вторую базу успел подготовить, хотя и меньшего размера и с меньшими удобствами. Тактика старая и много веков назад еще проверенная, когда из ниоткуда вылетали вдруг конные лучники, пускали по несколько стрел и тут же, неуловимые, скрывались в лесной чаще. И такие наскоки совершались в нескольких местах дневного перехода, отнимая у противника нервные и физические силы. Эмир Нариман Бацаев не зря когда-то преподавал в школе не только физическую культуру, но и историю. Много полезного для себя из старины взял…
* * *
Вечерние сумерки наступили минут на десять-пятнадцать раньше, чем эмир Волк рассчитывал, когда составлял карту маршрута и выверял время передвижения. Не учел он одной местной особенности, о которой должен был бы помнить: в сирийских и иракских пустынях, где он воевал все последнее время, закат солнца длится долго. Сперва оно неторопливо скрывается за горизонтом, а потом еще целый час, если не больше, длятся такие же неторопливые сумерки. Зимой в Сирии солнце прячется за ливанскими горами, но летом, в первой половине осени и поздней весной закат длится долго. За семь лет, проведенных на войне, вдали от дома, к этому легко привыкаешь. Но в настоящих Кавказских горах, да еще и поздней осенью, все происходит совсем иначе. Здесь небесному диску бывает достаточно по-быстрому нырнуть за дальний, самый высокий в округе хребет, и наступает темнота, только виднеются причудливые очертания хребта – солнце его подсвечивает снизу. Уже стемнело, а села все еще не было видно. Тропинка-дорога, хотя и расширилась стараниями овечьей отары, которую недавно здесь прогоняли на зимнее пастбище, из леса так и не вышла.
В селе уже должен был зажечься свет в домах. Но эмир Нариман хорошо помнил, что впереди, как только закончится старый, густой, заросший кустами лес, дорогу перекроет большая скала, еще в детские годы Наримана возвышавшаяся высоким и достаточно широким столбом. И мальчишки, в том числе и будущий эмир, постоянно на эту скалу забирались, чтобы обозревать окрестности – подъем на самый верх считался удальством и отвагой. Там, на высоте, голова кружилась – у кого-то из-за высоты скального столба, у кого-то от собственного осознания победы. Но у Наримана никогда не кружилась. Он лучше других понимал, знал и чувствовал, что он рожден для победы, а покорение скалы – это только промежуточный этап большого пути, поэтому, забираясь на скалу, он стремился всех обогнать. Потом, во время землетрясения, эта скала упала и легла боком прямо на дорогу, перекрыв ее и расколовшись в середине на две почти равные части. Теперь из-за нее не видно огней села. Их можно увидеть, если обогнуть скалу так, чтобы от села отделял только лежащий в низине колхозный яблоневый сад. Сейчас сад, как поговаривают, принадлежит какому-то важному человеку в Махачкале. Яблоки собирают и отправляют тремя грузовиками в Каспийск, там в новом цехе их пускают под пресс, делают из урожая сок, а потом в другом новом цехе разливают по упаковкам. Нариману не нравились все эти важные дельцы, и он бы с удовольствием приказал вырубить или сжечь весь сад. Но сад давал работу многим жителям, и, как говорили, большой и важный человек из Махачкалы даже платил заработную плату работающим в саду людям. Наверное, и жена Наримана, Гульнара, тоже в саду работала, она ведь когда-то была простой колхозницей и делала все, на что ее пошлют, когда Нариман еще разрешал ей работать. Это позже он, уже имея значительный счет в банке, приказал жене дома сидеть и заниматься воспитанием детей. Гульнара вынужденно согласилась, не смея перечить мужу, как и положено у них в народе. А потом, когда он уехал, она снова работать пошла, потому что семья привыкла к определенному уровню жизни, а того, что Нариман присылал жене, для поддержания этого уровня было мало. Больше он прислать не мог, денег едва хватало на содержание отряда. К тому же Нариман оставил значительную сумму у друга детства, и тот должен был через определенные промежутки времени что-то Гульнаре передавать. Но передавал он или нет – вопрос оставался открытым. У жены эмир Волк об этом не спрашивал. Подойдет время, думал, спросит у самого друга детства. Так что торопиться с вырубкой сада он не стал. Требовалось еще разобраться в необходимости таких кардинальных мер.
– Зимой здесь спускаться трудно, – определил крутизну спуска Ваха, – а взбираться еще труднее – снег. Ноги поедут, и не удержишься, скатишься…
– Доедешь только до ближайшего дерева, которое своей костлявой задницей и сломаешь, – через плечо, не оборачиваясь, ответил ему идущий впереди Абдул-Меджид.
– Зимой здесь не ходят, – пресекая возникший ненужный и недобрый спор, ответил за Ваху эмир Нариман. – Зимой с горы лавина сойти может… Угробит любого. Я еще пацаном был, классе во втором или в третьем, помнится, учился, когда тракториста вместе с бульдозером завалило. Пока место нашли, пока откопали, он уже задохнулся. Лавина деревья валит, а человека-то и подавно по камням размажет… Бульдозер гусеничный с дороги метров на двадцать сдвинуло, чуть со скалы не сбросило. Никому проверять не советую.
– До зимы еще далеко, – сказал Ваха, не собираясь вроде бы отвечать на грубость Абдул-Меджида.
Тот тоже, кажется, не пожелал продолжать, только сказал:
– Помню, Нариман, случай этот. А как не помнить, когда тракторист тот, покойный, на моей старшей сестренке женат был.
Про Ваху он, как показалось, забыл и продолжать пикировку словами не пожелал. Оба отлично знали привычку эмира Наримана время от времени пресекать всякие ссоры в отряде самыми простыми словами. А потом следовало выделение спорщиков в одну команду для отправления на какое-нибудь задание, желательно опасное. И там уже жизнь одного зависела от другого. И никто в этом случае никого не подводил. Общее дело скрепляло моджахедов в единую команду. А как иначе, если одно дело делать совместными усилиями и зависеть друг от друга?
Отряд обогнул упавшую скалу и остановился. По строю передали:
– Видно огни села. Пришли…
– Пришли… – с удовольствием повторил Нариман Бацаев, и ему очень захотелось выпить чашку горячего чая. Того чая, что всегда так хорошо заваривала его мать. Соседи пили чай обычно из пиал, но мать Наримана предпочитала чашки. И воду для чая брала только из дальнего колодца, расположенного в другом конце села рядом с мечетью. Волк даже представил себе чуть вяжущий вкус этого чая у себя на основании языка и словно бы услышал слова матери:
– Пей, сынок. Кто ж тебя там, в дальних краях, чаем угостит?..
Так мать провожала сына, готовящегося поехать в далекий Ирак. Но прежде
