Для фартового это было золотое качество.
Но зато на дело никогда не ходил с теми, кого мало знал. Предпочитал давних, старых кентов. И особо уважал его, Дядю.
Григорий помнит, что, взяв «малину» под свое начало, Филин никого не обделял, никогда не брал на дело пьяных. Не смирился ни с одной бабой в «малине». Он не доверял им и считал, что лишь кастраты берут на дело баб, чтоб уцелеть самим.
Дядя и теперь улыбался, вспоминая, как скрутил в бараний рог Филин коварную жестокую Казачку, когда та не захотела лишиться доли и собралась на дело вместе с блатными. До глубокой ночи выла она, связанная, в холодном подвале. А вернувшийся с дела Филин развязал ей ноги, справил свою любовь как малую нужду и, сунув Казачке червонец в лифчик, выставил за дверь.
Та от стыда чуть рассудка не лишилась. Много неприятностей, мелких и больших, доставила она Филину!
В лагерях и в «крытке»— так называли тюрьму, в «малине» и в шизо [4] — Филин всегда оставался вором. Он никого не выручал, никому не помогал, никогда никого не выдал.
Он был в «малине» сам по себе. Вором и судьей, прокурором и защитой самому себе. И лишь однажды, на Колыме, увидев на обочине трассы замерзающего Дядю (тот участок дороги строили воры Сахалина), снял с себя телогрейку, уступил место у костра. А потом добился, вытребовал, выкричал. И поместили Григория в больничку. Ни разу не навестил его Филин. Да и другие словно забыли, похоронили заживо.
Обиделся Григорий тогда на всех сразу. Ночами, когда обмороженные руки и ноги начинали допекать особо резкой болью, так, что дыхание перехватывало, вспоминал Смелов, как берег от бед Филина, жалел его молодость. Как зачастую, подзалетев на деле, брал вину всех на себя. Знал — за групповое срок дадут больший и режим суровее. Надеялся, что оставшиеся на ноле кенты не забудут его. Ан забывали частенько.
Последний срок в Усть-Камчатке был самым трудным. И хоть говорят фартовые, что для вора тюрьма — родной дом, знал Григорий — блефуют блатные. Знал по себе.
«Родной дом», куда вела казенная дорога, переодел Дядю и лагерную робу. Кормил баландой с рыбьими потрохами и кирзовой перловой кашей. Какую в пузо надо было кувалдой за- бин. тп., Теплый, жидкий, как слезы, чай не грел даже рук. А жесткая шконка [5], на которой он спал, промерзала в иные дни так, что и деревянные нары этапных тюрем вспоминались, как подарок.
Поначалу Дядя, сказав, что он вор в законе и работать ему но положено, отказался слушаться бригадира. Но тут же попал в шизо.
Две недели на хлебе и воде и ночи на голом цементе образумили. Заставили покориться.
Но после работы на стройке, от тяжелых носилок с раствором бетона, до утра не только заснуть, отдышаться не мог.
Через месяц, другой почуял, как силы стали оставлять его. И если бы не фельдшер, пожалевший Дядю и выхлопотавший для него место банщика, не дотянул бы Григорий до конца срока. В лагере и не такие, как он, сломались. Кто сам, кому помогли.
Попасть в зону еще раз — значило не выйти из нее живым. Это Дядя понял нутром. И хотя помнил, что в общаке осталась немалая его доля, решил забыть о ней. Жизнь дороже. Она шла к концу. Об этом не хотелось думать. Но приходилось вспоминать все чаще. Вот и сейчас гибель Филина — это ему, Дяде, предостережение: не укради.
Глава вторая БАНДА ПРИВИДЕНИЯ
Не особенно пугали большие лагерные сроки на Северах, — «малины» Охи не редели. На место осужденных тут же приходили новые, молодые. А через год, два, поднаторев, обтесавшись среди фартовых, уже не били стекла в киосках ради пачки сигарет, не отнимали барыш у старой банщицы, не выворачивали чулки и рейтузы у базарных торговок, оставляя эти шалости малолеткам.
Взрослели пацаны, росли и запросы.
Не пожалевший когда-то старуху, отняв у нее трояк, пацан в другой раз выдергивал уже сумочку из бабьих рук. Та ребенка на руках держала. Удержать сумку не смогла. А крики и слезы никому не помогали. Потом, когда аппетит вырос, началась охота за бумажниками в мужичьих карманах. Их чаще бритвой разрезали. Молчи, владелец! Пикнешь — лезвие по глазам пройдется либо по шее. Выбирай, что дороже.
