, от чего у него перехватило дыхание. Лодка… Из-за камышей торчал самый настоящий, деревянный нос самой настоящей лодки. Первым движением Отто было скорее броситься к ней, но его остановил нестерпимый голод.
Отто очень хотел есть. Уха скоро приготовится. Он готов был выловить эту рыбу из кипящего казана в полусыром виде и впиться в нее, и рвать мясо зубами. К тому же среди белого дня, хоть он и был не белый, а стерто-серый, шансов переправиться на ту сторону практически не было. И свои, и чужие откроют огонь. Разбираться, кто там, в лодочке, плывет, никто не будет. Дадут очередь, и пойдет Отто на корм рыбам, из которых Вера будет свою уху варить. Отто решил переждать до вечера.
Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем из камышей совершенно бесшумно появилась лодка с женщиной. Заметив ее, Отто спешно вскочил и подбежал к самому берегу. Почему-то он совсем не испугался, что она приведет русских солдат. Что-то сразу подсказало ему, что она этого не сделает.
Быстро войдя по голенища в воду, он ухватился руками за нос лодки и подтянул его на берег. Женщина неторопливо уложила на дно лодки весло и еще секунду посидела без движения. Вера как будто смаковала момент, когда кто-то ей помогает швартоваться и даже немного ухаживает.
Потом так же неторопливо и даже торжественно она подняла со дна, из-под весла, сетчатый садок. Она держала садок на вытянутой руке, показывая ему улов и будто гордясь им: учись, мол, вот как я могу. В садке трепыхались несколько карасей, совсем маленьких рыбешек с красными плавниками. Там же били хвостами и две крупные рыбины, похожие на тех, что Вера чистила для ухи.
Не выпуская улова из рук, Вера перекинула ногу через борт и смело ступила сапогом в воду.
— Видал, какие два карпа забрели в вершу? Как раз возле омута, вверх по течению. Степан всегда там сети ставил. Его место. И мне то место показывал… На заре, бывало, возьмет меня в лодку, гребем веслами, он — одним, а я — другим. До омута доплывем — там еще дерево приметное, с дуплом, на самом берегу Турунчука растет — он и говорит: «Стоп, машина». Только до сетей дело не сразу у нас доходило. Сам — весла в сторону и давай меня мять… Охоч он был шибко до этого дела, ну, до любви и прочего. Тебе хорошо рассказывать, можно все без утайки — все равно ни черта не понимаешь… Как то дерево… Чего вылупился?
Отто во все глаза разглядывал в прогалину среди камышей противоположный берег. Он был совсем не похож на обрывистый берег Днестра. Да еще к тому же чуть не вдвое ближе, и течение спокойное…
— Днестр здесь совсем узкий… — произнес Хаген, указывая рукой на реку.
Женщина сначала ничего не поняла, потом разобрала слово «Днестр».
— Вот дубина… Какой тебе Днестр… До Днестра еще с полверсты, дальше Днестр. Вишь, как вода поднялась-то. Давно так не понималась… Половодье в Днестре. В Карпатах, значит, снега сильно тают. Значит, весна наступает полным ходом. Значит, и вам перцу всыпят наши по первое число. Понял, немчура? А, ничего ты не понял… Реку, говорю, вспучило и в притоки воду лишнюю нагоняет. Вот она и поднимается. Боюсь, как бы до заимки не дошла. Поплывет тогда наше хозяйство. Понял, Отто? Днестр — в ту сторону. Оттуда вода прибывает.
Она махнула рукой вдоль берега.
— Оттуда, откуда, видать, нелегкая и тебя занесла. Там Днестр, там… А это Турунчук, приток Днестра. Ты в Днестре в жизни такой рыбы не наловишь, какая в Турунчуке обитает…
Отто вдруг схватил руки женщины и умоляюще посмотрел ей в глаза.
— Вера, Вера… — твердил он, как будто хотел заговорить ее. Пытаясь донести смысл сказанного, он усиленно помогал себе жестами. — Мне нужна лодка, Вера. Помоги мне. Мне нужна лодка, чтобы доплыть до правого берега Днестра. На ту сторону Днестра. Мне нужна лодка.
