— Ты хочешь изменить всё за один день, дорогой?
— Нужно позволить людям выбирать того, кого они хотят.
— Они и выбирают. Коммунистов.
— Эти выборы несправедливы.
— Нет, дорогой. В нашей стране нет другой партии, которая может противостоять им. Коммунисты — единственные люди в нашей стране, которые могут участвовать в выборах и создавать свои организации. Это у нас единственная действующая структура. У нас либо Коммунистическая партия, либо война.
— Коммунисты — это самая большая беда для всего мира. Я не знаю, нравятся тебе эти слова или нет, но это именно так.
— Ты говоришь о стране, у которой нет больше сил. В России, так же как и в любой другой стране, а может, и гораздо сильнее, политическая машина сильно коррумпирована. Последние революционеры были расстреляны Сталиным. Политбюро — единственно надёжная группа, потому что они не хотят потерять то, что уже имеют.
— Всё равно, мне не нравится это, — сказал Ремо.
Анна дружески взяла Ремо за запястье, заставляя его замолчать.
В специальных апартаментах Анны, пожалуй, лучших в Москве, но, на взгляд американца, достойных только среднего класса, Ремо рассказал Анне всё, что он знал о мистере Арисоне.
Она захотела узнать, почему мистер Арисон так враждебно настроен по отношению к синанджу.
— Я не знаю, но Чиун, кажется, знает. Он заключил с Арисоном сделку.
Анна кивнула, и Ремо продолжал. Она налила себе бренди в хрустальный бокал и села на кушетку, привезённую из Франции, напротив Ремо. Ночные огни Москвы отражались в её окнах. В комнате был даже камин, но так плохо сконструированный, что, когда им пользовались, ей всё время приходилось опасаться пожара.
И только в России загорается бетон.
Она знала свою страну гораздо лучше, чем любой старик и старуха. И никто сильнее её не любил свою страну. Она любила её даже больше, чем этого удивительного мужчину, Ремо.
Ремо не знал, какая вражда существовала между синанджу и Арисоном. Но она продолжалась уже довольно долго.
— Как долго? Десять лет? Двадцать? Семьдесят? Я коммунист, Ремо, и я думаю, что это достаточно большой период времени, — сказала Анна.
— Три или четыре тысячи лет, я точно не знаю.
Анна уронила стакан бренди на ковёр. Ковёр был изготовлен в России, и стакан разбился.
— Я не понимаю. Как вражда может продолжаться тысячи лет?
— Дом синанджу возник гораздо раньше любой современной страны, за исключением Египта. И я верю, что это действительно так, но я не знаю реальной даты. Чиун знает это: или знает Арисон, или что-то о нём. Он говорил мне, что я не смогу справиться с ним.
— Ты справишься, но для этого не хватает чего-то ещё.
— Я не смог победить его.
— Нет, но не переживай. Однако ты не сможешь вступить ни в одну армию.
Ремо пожал плечами. Как он мог вступить в армию, зная то, что он узнал, будучи синанджу? Если он вступит в какую-нибудь армию, синанджу не будут помогать ему. Когда-то он был моряком. Он понимал моряков. Но никогда больше ему не стать моряком.
Анна, казалось, заинтересовалась всем этим. Он рассказал ей о дани синанджу, о свитках и о комнате с полом из красного дерева, в которой хранились сокровища Дома синанджу.
Он рассказал ей о фресках перед входом в старый туннель, идущий под Римом и выходящий в одну из комнат дворца. Он рассказал ей, как они ходили по Риму вместе с Чиуном и заглядывали в старые храмы.
Анна прервала его в этом месте.
— Новые боги или старые, это только пустая трата времени. Что произошло между синанджу и мистером Арисоном?
— Я не знаю, — ответил Ремо. — Чиун не захотел рассказать мне. Его волнует только потеря сокровищ, и он говорит, что я узнаю всё о мистере Арисоне и смогу победить его только тогда, когда верну сокровища назад.
— Я немного знаю твоего приёмного отца. Он довольно ловкий человек, но он ничего не может сделать сам, чтобы вернуть сокровища. Он хочет вернуть их любым способом. Я уверена, что для такого ходячего анахронизма только это и имеет значение, и ради этого он пойдёт на что угодно, даже на ложь.
— Если это анахронизм, почему мы можем делать вещи, которые никому больше не под силу? Если это анахронизм, почему я не беру пример со всех этих идиотов и не ввязываюсь в войну? Если это анахронизм…
— Прошу прощенья, Ремо, если я обидела тебя.
— Ты не обидела меня. Ты только повторяешь то, в чём нас всегда упрекали коммунисты. Наш образ жизни всё ещё имеет силу, потому что он проверен временем.
