До встречи оставалось пять минут. Кофе на конспиративной квартире уже варился, негромко звучала музыка. Глеб смотрел на экран маленького телевизора, не вникая в смысл происходящего, просто наблюдал за мельканием лиц и мимикой актеров. Его, как человека умеющего читать по губам, забавляло, что временами в кадре актеры произносили полную бессмыслицу, иногда даже матерились — звук телевизора был отключен.
Генерал Потапчук в это время разговаривал по телефону спецсвязи из своей черной «Волги» с тонированными стеклами. Машина ехала в сторону Арбата. Свернула в переулок.
— Здесь? — спросил водитель, когда генерал положил трубку.
— Да, жди меня здесь.
— Хорошо, Федор Филиппович.
Потапчук взял лежавший рядом на сиденье портфель — подарок Глеба Сиверова, открыл дверь, ступил на землю, быстро вошел во двор, пересек его по диагонали, дошел до подъезда и взглянул на окна квартиры. Окна были темны. Но это генерала абсолютно не удивило. Он знал, шторы плотно сдвинуты — так, что даже тонкий луч света не пробьется сквозь них. Главное, что Глеб не подал ему знак об отмене встречи — тогда бы фрамуга второго окна слева была приоткрыта.
Генерал вошел в подъезд и, переводя дыхание на третьем и пятом этажах, неторопливо поднялся наверх. У железной двери квартиры он постоял с минуту, дождался, когда дыхание станет ровным, и лишь после этого его палец прикоснулся к звонку. Дверь открылась мгновенно. Из квартиры послышалась музыка. Волна запахов медленно выплыла за дверь. Ноздри генерала Потапчука встрепенулись.
— Хороший кофе, — сказал он, — ароматный.
— Угощу, — пообещал Глеб, протягивая руку, — себе я варю дешевый, для вас мне не жаль сварить и кенийский кофе — лучший в мире.
— Ты неисправимый пижон.
Генерал вошел. Глеб запер двери, первую и вторую. Генерал разделся и, не расставаясь с портфелем, прошел к низкому журнальному столику, на котором уже стоял и кофе и две чашки. Рядом с пепельницей лежала пачка сигарет и поблескивала зажигалка.
— Что-то срочное? — приглушив музыку, спросил Глеб. — Вы, кстати, похудели, Федор Филиппович. Худеют обычно от неразделенной любви или от забот.
— Забегался, — сказал и улыбнулся генерал. — Сегодня целый день на ногах.
— Может, хотите перекусить?
— Можно подумать, что у тебя холодильник едой забит.
— Нет, едой не забит, но кое-что есть. Орехи, фрукты, вино, коньяк, водка.
— Нет. Ты же знаешь, ни коньяка, ни водки мне уже нельзя: доктора запретили.
— О! — засмеялся Сиверов, ухмыльнувшись. — Это они умеют. Представляю себе, как вы их слушаетесь! А жить они вам не запретили?
— Жить и работать пока не запретили, но сказали, что, если я буду напрягаться...
— А вы не напрягайтесь, работайте играючи, — вставил Глеб с шутливой улыбкой.
— Что это у тебя идет, новости, что ли? — глядя на диктора, произнес генерал. — Звук можно включить?
— Пожалуйста, — Глеб убрал музыку, включил звук телевизора.
— Ты уже, наверное, видел в дневных новостях?
— Что именно?
— Убийство Баневского.
— Да, — коротко ответил Глеб.
— И что думаешь?
— А что я должен думать? И что можно понять из того, что журналисты показывают? Он, наверное, у любовницы был.
— Откуда ты знаешь? — Потапчук настороженно посмотрел на Глеба, сел в кресло. Опять перевел взгляд на экран телевизора. Сюжет об убийстве Баневского занял две минуты. Ничего нового в нем не прозвучало. Об убитом ротвейлере не было сказано ни слова. Когда сюжет закончился, генерал ФСБ Федор Филиппович Потапчук потер седые виски.
— Тяжело мне, Глеб. Так закурить хочется, что аж скулы сводит.
— Можно подумать, вы сегодня не курили.
— Курил, но мало.
— Тогда закурите.
— Врачи запретили сочетать никотин и кофеин.
— Федор Филиппович, плюньте вы на этих врачей! Давайте я вам налью кофе, вы закурите и все расскажете.
— Кофе пить не буду, лишь пригублю, но с благодарностью приму чашку зеленого чая.
— Не вопрос, — сказал Глеб, — сейчас приготовлю.
Когда чашка и фарфоровый чайничек, маленький и изящный, стояли на столике, генерал поставил на колени портфель, вытащил из него бумаги и водрузил на нос очки в тонкой изящной оправе.
— Очки у вас новые?
— Да, ты знаешь, старые со стола упали. Толкнул рукой, а затем еще и наступил на них. В общем, жалко. К старым вещам, как к старым друзьям, привыкаешь, и, когда что-то случается, чувствуешь себя без них как без рук.