Женщина резко выдернула свои руки из его ладоней и толкнула его в грудь. В ее руках была такая сила, что он не удержался и упал спиной на камыши. Похоже, она поняла, что он хочет забрать у нее лодку.
— Ах ты гад… Лодку мою надумал забрать. Мы — с голоду подыхай? Да детям моим без этой лодки есть нечего будет… Ишь, чего удумал… А вот тебе, видел?…
Она скрутила пальцы в особый, русский кулак, выставив из него торчащий большой, и поднесла эту композицию к самому носу растерянно лежавшего на камышах Хагена.
Не оглядываясь, с пойманной рыбой в руках, она поднялась к сараю. По пути она продолжала, негодуя, рассуждать вслух:
— Лодку ему… А нам потом по миру идти?… Кто сирот моих кормить будет? Как я без лодки на дальние ямы подыматься буду? А там жерех, и карп, и сомы такие водятся. Я там острогой таких телят добывала, что мы неделю с одной рыбы питались, и соседей еще поддерживали, на соль, муку меняли… Ах ты, горе-то горе… И фашистику этому тут оставаться никак нельзя. Ох, неспокойно на сердце… За Василикэ моего душа болит, аж мочи нет… Уходить надо фрицу. Эх, сподобил Господь связаться с ним. Да, видно, судьба такая. Видно, послал Господь испытание. И ведь крест у него на груди тоже висит. Значит, тоже в Господа верует. Не все ж у них упыри да нелюди. Ох, нелегкая…
Усевшись на свое место, к казану, она неторопливо помешала уху большой деревянной ложкой. Потом набрала сверху юшку и, подув на нее несколько раз, отпила в два глотка.
— А уха хороша! Эй, Ото, хватит там в камышах загорать, иди уху есть. И не вздумай на лодку пялиться. Попробуешь взять, я тебе острогу между лопаток всажу в два счета. Я за тобой глаз теперь спускать не буду, а по ночи отправлю тебя от греха подальше. Туда, откель пришел. Знать, твой ангел-хранитель — губа не дура, коли меня заставил тебе помогать… Чай, не пропадешь…
Проговорила она это не шутя. Но Хаген, услышав, что она его окликнула, решил, что Вера на него уже не сердится, и поспешил к ней. Эта лодка нужна была ему как воздух. Он ничего не понял из того, что говорила она. Он только понял, что лодку ему отдавать она не собирается. Еще Хаген понял, что эта речка, заросшая камышом, была не Днестр. Скорее всего, его приток.
Он вспомнил свой ночной нескончаемый бег и резкий поворот влево, который он принял за поворот русла Днестра. Скорее всего, это и было место впадения в Днестр речушки, на берегу которой стоял сарай Веры. В какой стороне находился Днестр, он разобрал по жесту женщины и по направлению течения этой неширокой речки со спокойной, тихой водой.
— Готова уха, — весомо, предвкушая, произнесла Вера. Она вместе с палкой подняла казан с двух рогаток, вкопанных по диагонали костра. Вытащив палку и протянув ее Отто, она поставила благоухающую уху на заранее установленный ящик. — Давай, фашистик, налегай. Тебе сил набираться надо, а то вид уж больно болезный. Соплей перешибить можно. На вот…
Достав из кармана сверток, Вера развернула его. Это был кусок засохшей до твердого состояния, желтой, как солнце, каши. Отто угощали такой кашей на правом берегу, в Пуркарах, когда они ходили к местным выменивать тушенку на вино. Молдаване, местные жители варили ее из кукурузной муки и ели вместо хлеба. Отто вспомнил, каких трудов ему стоило выучить слово, которым крестьяне называли свой кукурузный хлеб. Вольф смеялся до колик в животе всякий раз, когда Отто произносил это слово, и, ухохатываясь, просил сказать его еще раз.
— Mamaliga, — произнес Отто, показывая на кашу.
— Что-что? — переспросила Вера. На лице ее сначала отобразилось искреннее удивление. А потом она засмеялась, заразительно и весело, показывая два ряда крепких, белых зубов. Глаза ее заискрились, щеки разрумянились, и вся ее красота, еще свежая, зовущая, упрятанная в ворохах одежок и забот, вдруг проявилась на ее миловидном лице.