— Ты должен определить для себя, в какой части могут находиться сокровища.
— Да, хорошо. Что-нибудь ещё? — спросил Ремо.
— Кое-что, — произнесла Анна многозначительно. — Я говорю о твоей семье.
— Давай заниматься делом. Где эти специальные линии?
— Мы в них не уверены.
— Это не страшно. Если ты смогла обратиться к Смитти, то я могу обратиться к синанджу. У нас есть специальная секретная линия, — сказал Ремо.
Он не стал говорить Анне о существовании американской системы связи с Россией через Кубу. Ремо ничего не понимал в теории электроники, у него были только отрывочные знания по этому вопросу.
В конце концов, дело заключалось в том, что кто-то должен воткнуть красный штепсель в красное гнездо.
— Все наши линии прослушиваются КГБ, имей это в виду.
— Почему ты предупреждаешь меня?
— Потому что, несмотря на ваше представление о Советской России, КГБ, армия и специальные секретные помощники Генсека не составляют единого монолитного блока, а похожи на ваши превосходные маленькие жареные булочки, дорогой, — сказала Анна.
— У вас острый язык, леди, — сказал Ремо.
Ремо снял телефонную трубку с рычага. Это был телефон, выполненный в старом стиле из пластика и всё ещё пахнущий фабрикой.
Смит взял трубку и тут же перевёл разговор в Синанджу, следя за тем, чтобы сигнал был достаточно устойчивым.
Так как телефон находился в доме пекаря, ответила мать Пу.
— Позвольте мне поговорить с Чиуном, пожалуйста.
— Пу рядом со мной, — ответила мамаша.
— Я хочу поговорить с Чиуном. Это по делу.
— Твоя законная жена находится здесь и каждую минуту надеется услышать голос своего мужа. Она проплакала все глаза.
— Да, хорошо, позвольте мне поговорить с Чиуном, — сказал Ремо. Он улыбался Анне. Анна в ответ улыбнулась ему.
— Я даю тебе Пу.
— Пу, позволь мне поговорить с Чиуном, — сказал Ремо.
— С тобой в комнате находится другая женщина, — угадала Пу.
— Это служебный телефон, и я хочу поговорить с Чиуном.
— Ты даже не довёл до конца наш брак, а уже обманываешь, — воскликнула она.
Анна не понимала азиатский язык Ремо, которым он пользовался при разговоре с синанджу. Но некоторые вещи она понимала хорошо.
Когда Ремо наконец получил передышку, пока звали Чиуна, она спросила:
— Ремо, у тебя есть подружка в Синанджу?
— Нет, — честно ответил Ремо.
— Тогда что за женщина, с которой ты говорил по телефону?
— Почему ты думаешь, что это была женщина?
— Ремо, я знаю, как мужчина говорит с женщиной. Кто она?
— Это вовсе не моя подружка. В этом нет ничего романтичного.
— Кто это, Ремо?
— Моя жена, — ответил он. Он вернулся к телефону. Чиун был на проводе.
— Арисон в России. Он может развязать третью мировую войну. Где я могу найти его?
— Третья мировая война — это его дело. Не наше. С тех пор как он оставил нас в покое в Юго-Восточной Азии, я перестал следить за ним.
— Меня это интересует. Где он?
— Ты всё ещё не вернул сокровища, брат мой?
— Где он?
— Так не говорят со своим отцом.
— Маленький Отец, пожалуйста, скажи мне, где он. Я в России, и я не могу тратить время на его поиски.
— Хорошо, если он находится в этой современной стране, которая зовётся Россией, он должен быть в Сибири. Где-то в татарском лагере между Владивостоком и Кубском. Я думаю, что он, вероятно, там. Очевидно, он надеется возместить все полученные ранее убытки.
— Спасибо, Маленький Отец, — сказал Ремо.
— Пу хочет что-то сказать тебе.
— Я поговорю с ней, — сказал Ремо по-корейски, — но только потому, что я в долгу у тебя.
— Ты в долгу у меня, Ремо? Ты в долгу у меня за многое. Но ты можешь заплатить долг, сделав одну маленькую вещь. Она здесь. Здесь, дорогая, не плачь. Ремо не собирается обесчестить тебя и своего собственного отца и будет вести себя как мужчина. Говори свободно, Пу.
— Ремо, я скучаю по тебе. Скорее возвращайся домой.
— Спасибо тебе, — сказал Ремо и, повернувшись к Анне, рассказал ей о татарском лагере между Владивостоком и Кубском.
Она разложила карту на своём импортном стеклянном кофейном столике и начала циркулем считать тысячи миль.
— Мы называем это место племенной землёй.