А зазевался вор — пиши пропало. Толпа не простит. Схватит мужик воришку за горло, крикнет на весь автобус — все пассажиры с мест, как оголтелые, повскакивают. Каждый считает своим долгом в морду дать блатному. А она у него всего одна. Кто не достает руками — плюет в самую рожу. Зло, неистово. А уж матерятся — «малина» позавидует такой богатой лексике. Бабы, мужики, старики — словно с цепи сорвались. Да и что в их карманах, кроме пыли, водится? Зато злоба — пузырями. И все норовят по голове ударить неудачника. Иного так отделывали, что в отделение милиции без сознания приносили. Кучкой порванного тряпья. Где вор? Комок белья в запекшейся крови…
Такие схватки случались всюду. На базаре и в магазине, в горсаду и на улице. И все же, несмотря на жуткий исход, воров не убавлялось.
Особой жестокостью была известна в городе банда Привидения.
Почему ее так назвали, никто из горожан не знал. Видно, просочилась кликуха от блатных, какие умели и любили напустить страх на горожан.
Как бы то ни было, но ни меры предосторожности с хитрыми замками, ни усиление нарядов милиции не спасали город от этой банды. Да и как от нее уберечься, если имя ее главаря — Привидение.
Слухами и легендами наполнялся город. Не только в потемках, айв сумерках боялись жители выйти на улицу. Лишь наивная молодежь, у которой в голове, как и в карманах, гулял ветер, безбоязненно горланила свои песни и глубокими ночами. Словно убеждая горожан, что не все потеряно.
Фа рговые под их песни обделывали свои дела веселее.
— Ну, кто видел это Привидение? Может, и нет его вовсе. Вон я живу спокойно и меня никто не трогает. Не беспокоит, — шамкала беззубая старуха во дворе своим соседям.
— Ой, бабка, не накличь беду. Услышат злыдни в неровен час, последнюю юбку с тебя стянут, — пугал старуху одноглазый дворник.
— Кому она нужна? Ведь воры — мужики. Им моя юбка без интереса.
— Так ведь Привидением может быть и бабка, вроде тебя, — смеялся дворник.
— В мои лета только им и стать. Чтоб с погоста ворон отпугивать, — отмахивалась бабка.
А утром ее нашли мертвой. Задушили в постели старуху злые руки. Ничего у нее не было такого, на чем бы мог остановиться завистливый глаз. Пропали иконы. Старинные. Под ними еще ее прадеды венчались.
Иконы эти бабка на дню по три раза от пыли протирала. Незнакомые люди просили продать их за большие деньги. Пе согласилась. Как можно отдать за деньги частицу души своей? Вместе с молитвами они были ее жизнью. С ними она не захотела расстаться добровольно и в последний час.
Сердобольные соседи похоронили бабку, скинувшись по десятке. И лишь дворник, стоя за спиной следователя прокурату-
ры, описывавшего в протоколе место происшествия, сказал негромко:
— Последние деньки гуляют злыдни на свободе. Оно как бывает: на всякое Привидение есть суд Божий. И ворам его не миновать. Господня кара — не промедлит. Это уж — как Бог свят…
А фартовые тем временем уже объявились в другом районе города. Сделали налет на инкассаторов. Двоих убили. Шофер и оглянуться не успел…
Привидение… Эта кличка, словно заклинание, не давала покоя милиции и прокуратуре.
В картотеках не нашлось ни одного фартового с таким близким к мистике прозвищем. Кровавый почерк этой «малины» не был знаком даже самым опытным криминалистам. По жестокости, свирепости действий она превзошла все прежние банды. Она не оставляла свои жертвы живыми, не давала свидетелей, не оставляла следов.
Кто они? Местные или заезжие? Сколько их? Где скрываются, что замышляют?
Вопросы, вопросы без конца и без единого ответа.
За месяц — несколько разбойных нападений с убийствами. И только Филин убит как будто не из корысти. Уж его не грабили. Да и чем поживишься у недавнего зэка? Ведь вот и одет он был в дешевый костюм. Значит, не вернули ему из об- щака его долю. Либо ее вовсе не было. А может, успели отнять? Вскрытие показало, что алкоголя Филин перед смертью не принимал. И кишечник пуст.
Значит, не один день голодал…
Почему, за что его убили? О том пока знал лишь убийца. Либо — убийцы…
Блатные из «малины» Привидения были все, как на подбор, закоренелые урки. Случалось, брали они с собой пацанов. Но чаще доверяли им лишь стоять на стреме.
В настоящее дело вводить не торопились. Учили иль проверяли подолгу. Подмечали в каждом особые, нужные «малине» качества. Их оттачивали, совершенствовали в деле.
Случалось, что банда за ночь успевала побывать в двух местах одновременно. И лишь Привидению было известно, как это произошло. Главарь не участвует в делах. Он их организовывает. Обдумывает все досконально. А уж исполнители — всегда наготове. Их в «малине» немало. Город, по слухам, значительно приуменьшил их численность. Верно для того, чтобы хоть во сне не вздрагивать.
