Тут было что-то вроде партера. Зубров быстро огляделся и рванул к ряду горизонтальных проемов, в которые виднелись крыши далеких пятиэтажек. Добежав, он высунулся по пояс, глянул вниз: метров шесть до какой-то террасы, оттуда можно спрыгнуть на деревянную будку или прямо на землю.
«Это сон», — подумал он за миг до того, как броситься вниз.
Зубров пришел в себя возле старого дерева с влажной, отстающей корой. Пахло тухлятиной, прелостью, но казалось, есть в этом запахе нечто привычное и даже родное. «В город не вернусь», — подумал он и поморщился от ломоты в теле.
Невдалеке лежал поваленный ствол. Зубров подошел к нему и тяжело сел. Должно быть, он бежал без остановки не меньше семи километров. Казалось, все мышцы одновременно сводила судорога. Зубров начал растирать руки, обрывки цепи забряцали друг о друга.
Стало легче, по телу растеклось тепло. Оцепенение мало-помалу рассасывалось, оставляя в руках и ногах чувство тяжести.
Зубров осмотрел себя. Костюм перепачкан рыжей глиной, правая штанина разорвана. Проклятье…
«Самый настоящий побег, — подумал он. — Что же это, теперь я — вдвойне преступник?..»
Холод начал пробираться под пиджак. Зубров поежился и вспомнил, что плащ остался в кабинете.
Пока он бежал сюда, его преследовало странное неотступное ощущение наготы. Теперь это наваждение отпустило, но он по-прежнему чувствовал себя каким-то незащищенным, словно с неба за ним наблюдали тысячи глаз.
«Что со мной?»
Впрочем, гадай — не гадай: толку-то мало.
«Видать, я — феномен, аномалия, — думал он. — Я во что-то превращаюсь. Во что, черт побери?»
«Напрасно шерсть сбрил, — пробормотал он, задумчиво разглядывая тыл кистей. — Могла бы от холода защищать. Впрочем, ладно. Шерсть, она заново отрастет… Но неужто и впрямь теперь придется вот так, в леса уходить?..»
Он с тоской поглядел на темные стволы деревьев, на пучки серой травы, и его охватило ощущение безнадеги.
Через полчаса, когда впечатления немного ослабли, и сознание прояснилось окончательно, Зубров встал и, прохаживаясь, по влажной траве, стал себя ощупывать. Никаких повреждений на теле он не нашел, немыслимая нагрузка не вызвала растяжений или вывихов.
«Да уж… — сказал он себе. — Сверхспособности… Очень кстати. Сверхзрение, сверхслух… это предвестники. Кто я теперь? Да, как ни крути — аномалия». Он решил до поры, до времени этим заключением удовлетвориться.
Куда теперь? Домой нельзя. Не нужно семи пядей во лбу, чтобы сообразить: в квартире — засада. Наверняка, нож в печке уже найден, к делу присовокуплен, как возможные «вещдоки» преступлений, что на него повесят. Хотелось бы знать, какие показания будут давать в отделении те мерзавцы, что на стройке были? Водители, телохранители… Хотя заявление вряд ли станут писать… Как-нибудь иначе уладят. Наверняка Локков все на того лейтенанта спишет. Вот уж придется бедолаге голову поломать, выдумывая историю о сбежавшем учителе.
«С того момента, как я Арда стукнул, началась моя новая жизнь, — подумал Зубров. — Скверно, что я ему двинул, и все, что после случилось, тоже скверно. Однако есть во всем этом и плюс: эти мои сверхспособности помогут мне выжить. И думается, во всем этом заложена некая первоначальная идея…»
Ему пришло в голову, что самым верным решением было бы обратиться в академию медицинских наук или государственный университет на кафедру биологии. Там наверняка определили бы, что с ним приключилось.
«Я бы мог принести пользу отечественной науке», — сказал он себе, но тут же вспомнил свое незавидное положение беглого преступника. Он обхватил себя руками и стал нервно вышагивать вокруг поваленного дерева, пытаясь согреться. Правая нога побаливала. Зубров поставил ее на ствол, закатил штанину.
— То, что я не сошел с ума, очевидно, — произнес он, изучая продолговатый синяк — след от резиновой дубинки. — Все это было. Вот факт.
Разумнее всего было бы уехать из Алгирска. Зубров проверил карманы: насчиталось девять рублей пятьдесят две копейки.
Паспорта нет, но на эти деньги можно доехать до соседней области, хотя бы до Светловодской, да еще прокормиться в течение двух дней. А там будь что будет…
Зубров как мог вычистил костюм и пошагал в ту сторону, откуда прибежал и вскоре увидел серую железнодорожную насыпь. Выйдя из лесополосы, Зубров натянул рукава пиджака так, чтобы кольца наручников не выглядывали из-под них, поднял воротник и пошел в сторону вокзала.
