И чтобы об этом не думать, она собрала и проглотила все таблетки, лежащие на ее маленьком столике в белой бумажной тарелочке, запив их принесенным апельсиновым соком. Лина знала, что после лекарств сны будут легкие и интересные, с разноцветными невиданными прежде цветами и людьми в невероятно красивых и легких, как будто невесомых одеждах, плавно развевающихся у них за спиной, будто крылья ангелов. Эти люди всегда говорили ей что-то доброе и веселое, но что именно — она никогда не могла потом вспомнить. Была среди этих людей молодая девушка с маленькой дочкой, и еще жених с невестой, которые никогда не разжимали своих рук. Как те двое неизвестных, летящих вместе на землю и держащихся за руки в тот жуткий день…
Еще там среди этих людей был один очень знакомый ей человек, которого она никак не могла вспомнить. Он все махал и махал ей издалека краями своих серо-голубых, цвета вечернего неба одежд, которые плавно развевались и переливались неведомыми цветами в лучах неземного солнца…
Сегодня мне разрешено встретиться с Ангелиной во второй половине дня. Продукты и напитки, а также табачные изделия приносить категорически воспрещается. Особенно это относится к последнему, и если подобное все-таки происходит, посетитель в дальнейшем лишается возможности навещать больных. Цветы приносить не возбраняется. Фреди не поедет со мной — он подчеркнул, что я должен быть более самостоятельным в Нью-Йорке и знакомиться не только с Квинсом и Манхэттеном, но и шире — со всем Большим Яблоком.
От дома Ростислава я отправился пешком до станции «Джамайка-Центр». Отойдя на два квартала от белой аристократической Джамайки Эстейц, где на Вексфорд Террас жил Сабитский, я вначале попал, как мне показалось, в Латинскую Америку. Затем еще через пару кварталов южнее я очутился в Бомбее и через очередные две-три пройденные улицы начался сплошной Кейптаун. Черные представители разных стран, племен и земель продолжали здесь свой колоритный образ жизни, на первый взгляд, незначительно подпорченный цивилизацией… От конечной станции метро «Джамайка-Центр» я выбрал одну из трех линий, направляющихся в Манхэттен.
Линия J проходила над землей через Квинс и Бруклин вплоть до Нижнего Манхэттена на высоте трехэтажного здания. Поезд мчал на уровне крыш и балконов. Некоторые окна были завешены флагами разных стран проживающих здесь эмигрантов. Великолепный вид открывался во все просторы гигантского города и его трех ближайших боро. Было приятно стоять у двери и видеть в ясном морозном пространстве разноликих спешащих граждан, занятых каждый своим и вместе с тем каким-то одним общим делом. И это общее дело называлось РАБОТА. И неважно, что миллионеров в городе было значительно меньше, чем всех остальных граждан…
Важно, что на всех денег хватало! А кому не хватало, тем добавлял город. И не видно здесь было не только белых, но и черных стариков. И тем более детей, заглядывающих в помойные бачки в поисках пищи. Возможно, исключения бывали, но не повсеместно, как это стало в России и ее бывших республиках. И даже в Москве, сплошь и рядом на каждом шагу. Наверное, если бы так было в Нью-Йорке, жители города порвали бы своего мэра, как старую газету, если бы он сам не убежал в отставку. «Да! Это было не Рио-Де-Жанейро», как мечтал великий комбинатор. Это было значительно выше, и ясно было видно из окна проносящегося поезда, идущего со всеми остановками и так не похожего на электричку в Мытищи…
Примерно через сорок минут, перед проливом, отсекающим Квинс и Бруклин от Манхэттена, когда уже были видны «джунгли» его небоскребов, поезд снова нырнул под землю, чтобы выскочить из тоннеля уже с другой стороны пролива. Сделав пересадку и проехав несколько коротких станций, я вышел на 14-й стрит на углу Бродвея и 3-й авеню, и пешком через три квартала отправился в «Кабрини».
Войдя в холл госпиталя, я снова увидел черного гиганта-секьюрити.
— Как дела, босс? — осклабясь, спросил он.
С некоторых пор я стал замечать, что мой прошлый школьный и студенческий английский быстро возвращаются ко мне. Полное погружение, но не по методу тихой аферистки Илоны Давидовой, давал свои положительные результаты.
— О’кей, мистер Уильямс, — ответил я, прочтя его фамилию на табличке, приколотой к лацкану пиджака.
Записав мои данные в журнал и дав мне пластиковую карту, он добавил, так же улыбаясь и влажно шлепая губами:
— Можете проходить.
