– Мила! Опомнитесь! Уже можно остановиться и выйти из игры. Этот человек перестает быть опасным… К тому же это большой грех – не давать шанс безнадежно больному.
– Почему вы думаете, что это грех? Все медики обманывают своих пациентов. Это гуманно.
– Значит, вы хотите проявить гуманизм по отношению к этому преступнику?
– Он, может быть, в меньшей степени преступник, чем вы, – уколола Мила. – К тому же он сейчас просто больной и несчастный человек.
– Больной и несчастный? – переспросил я и сделал паузу, которая оттенила весь мой скептицизм. – А вы уверены, что он вообще болен? Вам не кажется, что это всего лишь хитрость загнанного в угол маньяка?
– Не кажется! – жестко, словно зачитывала приговор, произнесла Мила. – Все намного хуже, чем вам представляется. Взгляните, если, конечно, вы в этом что-нибудь понимаете.
С этими словами она извлекла из кармана пиджака тонкий металлический предмет, очень напоминающий авторучку, и протянула его мне.
Это был дозиметр. С трудом припоминая цифры и формулы, которые когда-то изучал в армии по защите от оружия массового поражения, я снял колпачок, повернулся к окну и посмотрел в окуляр, как в микроскоп. На круглом экране я увидел шкалу. Тонкая, как нить, стрелка застыла где-то между цифрами «700» и «800».
– Откуда это у вас?
– Филин дал.
– Что это за подзорная труба? – спросил Влад, подходя к нам. Он взял дозиметр и стал крутить его в руках, не зная, куда смотреть и что видеть.
Допустимые дозы облучения мы мерили в бэрах, но лет десять назад эту единицу отменили. В то время допустимой дозой были, кажется, пять бэр в год. Как пользоваться этим прибором я не знал.
Я отобрал дозиметр у Влада, который уже начал пробовать его на зуб, и внимательно осмотрел корпус. У основания я различил строку: «ОДНО ДЕЛЕНИЕ = = 0,01 Гр». Значит, этот прибор считает в грэях. Один бэр, если мне не изменяет память, равняется сотой доле грэя…
– Что ты губами шевелишь, как двоечник? – спросил Влад.
Его широкое лицо плыло и двоилось перед моими глазами, и мне начинало казаться, что Влад и Мила давно ходят в противогазах, а от меня исходит такое сильное свечение, что в полной темноте могу читать книгу, положив ладонь на страницу.
Один бэр равен сотой доле грэя. Филин за сутки набрал почти восемь грэй радиации, а старая советская норма – пять бэр в год, то есть всего пять сотых грэя!
Его доза облучения многократно превысила все мыслимые и немыслимые нормы.
– Если это так, – медленно произнес я, – то из нас вряд ли кто останется живым.
– О чем я и говорю, – эхом отозвалась Мила.
– Кончай пугать! – задвигался Влад, и в коридоре сразу стало тесно. – Что ты там увидел?
Он снова стал изучать дозиметр, наконец, приставил окуляр к глазу и замер, как у замочной скважины.
– Ну и что? – легко сказал он, якобы со знанием дела. – Семьсот шестьдесят. Даже не зашкалило. Чего вы панику наводите?
– Разбирайтесь с этим сами, – не вытерпела Мила и шагнула к двери купе Филина.
Влад схватил ее за руку быстрее, чем я успел подумать об этом.
– Стойте, дипломированный врач! – зашипел он. – Успеете скормить ему слабительное вместе со снотворным. Давайте подумаем, как нам его взять, чтобы без крови вышло.
Мила дернулась, но Влад без усилия удержал ее рядом с собой, как хилую собачонку на коротком поводке.
– У меня создается впечатление, что вам просто не терпится помочь ближнему, – покачал головой Влад.
Мила поджала губы, глядя на ковровую дорожку.
– Я не хочу, чтобы вы сделали Филину плохо, – сказала она. – Немедленно отпустите руку, мне больно.
– Обрати внимание, – Влад отпустил Милу, но тотчас взял меня за подбородок и повернул мою голову лицом к себе. – Она отказывается принять участие в обезвреживании преступника. О чем это говорит?
Это говорило не о том, о чем думал Влад. Мила не была сообщницей Филина, но вынуждена была искать защиты у него. Обезвредив Филина, мы с Владом сразу становились лидерами, причем лидерами, осведомленными в тайных делах депутата Тихонравовой, а значит, более опасными для нее, нежели Филин. Отпускать ее на сторону противника, зная, что она там и останется, нельзя было ни в коем случае.
– Если вы не отойдете от двери, – пригрозил я, – то нам придется применить силу.
– Попробуйте, – со скрытой угрозой произнесла Мила и медленно попятилась.
