"Сволочь же, Забродов, если он захочет, то Марину привезет и отправит ночью назад на каком-нибудь военном транспортном самолете, как на такси. Такое уже случалось не один раз. Он переиграет всех, выкрутится из любой ситуации, из любой западни выберется.
Да, хитер Забродов, умеет жить, умеет решать проблемы, причем так быстро, так элегантно, что даже из начальства, захоти кто подкопаться, подцепить его, и то не удастся. Ведь бывало же такое и не один раз.
Хвать, Забродова нет. «Где этот инструктор?» – кричит какой-нибудь полковник или генерал. А Забродов в это время находится где-нибудь километрах в трехстах, и связи с ним никакой. А генерал орет: «Если группа не будет готова, если ваш долбаный инструктор не появится и не подпишет бумаги, я его в порошок сотру!» И самое главное, к подписанию бумаг, к погрузке группы в вертолет или в самолет Забродов появляется, словно из-под земли, со своей всегдашней улыбочкой. Стоит, потирает руки, бумаги лежат в планшете, люди готовы. Да, умеет, тут уж не отнять".
Забродову не повезло, причем, сразу, с утра. Он набрал Марину едва выбрался из душа и растерся полотенцем, даже не успел растереться как следует. Телефон молчал. Он позвонил ей на работу, там никакой информации о Марине не дали, сказали лишь, что ее сегодня нет, а когда появится, неизвестно.
Можно было позвонить Мещерякову, начальник все-таки, должен знать, где его подчиненные. Но здесь была задета профессиональная гордость: что же он за гээрушник, если не получит информацию в обход Мещерякова? И тогда Илларион позвонил в бухгалтерию, слава богу, телефон знал на память. Его по голосу узнавали. К каждой женщине-офицеру у него имелся свой подход. Пококетничав минут семь, узнав, что у него на депоненте лежат какие-то деньги, Забродов незаметно перешел к делу. И одна из замов бухгалтера, находившаяся в таком же звании, как и он, в звании капитана, сообщила ему все, что его интересовало, правда, не дала телефон, по которому Марину можно отыскать, так как сама этого телефона не знала.
Забродов прикинул, что за три дня можно попробовать выцарапать Марину из Таджикистана, а затем отправить назад. Но по его разумению овчинка не стоила выделки. Виделись они с ней давно, и какими будут отношения, он не знал, тем более, что расстались они в последний раз странновато, даже не попрощавшись и не договорившись, хотя бы об обмене телефонными звонками.
"Ладно, ну ее. Появится, найду. Лучше мы встретимся с ней случайно. А сейчас у меня еще есть дела.
Надо съездить к Пигулевскому, забрать книги, расставить их на полках, как солдат в шеренге, по одному мне известному ранжиру, по важности и доступности.
А затем можно готовиться ко дню рождения".
Он сбежал вниз, вскочил в джип и погнал на Беговую. Он знал, старик всегда на месте и будет ему рад.
По дороге Илларион купил две пачки замечательного чая – одну себе, вторую Пигулевскому. Ведь старик, Так называл его Илларион, был не равнодушен лишь к двум вещам – к хорошим книгам и к хорошему чаю.
«И самое интересное, Пигулевский Марат Иванович ничему не отдает предпочтение, а любит говорить, что хороший чай и хорошая книга должны жить в доме, должны быть всегда под рукой. Тогда и не стыдно встретить дорогого человека, дорогого гостя».
Правда, гости у антиквара своеобразные, порой собирались грязные, зачумленные, немытые, но в книгах разбирающиеся, причем настолько, что даже Иллариону приходилось обращаться к ним за консультацией. И ответы он всегда получал точные.
– Вам, Илларион, нужна такая книга? – говорил какой-нибудь изъеденный молью старик. – Могу сказать, у кого есть. И если хотите, могу договориться, узнать, на что владелец может ее обменять.
Звучала фамилия, ничего не говорящая Иллариону, звучал адрес.
– Если хотите – позвоню.
– Будьте любезны, позвоните.
Следовал звонок. Илларион при разговоре присутствовал. Говорили о самых несуразных вещах: об арабском и готическом шрифте, о пергаменте и бумаге, о типографии Гуттенберга, о всякой всячине, относящейся к книжному делу, о форзацах, о шмуцтитулах. И лишь после этого знакомый Иллариона как бы между прочим интересовался:
– Послушай, Яков Наумович, сейчас к тебе приедет хороший человечек от меня, привезет то, что тебе надо.
А ты ему дай то, что он у тебя попросит.
– …
– Конечно, я гарант. Ты же знаешь.
– …
– А, если я умру? Нет, нет, Яков Наумович, не дождешься, не умру.