Поблагодарив, я отправился к лифту, все время чувствуя, что его доброжелательность была искренней. Я принял нашу встречу за хороший знак.
Ангелина проснулась свежей и успокоенной после обеденного сна. Из музыкального зала уже доносились аккорды фортепиано. Можно было пойти в столовую и взять кофе или фруктов из общей большой вазы, можно было пойти смотреть телевизор в холле или вырезать из цветной бумаги и затем склеивать какие-нибудь сувениры для близких, чтобы подарить на Рождество. Но близких-то у нее как раз здесь и не было. И не было даже собаки, для которой можно украсить ошейник или поводок…
От этих грустных мыслей ее отвлекла дежурная сестра, пригласив пройти во врачебный кабинет, но прежде переодеться, потому что к врачу нельзя было идти в халате или пижаме.
Считалось: если пациент не следит за собой, значит, он не выздоравливает. Правда, у некоторых здесь, кроме пижамы и одного комплекта одежды, ничего и не было, так как не было и родственников, готовых принести одежду, но прачечная находилась здесь же и для всех бесплатно.
У Лины были одни джинсы и блузка, в которой она была в тот роковой день 11 сентября. Да еще пара кофточек, что подарила Гражина из своих запасов. Все остальное, вплоть до зубной пасты, выдавали в госпитале.
Войдя в кабинет дежурного врача, Лина остановилась в недоумении — здесь находилась русская женщина-переводчик.
На вопрос врача:
— Кто у вас есть в Америке из близких родственников?
Ангелина, чуть подумав, ответила:
— Никого.
— А где ваш муж?
— Он остался в Москве.
— Хотите ли вы вернуться обратно в Россию, и если нет, то почему?
— Я боюсь, — призналась Лина.
— Хотели бы вы видеть своего мужа? — был очередной вопрос.
— Да, хотела бы, но я не знаю, жив ли он…
— Сейчас здесь находится мужчина, называющий себя вашим мужем. Хотели бы вы его увидеть?
— Да, если можно, — ответила Лина, заметно волнуясь.
— Подойдите ко второй двери и посмотрите в ее окошко. С противоположной стороны вас не смогут увидеть за зеркальной поверхностью этого стекла.
Лина подошла и стала внимательно рассматривать посетителя.
— Да, это Слава, — подтвердила она.
— Извините, кто? — переспросил врач.
— Это мой муж, — волнуясь, тихо ответила Ангелина.
— Вы хотите с ним увидеться и поговорить?
— Да, очень хочу, — волнуясь еще больше, сказал она.
— Успокойтесь и идите в зал для приема гостей. Через несколько минут он будет там.
Меня оставили дожидаться в холле, сказав, что пригласят чуть позже в комнату для гостей. Да, здесь охраняют не хуже, чем в тюрьме, а может, и значительно лучше, подумал я. За эту неделю ожидания встречи я многое передумал. И переговорил с Морсиано о возможных вариантах нашей с Ангелиной судьбы.
— Ангелина пошла на поправку, значит, нужно единственное — не навредить ей. Необходимо, по возможности, избавить ее от страха и волнения и как можно скорее вытащить из этого «хитрого домика», — считал он.
Вошедшая сестра-переводчик, говорившая свободно по-русски, пригласила меня в небольшой зал. Войдя, я не сразу заметил Ангелину, выслушивая инструкции по-английски от врача и их синхронный перевод. Я подумал: неужели у них предусмотрены переводчики на все основные языки?
Наконец, я услышал:
— Вы можете подойти друг к другу.
Я резко обернулся, — в дальнем конце кабинета у двери стояла Ангелина и молча улыбалась. Я замер.
— Подойдите друг к другу, — снова перевела русская сестра и добавила, видимо от себя: — Не волнуйся, Лина, это не сон! Слава не исчезнет…
Мы молча пошли друг к другу, как два магнита, все быстрее и быстрее сближались. Чем меньше оставалось расстояние между нами — тем быстрее мы приближались, будто желая слиться как ртуть, навсегда. При этом никто из нас не произнес ни единого звука. И вот крепко обнявшись мы замерли. Ангелина тихо плакала, а я молча гладил ее по голове, чувствуя ни с чем не сравнимый, безумно сладкий, родной запах ее волос…
Потом мы долго говорили наедине. Раз или два к нам заглядывали и удалялись. Ровно в шесть часов вечера вошедший врач объявила, что свидания на сегодня заканчиваются, но впредь не возбраняются по общему расписанию. Я пообещал Ангелине прийти завтра же и принести все, что ей необходимо. Она засмеялась, представляя, как я буду покупать ей белье и прочие дамские вещи, предназначение которых я мог и не знать.
