– Ну, я пошел, – сказал Ворон.
– Всего хорошего, дружище, всего хорошего, – пробормотал Чамли, высасывая жидкость из бокала через соломинку.
Ворон встал и пошел. Худой и мрачный, созданный для разрушения, он чувствовал себя не на месте среди этих уютных столиков, уставленных разноцветными вазочками и бокалами с фруктовым соком. Он вышел на площадь и направился вверх по Шафтсбери авеню. Витрины магазинов сверкали елочной мишурой, яркими пятнами алых рождественских ягод. Вся эта сентиментальная чепуха выводила его из себя. Руки в карманах сами собой сжались в кулаки. Он прислонился лбом к стеклу витрины модистки и молча смотрел, презрительно и зло усмехаясь. Девушка-еврейка склонилась над манекеном. Фигурка у нее была что надо, аккуратненькая и совсем не худая. Ворон рассматривал ее ноги и бедра, думая с отвращением: это же надо, сколько плоти выставили на продажу под Рождество.
Не находившая выхода жестокость заставила его зайти в магазин. Продавщица поспешила ему навстречу. Повернувшись к ней лицом – заячья губа предстала во всей красе, – Ворон испытал такое же удовольствие, как если бы расстрелял из автомата картинную галерею. И спросил:
– Вон то платье в витрине. Сколько?
Девушка ответила: «Пять гиней1». Она не добавила «сэр», отвечая ему. Губа была словно клеймо, знак принадлежности к определенному классу, говорила о бедности родителей, не собравших денег на хорошего хирурга.
– Оно ведь неплохо смотрится? – спросил Ворон.
Продавщица жеманно прошепелявила:
– Оно вщем очень нравитща.
– Мягкое. Тонкое. Такое платье надо очень аккуратно носить, точно? Это для красивых и богатых, правда ведь?
Продавщица ответила без всякого интереса:
– Это уникальная модель. – Она лгала. Она была женщиной и прекрасно разбиралась в таких вещах, понимала, какой вульгарной дешевкой на самом деле торговал этот магазинчик.
– Классная вещь, а?
– О да! – ответила девушка, глядя в окно на итальяшку в фиолетовом костюме, подмигивавшего ей сквозь стекло. – Классная.
– Хорошо, – сказал Ворон, – я его беру за пять фунтов2. – Он достал банкноту из бумажника, который получил от Чамли.
– Упаковать вам?
– Да нет, – ответил Ворон. – Девушка сама за ним зайдет. – Он ухмыльнулся ей изуродованным ртом. – Она классная девчонка, сами увидите. Это ведь у вас самое лучшее платье? – И когда продавщица кивнула, забирая деньги, он добавил: – Ну, тогда оно будет Элис в самый раз.
И снова на улицу, на Шафтсбери авеню, излив хотя бы часть презрения и злобы, потом на Фрит-стрит и за угол, к немецкому кафе, где он снимал комнату. Внизу, у входа его ждал сюрприз – елочка в бочке с песком, вся увешанная цветными стекляшками, и ясли с младенцем Христом. Он спросил старика хозяина:
– Вы что, верите в это? В эту чепуху?
– Неужели опять будет война? – спросил старик. – Ужасные вещи пишут. Страшно читать.
– Что за дела – в гостинице им места не нашлось?1 Нам в приюте давали сливовый пудинг. И читали про указ цезаря Августа. Так что я в курсе. Я человек образованный. Нам про те дела читали по крайней мере раз в год.
– Ну, я-то войну своими глазами видел.
– Терпеть не могу всякую сентиментальщину.
– Да ладно, – сказал старик, – клиентам это нравится.
Ворон поднял младенца. Вместе с ним и ясли – все было из одного куска, из дешевого раскрашенного гипса.
– Ну, они его пришпандорили, а? Я-то знаю, как все это было. Я человек образованный.
Он поднялся наверх, в свою комнату. Видно было, что там не убирали. Таз полон грязной воды, кувшин пуст. Ворон вспомнил толстяка, как тот говорил: «Чамли, дружище, Чамли. Произносится: Чамли», и как сверкал изумруд на пухлом пальце. Он снова вышел на лестницу и раздраженно позвал, перегнувшись через перила:
– Элис!
Она вышла из соседней комнаты, неряха с кривым, высоко поднятым плечом. Крашенные перекисью волосы сосульками свисали на лицо. Сказала:
– Нечего орать.
Он ответил:
– В комнате свинарник. Я не позволю так с собой обращаться. Иди, прибери там. – И дал ей пощечину. Она отшатнулась, вся сжавшись и не смея ничего сказать, кроме: «Да кто ты такой, в самом деле…»
– Давай-давай, – сказал он, – горбунья несчастная. – И засмеялся, когда Элис согнулась, застилая кровать. – Я тебе платье купил к Рождеству. Вот квитанция. Сходи за ним. Красивое. Тебе в самый раз.
– Думаешь, ты очень остроумный, да?