— Знаю, — сказал Глеб, — вредная это привычка.
— Какая?
— Привыкать к вещам и к людям, с которыми не связан работой. Не помню, какой-то старый китаец, возможно, даже Конфуций, сказал: «Не окружайте себя вещами, не привыкайте к ним».
— Ему было, хорошо, а мне без любимых вещей никак нельзя.
Генерал держал в руках папку, старомодную, с белыми тесемками. Папка была не подписана. В таких папках лет тридцать тому назад школьники носили тетрадки в клеточку и в линейку. Сейчас такими папками уже никто не пользуется, разве что генерал Потапчук. Это тоже была привычка, от которой он избавиться не мог.
— На, посмотри, почитай, а я чайку попью. Глеб взял папку, развязал тесемки и принялся смотреть бумаги.
— Что скажешь? — генерал поставил на блюдце чашку.
— Что я скажу? Что вы хотите, Федор Филиппович, от меня услышать?
— Что ты думаешь, Глеб, обо всем этом?
— Думаю, все, что произошло, глупо.
— Ты считаешь, что сработано не профессионально?
— Почему же, вполне даже. Специалист работал. Неплохой специалист, но в голове у него слишком мало извилин. Тренирован, обучен, но не привык думать самостоятельно.
— Почему ты отказываешь ему в умственных способностях?
— Зачем было собаку убивать и охрану валить? Можно было выстрелить в бизнесмена из подъезда соседнего дома или из машины и унести ноги.
— А гарантии, что выстрел будет стопроцентным?
— Ну если ты профессионал, то ты можешь гарантировать результативность выстрела, — Глеб говорил спокойно. — Если бы я делал это, то не стал бы валить телохранителей. Кстати, Федор Филиппович, а у Марии Караваевой, — Глеб вспомнил фамилию любовницы Баневского, прочитанную в материалах, — еще одного любовника не было? Потапчук пожал плечами:
— Она говорит, что нет.
— Супруга бизнесмена что говорит?
— С ней я еще не разговаривал. Она в Англии, прилетит завтра вместе с детьми.
— Хорошее у нее алиби.
— Ты думаешь, из-за женщины Баневского убили?
— Нет, я не думаю, — сказал Сиверов, быстро вертя в пальцах сигарету, — я просто рассуждаю.
— Так вот я тебе, Глеб, другое скажу: помнишь Брагина Семена Ильича сорока семи лет от роду?
— Брагин Семен Ильич, которого убили при выезде с дачи?
— Да, — сказал Потапчук.
— Помню, почему же не помнить? Дело было громкое, по-моему, осталось нераскрытым.
— Да, — подтвердил Потапчук, — я этим делом не занимался, точно так же, как не занимаюсь этим.
— Тогда в чем проблема?
— Вот смотри, — генерал поставил на колени портфель и вытащил пластиковую тонкую папочку, в которой лежали два листа бумаги.
— Я помню это, — сказал Глеб, отдавая бумаги генералу.
— И там, и здесь убийца стрелял из двух пистолетов. Понятно, он не снайпер и не сапер.
— Вы хотите сказать...
— Ты, Глеб, сам все понял. Что мне тебе объяснять, с тобой даже разговаривать не интересно! Я не успеваю воздуха набрать, чтобы задать тебе вопрос, как ты мне уже ответ выдаешь.
— Это вам кажется, Федор Филиппович, — Глеб налил себе еще кофе и закурил. Генерал с завистью смотрел на дымок сигареты.
— Да закурите вы, Федор Филиппович! Плюньте на врачей, снимите сигаретой стресс.
— Думаешь, поможет?
— Поможет, — сказал Глеб, подсовывая пачку.
— Ну ладно, давай испорчу твою сигарету. Глеб поднес зажигалку, и генерал закурил.
На его лице на какое-то короткое мгновение появилось блаженное выражение, он даже глаза полуприкрыл.
— Я к тебе, Глеб, пришел абсолютно по другому вопросу.
— Покурить захотелось, а сами дать себе на это разрешение не отважились.
— Глеб...
— Если оба дела не в вашей компетенции, то почему вы обращаетесь ко мне? Наверное, я догадываюсь.
— Если догадываешься, тогда скажи.
— Вас интересует заказчик. В точку?
— В отверстие, — произнес Потапчук. — Вот видишь, как хорошо с тобой работать!
— Пока не вижу, — ответил Глеб.
— Тогда слушай. Я думаю, что в России это никогда не кончится, олигархи никак не могут поделить сферы влияния. Вроде все уже устоялось, все лакомые куски отрезаны и положены на тарелки. Но ты же понимаешь, всегда кому-то кажется, что у соседа кусок больше, жирнее, лучше.
— Ясное дело.
— Вот из-за этого убийства и продолжаются. Сейчас начнут делить кусок, принадлежавший Баневскому, как до этого делили кусок, принадлежавший Брагину.