– Теперь мне становится ясно, кто грохнул проводницу, – блеснул глупостью Влад и закивал своей тяжелой головой. – А я, дурак, все свалил на честную Регинку.
– Что?! – спросила Мила, слегка склонив голову.
Лучше бы Влад ничего не говорил, а схватил Милу и оттащил от двери Филина. Противостояние становилось открытым. Мила намеревалась прорваться к Филину любой ценой.
– Ну вот что, гражданка, – низким тембром произнес Влад, надвигаясь на Милу, как мясник на баранью тушку. – Вы потворствуете опасному преступнику. Это тоже преступление, и мы вынуждены предпринять адекватные меры.
Я начал просачиваться между Милой и перегородкой, чтобы встать за спиной женщины. Мила между тем проворно выставила локоток, и я напоролся на него солнечным сплетением, как на черенок лопаты.
– Я не советовала бы вам… – произнесла Мила, но не договорила. Влад воспользовался моментом и снова схватил ее за руку, в которой она сжимала таблетки. Я уже думал о ближайшей перспективе, полагая, что Милу можно посадить в то же купе, где приходила в себя Леся, а нам с Владом тем временем ворваться к Филину, свалить его на пол и выбить у него из рук автомат. Но Мила неожиданно внесла коррективы в планы. Она изловчилась и укусила руку Влада, как хлебный батон.
Моему другу сегодня везло на укусы. Онемев от болевого шока, он выдернул руку из пасти отчаянной депутатки и на пальцах ног сделал фуэте. Я не успел заменить его в боевых порядках, как Мила ловко ударила меня кулаком в живот и кинулась к двери купе. Мешая друг другу, мы с Владом ринулись за ней, но плотной пробкой застряли в проходе. Секунды промедления оказалось достаточно для того, чтобы Мила открыла дверь и персонажем картины «Шоколадница» застыла на входе.
С трудом освободившись от горячего и влажного тела Влада, я прижался к спине Милы, когда она уже шагнула в купе. Моими действиями руководила лишь интуиция, на размышления не было времени. Понимая, что Филин не станет стрелять, рискуя угодить во «врача», я, как нетерпеливый пенсионер в давке у троллейбуса, подтолкнул женщину вперед и закричал первое, что мне пришло в голову:
– Эврика!! Мы тебя спасем!! Универсальное лекарство!!
– Не слушайте его… – пыталась перекричать Мила, отталкивая меня бедром и стараясь повернуться так, чтобы Филину легко было выстрелить мне в лоб.
Филин, вскинув автомат, отвалился назад, упершись спиной в окно, и бешено двигал глазами, пытаясь увидеть и понять, откуда исходит явная угроза.
– Переворот в медицине!! Радикальное средство! – орал я, подталкивая Милу вперед.
– Он лжет… Он что-то замышляет…
Я уже мог дотянуться до Филина рукой, оставалось только поставить вперед ногу, чтобы устойчивее стоять на полу, да сдавить шею Милы, чтобы не дергалась и прикрывала меня, но вдруг произошло что-то непредвиденное.
Страшный грохот заглушил дикий вопль Милы. Чудовищная сила швырнула меня на перегородку. Ударившись головой о пластиковую стенку, я успел увидеть, как, нелепо размахивая руками и ногами, на диван кубарем полетел Филин, прихватив с собой столик, а вокруг него роем засверкали стаканы и бутылки. С ужасным треском дверь захлопнулась, но сила удара была настолько велика, что ее сорвало с полозьев и выкинуло в коридор на Влада. Я выбил боковую перегородку купе плечом, но не застрял в дыре. Инерцией меня протащило через нее насквозь, ломаные острые края пластика ножами полоснули по рукам и телу. Теряя ориентацию, спутав верх и низ, я забил собой узкое пространство между ставшим на торец диваном и сорванной с опоры дверью. Тяжелый скрежет металла и гул буферных ударов дырявил пронзительный звон бьющегося стекла. Окна лопались одно за другим, как при цепной реакции; несколько раз мое лицо осыпало мелкой колючей крошкой. Потом я почувствовал, как на меня наехало что-то громоздкое, горячее и тяжелое. В глазах у меня потемнело. Я сделал жалкую попытку прикрыть лицо руками и машинально обхватил кусок гнутого ржавого рельса. Последнее, что я отчетливо услышал, был вопль Влада: «Мои цистерны!!»
Потом я потерял сознание.
Кто-то делал мне больно. Я разлепил губы, провел кончиком языка по зубам, проверяя, все ли на месте. Я еще не ощущал свое тело единым. Мне казалось, что правая рука болит где-то отдельно, а ног у меня нет вообще. Открыв глаза, я увидел прямо перед собой треугольный обломок пластика с металлической полоской, наполовину оторванной, и эта конструкция напоминала виндсерфинг без паруса.