– Да я за эту шутку пять фунтов выложил. Поторопись, Элис, а то магазин закроют. – Но девчонка отплатила ему той же монетой, крикнув снизу:
– Да я никак не хуже тебя выгляжу, эх ты, заячья губа! – Орала на весь дом, все могли слышать – и старик хозяин в кафе, и его жена в гостиной, и посетители. Он представил себе их ухмылки: «Валяй, Элис, ох и парочка из вас получится – страшнее некуда!» На самом деле он не очень страдал: он ведь пил эту отраву по капле с самого детства; яд почти утратил свою горечь.
Ворон подошел к окну и, распахнув раму, поцарапал ногтем по подоконнику. Кошка появилась немедленно. Торопливо, но осторожно пробиралась по водосточному желобу, потом коротко прыгнула, будто нападая, охватила лапками руку.
– Ах ты паршивка маленькая, – сказал Ворон. – Ах ты паршивка.
Он вытащил из кармана пальто пакетик сливок и плеснул в мыльницу; кошка прекратила игру и, мяукнув, бросилась в комнату. Ворон схватил ее за шиворот и поставил на комод перед мыльницей со сливками. Она вывернулась из его руки, маленькая, не больше той крысы, которую Ворон приручал, когда еще жил в приюте, только гораздо мягче. Он почесал кошку за ухом, та огрызнулась, не отрываясь от еды: язычок так и мелькал.
Пора обедать, сказал он себе. С такими деньгами он мог куда угодно пойти. Мог устроить себе шикарный обед у Симпсона, где собираются деловые люди: взять сочный кусок мяса, жаренного на вертеле, и кучу овощей.
Когда он проходил мимо будки телефона-автомата в темном углу под лестницей, он услышал свое имя.
– Ворон? – говорил хозяин, – он постоянно здесь комнату снимает. Он уезжал.
– Эй, вы, – сказал чужой голос, – как вас там – Элис – покажите мне его комнату. Следите за дверью, Сондерс.
На коленях Ворон вполз в будку. Дверь он оставил приоткрытой – терпеть не мог замкнутого пространства. Он не видел, что делается снаружи, но и по голосу было ясно: говорил полицейский в штатском, из Скотленд-Ярда. Незнакомец прошел так близко, что пол будки задрожал от его шагов. Потом спустился обратно:
– Там никого нет. И пальто и шляпы нет. Он, видно, вышел куда-то.
– Наверное, вышел, – сказал старик. – Он ходит совсем бесшумно.
Незнакомец принялся за расспросы:
– Как он выглядит?
И старик и девчонка в один голос ответили:
– Заячья губа.
– Полезная примета, – сказал полицейский. – Ничего не трогать в его комнате. Я пришлю человека снять отпечатки пальцев. Что он за тип?
Ворон слышал каждое слово. Не представлял себе, чего им надо. Он знал, что не оставил улик: не просто думал, что не оставил, – он знал. Та комната
– та квартира – запечатлелась в его мозгу с точностью фотографического снимка. У них не было никаких доказательств. Он нарушил инструкцию и забрал пистолет, но пистолет был здесь, он ощущал согревшийся металл у себя под мышкой. Кроме того, если бы нашлись улики, его остановили бы еще в Дувре. Ворон прислушивался к голосам с глухой ненавистью: он мечтал об обеде, он уже сутки не ел как следует, а теперь, с двумя сотнями фунтов в кармане, он мог купить себе все что хотел.
– Вполне могу поверить, – сказал старик. – Да он ведь вот только что тут смеялся над моей женой из-за рождественской колыбельки, которую бедняжка купила.
– Грубиян чертов, – сказала Элис. – Если кто и пожалеет, что его посадили под замок, так только не я.
Ворон подумал удивленно: они меня ненавидят.
Девчонка сказала:
– Он же весь насквозь уродина. Эта губища. Просто мороз по коже.
– Да уж, видно, и в самом деле урод.
– Я бы не стал сдавать ему комнату, но он платит аккуратно, – сказал старик. – Не гнать же того, кто платит? В наши дни это не так уж часто случается.
– Друзья у него есть?
– Помру от смеха, – сказала Элис. – Друзья у него. Что ему с ними делать?
Ворона разобрал смех: он смеялся про себя на грязном полу тесной и темной телефонной будки: это же они обо мне, обо мне говорят. Он не отрывал глаз от застекленной половины двери, сжимая в руке пистолет.
– Мне кажется, вы на него обижены. Что он вам сделал? Он ведь собирался вам платье подарить, верно?
– Да это он такую шутку придумал грязную.
– Но вы ведь собирались взять платье из магазина?
– Вот и нет. Что я, дура, от него подарки принимать? Я собиралась вернуть платье и деньги ему показать. Вот уж посмеялась бы над ним!
Ворон снова подумал с горечью: интересно, до чего же они меня ненавидят. Если откроют дверь, перестреляю всех до одного.