А если уж совсем было невозможно достать какую-нибудь редкую книгу, тогда на помощь приходил Пигулевский. Он водружал на нос очки и листал свой старый блокнот с толстыми, почти картонными страницами, в кожаной потертой обложке.
– Вот этот наверняка знает, – Марат Иванович тыкал пальцем в страницу, – сейчас я его найду.
Иногда наступало разочарование. По телефону сообщали, что человека уже полгода как нет на этом свете, а похоронен он где-то в Иерусалиме неизвестно на каком кладбище.
Пигулевский разводил руками и бормотал:
– На букву "ж"… Сейчас, Илларион, погоди. Если этот умер, значит, он продал свои книги. И я знаю, кажется, кому.
И действительно, всегда выходило так, как говорил Марат Иванович, нужная книга находилась. Правда, книга иногда была необходима на какие-то пять-семь минут, прочесть нужный абзац, сверить нужные страницы. Но тем не менее подобная информация стоила дорогого, и даже никакой полковник ГРУ, подключи он всех аналитиков, не смог бы заменить Пигулевского в книжном деле. А кроме того, Марат Иванович разбирался в антиквариате как никто другой и знал в лицо, по фамилиям, по именам, знал лично всех людей этого круга. И не только торговцев, а и тех, кто держит Собрания у себя дома, то есть коллекционеров.
Магазинчик располагался на Беговой. Женщина за прилавком, пухлая, крашеная, увидела Иллариона и тут же улыбнулась:
– Добрый день, Илларион, – произнесла она. – Только что спустился в подвал, выбрался, попил чаю и опять ушел. Иногда Марат Иванович напоминает мне крота, только вы ему об этом, пожалуйста, не говорите. Вы же знаете, я его люблю и преданно.
– Значит, он в подвале?
– В подвале, в подвале, где ясе ему быть еще. Ваша книги читает, боится, что заберете, и он останется как скупой рыцарь без богатства.
– Это точно. Вероника Павловна, заберу, как пить дать заберу. У меня полки пустые, надо строить своих солдат.
Вероника Павловна знала Иллариона уже лет пятнадцать и до глубины души была убеждена в том, что он ученый, занимающийся сравнительной филологией, лингвистикой и всем тем, что связано с языкознанием и книгами. Ей даже и в голову не могло прийти, что занятие этого человека совершенно иное, почти диаметрально противоположное науке, что он уже двадцать пять лет является инструктором спецподразделений Главного разведывательного управления и готовит террористов, убийц, причем готовит профессионально, то есть получает за это деньги. И что он знает о том, как человека убить и как человеку выжить в экстремальных условиях, наверное, столько, сколько не знает никто. А книги и антиквариат – это его хобби, то, что ему страшно нравится и чему он посвящает все свободные минуты и часы, которые остаются после основной работы.
Илларион постучал пальцем по стеклянной витрине, посмотрел на книги, выставленные за стеклом так, словно бы это были старые знакомые, улыбнулся:
– Я спущусь.
– Конечно! Думаю, он обрадуется. Он мне уже говорил, хорошо бы было, если бы Илларион съехал в командировку куда-нибудь недельки на две. Говорил, что еще две пачки ваших книг остались не просмотренными.
– Размечтался Марат Иванович! – пошутил Забродов. – Теперь с командировками покончено, теперь я буду сидеть дома.
– Диссертацию, небось, писать начинаете? Материал уже собрали.
– Не совсем. Вероника Петровна, но что-то в этом роде.
– А о чем вы хоть пишите?
– Пока не пишу, лишь обдумываю. Книга находится в голове и в чернильнице.
Вероника Петровна улыбнулась:
– Я бы хотела прочесть что-нибудь ваше, Илларион.
– Я пишу под псевдонимом и не под одним, – упредил следующий вопрос Забродов.
Вероника Петровна подняла доску прилавка, пропуская Иллариона в служебное помещение. Крутая узкая лестница, побеленные стены, глубокий подвал с хорошей вентиляцией и отвратительным светом. Старик сидел, поставив рядом с собой настольную лампу, кривую, с черным абажуром. На лице Пигулевского сверкали очки. Он услышал шаги, но даже не стал поворачивать голову, по звуку догадался, идет Илларион.
– Принесла нелегкая. Я знал, что этот день настанет, но не знал, что так скоро.
Шаги стихли. Старик насторожился, затем обернулся.
«Неужели почудилось?» – Пигулевский тряхнул головой.
И тут же над его ухом послышался смех.
– Привет.
– Черт бы тебя побрал, Илларион, до инфаркта доведешь! Как тебе удается? Словно мышь или кошка подкрадываешься.