***
По пути он почувствовал, что голоден.
«Буду терпеть», — упрямо подумал Зубров, перебирая в кармане брюк смятые купюры, но, пройдя по двум улочкам частного сектора, и выйдя на улицу Киевскую, купил в первом же попавшемся лотке четыре пирожка с ливером по пять копеек и тут же проглотил.
Начал моросить дождь. Прохожие кутались в плащи и открывали зонты. Зубров поймал на себе взгляд милиционера, — тот стоял метрах в сорока от него на другом конце улицы. Зубров отвернулся и ускорил шаг. Проходя мимо привокзального гастронома, посмотрел на свое отражение и понял, что если не раздобудет какую-нибудь одежду, то вскоре привлечет к себе внимание со стороны стражей правопорядка. Обернувшись, он увидел, что тот милиционер уже куда-то пропал. Зуброву захотелось домой, однако он тут же отогнал эту мысль прочь: не позволяй себе раскисать.
Как ни странно, Зубров не чувствовал больше отчаяния. Вернее сказать, нельзя было назвать отчаянием то напряжение, что не покидало его ни на минуту. Скорее, это смесь настороженности, некоторого озлобления и готовности в любую минуту дать отпор и пуститься в бегство, если кто-нибудь попытается остановить.
После пирожков во рту остался вкус говяжьих потрохов и пережаренного постного масла, но легкая перекуска придала немного сил и уверенности.
«Поездом не стоит, — решил Зубров. — На электричке рубля три сэкономлю, а то и больше. И ехать не в Светловодск надо, а на юг, к морю». Подумав еще малость, решил: «Рвану-ка в Босфорск».
Он вошел в здание вокзала. Надо было пересечь холл и выйти в противоположную дверь — во внутренний дворик: там располагались пригородные кассы. Зубров решил ненадолго задержаться здесь: пускай хоть пиджак обсохнет. Внимание привлекли кабинки междугородных телефонов-автоматов. «Позвонить матери обещал», — подумал со щемящим чувством, но тут же прогнал эту мысль: нельзя тратить на разговоры то, что отведено на пропитание. Однако в кабинку все-таки вошел, тут можно было спрятаться от посторонних глаз.
Зубров снял трубку и притворился, что вкладывает монетку в прорезь. Затем он как бы невзначай обернулся. За стеклянными дверями зала ожидания прохаживались двое милиционеров.
Идиот! Вся милиция в городе на ушах стоит: из-под стражи ушел двухметровый амбал. А те двое — что они делают? Они ходят между рядами и высматривают человека с приметами Зуброва.
Не став дожидаться, пока милиционеры выйдут из зала ожидания, Зубров покинул кабинку и, втянув голову в плечи, пошагал к выходу. За несколько шагов до дверей быстро обернулся, но тотчас отвел взгляд, — нет, его насторожили не милиционеры, они по-прежнему маячили за стеклянными дверями, — его обеспокоило другое: у противоположного входа стояла высокая рыжеволосая девица и многозначительно на него таращилась.
«Сейчас завопит», — нервно подумал Зубров и ускорил шаг. Он вошел в первую дверь, пересек предбанник, толкнул следующую дверь и столкнулся носом к носу с мордатым милиционером. Не задумываясь о последствиях, схватил его за шинель, втянул внутрь и изо всех сил швырнул на стену. Выскочив из здания, машинально глянул на кассы — там тянулись длиннющие очереди — и бросился к перрону.
Возле второй платформы стояла синяя электричка, и толпа в нее уже почти вся всосалась. Зубров бросился к вагонам, на бегу сообразил, что набирает неестественно высокую скорость, но замедлять движение не стал. Промелькнула табличка с надписью: «Алгирск-Береговое». Зубров толком не знал, где это, но выбирать не приходилось. В два прыжка перескочив через рельсы, он оказался на второй платформе и запрыгнул в тамбур.
Это был второй вагон с хвоста. Зубров вошел внутрь и глянул в окно. Погони не было видно. «Не успели еще», — подумал он. Народу внутри оказалось немного, люди распихивали котомки, усаживались. Никто не обратил внимания на его запыхавшийся вид. Было довольно зябко, и люди жались друг к другу, пытаясь согреться.
Пройдя между деревянными сиденьями, он присел на одну из них, в любой момент готовый вскочить.
Время как бы сжалось, с того момента, как он толкнул милиционера, прошло совсем от силы полминуты, и фигурки в сиреневых шинелях еще не успели выбежать на платформы.
Косясь в окно, Зубров поднял повыше воротник, и, как мог, вжался в сиденье.
